А ишан продолжал:

— Конец всему, конец! Теперь из-за этих негодяев и возле дома ничего нельзя оставить. У Кертика-хаджи, бедняги, одна лошадь всего была, все скачки ему выигрывала. Увели! Прямо со двора! А ведь такой человек был, мухи не обидит, ничем аллаха не прогневит! Да им разве до этого есть какое дело! Нечестивцы, ни на грош святого не осталось!..

— Ишан-ага, — перебила его Ширинджемал, — но ведь всемогущий сам должен наказывать тех, у кого грязные руки! Или это не так?

— Ой, ой, Ширинджемал-гелин, что вы такое говорите! Конечно, накажет, всех накажет на том свете, все они будут на вечном огне гореть!..

— Верно, верно, — подтвердила биби Мерьем, все время молчавшая до этого.

— Отец ишан, на этом свете грязных дел становится все больше и больше! Вот у нас… — она запнулась, потому что не могла вспомнить никакого примера, однако тут же выдумала его из головы. — Вот у нас тоже двоих поймали, прямо во дворе, хотели у бедняка увести корову…

Дальше Ширинджемал побоялась говорить, она вдруг подумала, что такой могучий ишан, как Сейитмухамед, обязательно уличит ее во лжи, и тогда ей будет стыдно. Но страх ее был напрасным, ишан ничего не заметил.

— Да, когда воруют скот, хоть это и несчастье, но все-таки не самое тяжкое. Можно даже посчитать, что украденное животное — это принесенная тобою жертва аллаху ради здоровья других людей. Но вот я слышал, недавно украли у одного человека, тихого и скромного, по имени Дангатар, взрослую дочь. Да мало того. Когда первый раз ее отбили, украли во второй. Вот тут уж настоящее горе… Просто страшно стало в наше время невесту в доме иметь… Был такой человек, звали мулла Мамедвели[63], вы слышали, наверное, Ширинджемал-эдже?..

— Знаю, знаю его, отец ишан.

— Это который бедняком совсем умер? — вставила биби Мерьем, чтоб только поучаствовать в разговоре.

— Ну да. Умер он, кажется, года четыре назад. Вот он такие слова говорил: «Выросла девушка в доме — каждый прохожий тебе враг». Выходит, прав был покойник.

Ширинджемал очень обрадовалась, что ишан сам вспомнил о Дангатаре. Это был удобный случай приступить к делу, ради которого она и пришла.

— Отец ишан, а вы сами знали этого Дангатара?

— Наверное, видел, только не помню сейчас в лицо.

— Пенди-бай хочет с ним породниться, сватает его дочку.

— Ну, аллах ему в помощь! Пенди-бай хороший человек. Настоящий мусульманин, и веру почитает, и ишанов.

— Но Дангатар не хочет, отец ишан.

— Да? Чего же он хочет? Где найти свата лучше Пен-ди-бая?

— Вот и я ему то же самое говорю. А Пенди-бай теперь сам не свой. Чтобы в таком деле ему отказали!

— Ну, это ясно.

— Вот я и пришла вас попросить. Вы ведь, отец ишан, все можете. Помолите аллаха, чтобы он заставил Дангатара согласиться.

Сейитмухамед вдруг прикрыл глаза и стал тихонько смеяться. «Ну и хитрая сватья, — подумал он. — Хочет и ишана, и самого аллаха в свои дела запутать!» Старуха насторожилась. Ей показалось, что ишан заметил всю ее ложь и хитрость, и даже щеки ее слегка покраснели.

— А что это вы так смеетесь, отец ишан?

— Ай, вспомнил историю одну.

Этот ответ вроде немного успокоил ее. Она еще раз внимательно посмотрела в лицо ишана и решила про себя, что все-таки не такой он великий, чтобы видеть все насквозь.

— Интересно и нам послушать, какая история.

Ишан перестал смеяться и слегка прокашлялся.

— Отец наш был очень сильным муллой. Звали его Рахим-ишан, Ширинджемал-элти. Но даже по имени его редко кто называл, а больше называли «Ишан с поводырем».

— У него и люлька в доме сама качалась, — добавила биби Мерьем.

— Да, это верно, Ширинджемал-гелин.

— Мы тоже слышали про такое. Говорят, что это означает особое благословение аллаха над домом.

— Ну так вот. А прозвище свое он получил потому, что у него был поводырь от аллаха, который показывал ему всегда дорогу. Поэтому Рахим-ишан даже в самую темную ночь ходил так же легко, как днем.

Один раз, да будет светлым то место, где он лежит, отец сидел возле кибитки и перебирал четки. И в это время подходит к нему одна женщина, молодая еще, все косы в украшениях. Отец с ней поздоровался и говорит: «Гелин, входите в дом, хозяйка там». Но женщина ему отвечает, даже не прикрывая рта: «Отец ишан, я не к хозяйке пришла, а к вам. Я хочу, чтобы вы дали мне один амулетик». Так и сказала: «амулетик». А это большое кощунство! Называть его так — значит занижать могущество священной вещи. Но отец виду не подал и спрашивает: «Какой же вам нужен амулет?» — «Какой? Я молоко взбиваю, а масла мало выходит. Вот дайте мне такой, чтобы масла было много». Отец ей говорит: «Дорогая, но на молоко никакие амулеты не действуют!» Тогда она опять начинает кощунствовать: «Что же это ты за ишан, если даже на маслобойку не можешь подействовать!» Отец тут разозлился и ответил ей такими стихами:

Ох, противная лягушка,

Хочешь ты для масла амулет?

Лучше ты ложись попозже

И пораньше чуть вставай.

Лишних сделан шесть ударов,

Вот тебе и амулет!

Так он сказал ей, Ширинджемал-элти. Так и в книге написано: «На нынешних гогов и магогов никакие амулеты не действуют».

Последние слова ишана Ширинджемал совсем не поняла. Она смотрела на Сейитмухамеда, надеясь получить ответ на свою просьбу. Но, закончив свой рассказ, он замолчал, всем своим видом показывая, что говорить больше ни о чем не собирается. Ибо в этом рассказе и было все, что он хотел сказать свахе.

Прошло девять дней с тех пор, как Каушут со своими людьми отправился к гаджарам, чтобы вернуть обратно угнанный Апбас-ханом скот. Их долгая отлучка уже вызывала тревогу. Времена были такими, что можно было ожидать всего. Язсолтан совсем потеряла покой. По ночам она то и дело просыпалась, разбуженная ревом ишака или ржанием лошади, вскакивала на ноги и не могла заснуть. На девятый день ей приснился страшный сон. Она увидела Сахата, одного из соседей, ушедших с Каушутом, он стоял без папахи, а рядом с ним — сам Каушут, в одном башмаке. Лица у обоих были грустные. И вдруг, ни с того ни с сего, голова Каушута упала с плеч и покатилась по земле.

Язсолтан проснулась с колотящимся сердцем. Она тут же решила испечь семь лепешек в жертву Серахс-баба и три раза подряд прочитала молитву Кулхуала. Потом Язсолтан собралась пойти к Ходжакули, узнать, нет ли каких новостей, но сообразила, что еще слишком рано и, если она придет в этот час, может встревожить брата. Тогда Язсолтан сама попыталась побороть свой страх. «Ай, это сон от дьявола. Это он нарочно послал такой сон, чтобы запугать меня. Но я ему не поверю». Однако эти утешения не очень-то подействовали. Она решила, как только взойдет солнце, сходит к Бостантач-эдже, которая хорошо разгадывала сны.

Призвав на помощь аллаха, Язсолтан снова положила голову на подушку. Но ей не спалось. Да и боялась уснуть: а вдруг этот страшный сон снова придет к ней. Она лежала с открытыми глазами и ждала, когда раздастся «Аллахи акбер» Сейитмухамед-ишана и наступит новый день.

А когда взошло солнце, Ходжакули сам пришел к ней. Он поздоровался и остановился в дверях. Лицо его было печальным.

Язсолтан не начинала первой разговор, боялась разозлить этим Ходжакули. Но он заговорил сам:

— Гелендже, если Каушут и на этот раз воротится целым… — Ходжакули вдруг спохватился, увидев, как задрожала при его словах Язсолтан. — То есть я не хочу сказать, что его уже убили, я даже уверен, что он вернется.

— Ты слышал что-нибудь, Ходжакули? — перебила его Язсолтан.

— Да нет, ничего… Но я хочу сказать, что если Каушут и дальше не успокоится, то я соберу свои вещи и уеду отсюда. Аллах не даст с голоду умереть, найду себе кусок лепешки если не в Ахале, так в Мары. Это лучше, чем сидеть всю жизнь как на иголках! И куда он лезет! Как будто только его скот угнали! Вот погоди, дождется он, покатится его черная голова с плеч долой!