— Знаю, знаю, хороший человек! — Старуха на минуту задумалась. — А дочка у него, кажется, Каркарон зовут?

— Правильно, Каркарой. Я сам-то не видел ее, но говорят, все там на месте, и сама — скромная, работящая…

— А я слышала, увезли ее прошлым летом…

— Был грех. Что правда, то правда. Но она чистая вернулась, это мы узнали.

— Да, да, да. И я так слышала, — быстро согласилась с ним старуха. — Так, значит, говоришь, ходили уже? Ну и что?

— Да вот, в прошлую среду отправил я сватов… Все вроде честь честью… Да этот Дангатар уперся, точно хан Хорасана! Так и не смогли уломать!

— Ну и дурень этот Дангатар! Где он найдет родственников лучше Пенди-бая? Не понимают люди своего добра. Счастье само в руки идет, а они еще ломаются!

— Вот именно, Ширинджемал. Поэтому и решил я с вами посоветоваться. Мой-то совсем покоя не дает. Если, мол, не договоришься, силой ее возьмем. А я думаю, в своем ауле все же так не годится.

— Не годится, Пендиджан, упаси бог! Ну а что же дальше думаешь делать?

— Дело за вами, Ширинджемал. Если вам не трудно, сходили бы к этому Дангатару. У вас всегда получается. Ну а нет, так нет. Свет клином не сошелся на нем, и другую невесту найдем.

— Уж это точно! Такому человеку любой рад будет.

Старуха опять примолкла, потом спросила:

— А что, Пендиджан, насчет выкупа говорили? Тут ведь дело такое, уважение уважением, а денежки получить всякий хочет.

— А как же не говорили! Я сказал: будет торговаться, не скупитесь. Хоть по весу невесты готов золота насыпать. Лишь бы только люди не говорили, вот Пенди-бай ходил свататься, а ему отказали! Так что вы тоже не стесняйтесь в деньгах, сколько попросит, столько и обещайте.

— Постараюсь, Пендиджан, постараюсь. Говорят, среда хороший день. Сегодня вроде вторник у нас. Прямо с утра завтра и пойду, после намаза.

— Вот спасибо. Я уж отблагодарю вас, можете не сомневаться, Ширинджемал. А теперь пора мне, своих дел еще полно. Завтра мне и скажете, как там и что, буду ждать.

— Будь спокоен, Пендиджан, постараюсь для тебя. До завтра.

— До завтра.

Пенди-бай нагнулся и вышел из кибитки.

Ходжам Шукур целыми днями просиживал дома, Говорил, что болеет. На самом же деле не хотел показываться людям на глаза после своего позора.

В один из дней, к полудню, он услышал, как кто-то крикнул за дверью по-туркменски, но с заметным акцентом:

— Хан-ага дома?

Хан вздрогнул.

— Дома, входите.

Но никто не вошел.

— Входите, — повторил он, — я больной, не могу выйти.

Дверь осторожно отворилась, и в кибитку вошел усатый голубоглазый перс.

— Я от Апбас-хана. Наш хан хочет видеть вас.

— Где же он?

— Ждет вас у крепости.

Ходжам Шукур подумал немного и ответил:

— Хорошо. Скажи, сейчас иду.

Когда Ходжам Шукур вышел из кибитки, он увидел перед крепостной стеной группу всадников. Сначала это встревожило его. Но как только навстречу ему вышел сам Апбас-хан с широкой улыбкой на лице и первый начал приветствие, Ходжам Шукур сразу успокоился. Он пожал руку гостю и пригласил в дом.

— А что это у вас, хан, лицо такое хмурое? Может, случилось что? — спросил Апбас-хан, как только оба уселись друг против друга на дорогом ковре.

— Да так, приболел немного… А вы как в наших краях? Не на охоту ли вышли?

— Да как вам сказать… И на охоту, и заодно решили пленников своих обратно попросить. — Апбас-хан снова улыбнулся. Но в улыбке его можно было прочитать: «Добром не отдадите, силой возьмем».

— Значит, вроде как в пословице: и к дяде едут, и заодно жеребца объезжают.

Апбас-хан подумал, что Ходжам Шукур острословит, и решил не уступать противнику:

— У нас, хан-ага, необъезженных нет.

— Значит, уже всех объездили?

Ходжам Шукур испугался, как бы Апбас-хан не разгадал его грубого намека, и поспешил отвлечь хана от опасной двусмысленности.

— У нас в плену, хан, всего лишь один ваш человек. Можете хоть сейчас забирать его без всякого выкупа.

Апбас-хан расценил поспешность Ходжама Шукура как трусость, тем не менее поблагодарил его и прибавил:

— Видно, мы не вовремя явились, хан-ага, ваши люди ушли куда-то.

Видно было, что Апбас-хан хорошо осведомлен о том, куда и зачем ушли текинцы. Да и Ходжаму Шукуру не хотелось ничего скрывать, главным образом из-за обиды на Каушута. Ненависть к нему заставила Ходжама Шукура быть предельно откровенным перед Апбас-ханом.

— По слухам, — сказал он, — Хива собирается напасть на Мары, Апбаскули. И текинцы ушли на сборы, чтобы подготовиться к будущему сражению.

Апбас-хан сделал вид, что это известие удивило его.

— Текинцы хотят напасть на Хиву? Пах-пах-пах!

— А чего им бояться! У них же теперь такой смелый вождь!..

— Как, разве не вы? А кто же?

— Каушут-хан, Апбаскули.

— А мы знаем его?

— Должны знать. Он к вам ездил за нашими пленниками…

Апбас-хан хлопнул себя по ляжкам.

— О-го-го! Этот человек действительно отважен, хан. И у него хорошая голова на плечах.

Ходжам Шукур нахмурился.

— Если бы у него была хорошая голова, хан, он бы не отважился с пятьюстами никуда не годными воинами выступать против Мядемина.

Апбас-хан молчал, но Ходжам Шукур распалился от своей злости на Каушута.

— Он же погубит всех текинцев. Интересно, зачем сарыки навлекли на себя гнев Мядемина? Зачем они настроили себя против Хивы? Ведь Хива не принесла им никакого вреда, напротив, распространила среди них мусульманство.

Эти слова не интересовали Апбас-хана, потому что он лучше Ходжама Шукура знал, с какой целью Хива старается удержать в своих руках Мары, с какой целью Мядемин идет на сарыков. И Апбас-хан не стал выслушивать Ходжама Шукура, а сказал о цели своего приезда.

— В любом деле надо быть мужественным, хан. Мы пришли поохотиться за текинцами, как они часто охотятся за нами. Если есть желание помериться силами, выходите. Если нет, мы удаляемся, не обнажив своих сабель.

Апбас-хан не ожидал, что Ходжам Шукур ответит на это с таким безразличием.

— Я, Апбаскули, теперь в дела текинцев вообще не вмешиваюсь. Что они захотят, пусть то и делают. Теперь у них новый хан, человек горячий, но безмозглый. Если ты сегодня угонишь скот у его соседа, он завтра же с войском пойдет на тебя. Это я говорю тебе как соседу. Каушут действительно безмозглый человек.

Апбас-хану понравились последние слова Ходжама Шукура.

— Я тебе обещаю, хан, если этот человек ступит еще раз на иранскую землю, считай, в живых ему больше не ходить. — Апбас-хан вдруг улыбнулся и погладил свои усы. — Значит, безмозглый, говоришь? А где сейчас скот его аула пасется? А? Пусть йотом приходит со своим войском, мы рады будем встретить его.

После некоторого молчания Ходжам Шукур поднял глаза на Апбас-хана и тоже улыбнулся. Это была первая его улыбка за последние несколько дней.

Утром, когда Каушут открыл глаза, он увидел прокопченные дымом перегородки туйнука. Иней осел на них затейливым узором, словно нанесенным искусной рукой мастера.

Сквозь приоткрытую задвижку виднелось голубое небо. Оно было таким чистым и прекрасным, будто никогда не заволакивалось ни черным пороховым дымом, ни пылью из-под конских копыт многотысячного войска. Но Каушут знал, что на севере и на юге изготавливалось много пороху, заново подковывались лошади, чтобы снова в некий роковой час затмить это чистое и прекрасное небо Серахса. Зачем? Почему люди не могут жить в мире и согласии? И в его голове снова и снова встали во всех подробностях картины будущего сражения. Неизбежная битва казалась совершенно бессмысленной и непонятной. Обе стороны будут проливать кровь, рубить, сбрасывать друг друга с коней, затаптывать недорубленных безо всяких на то оснований. Чем больше он думал над этим, тем меньше радовали его и чистое голубое небо, и этот морозный узор на перегородках туйнука, и даже этот обманчивый покой. На душе было мутно и тревожно.