— Кичи, что у тебя с лицом? Простыть успел в первый день?

— Нет, хан-ага, — смущенно ответил тот. — Какая там простуда!

— А лицо красное?

— Ничего… Снегом умылся.

— То-то вижу, жар из тебя идет. Почаще бы снегом умывался! — Хан повернулся к остальным. — Может быть, пора и за дело?

Каушут пошел к своей лопате и увидел дохлого шакала.

— А это откуда?

Ему тут же рассказали всю историю. Каушут рассмеялся и поглядел в сторону Кичи-кела, который нарочно раньше всех схватил свою лопату и уже спустился в арык.

Все разошлись по своим местам.

Последний участок достался Каушуту. По дороге к нему Каушута догнал Келхан Кепеле.

— Хан-ага, вообще-то тебе лопатой копать не полагается. Ты должен наверху стоять, людьми командовать: «Ты так рой, а ты сяк!» Зачем в арык полез?

Каушут поглядел на Келхана:

— Да, брат, вот из тебя бы хан вышел!

Келхан пожал плечами, повернулся и пошел к своему месту.

Все взялись за работу.

Каушут захватывал своей лопатой песка меньше, чем остальные, зато кидал его не за первую отметку, а сразу за вторую. Он держался за самый конец черенка, и движения его были ловкими и точными.

Очистка арыков всегда превращалась в соревнование между ровесниками, старыми и молодыми, между одними аулами и другими. Победителем объявлялся тот аул, который закончит свой пай раньше других. Но существовало еще и личное первенство. Каждый старался изо всех сил вылезти первым наверх и сидеть там, вытирая лопату, пока остальные доканчивают свои участки.

Но одна скорость еще ничего не давала. Старший мираб[55] арыка собственноручно проверял работу: глубину рытья, качество очистки, крепость берегов, которые не должны были ссыпаться на дно. Если хоть что-то не нравилось мирабу, хозяин участка должен был снова спускаться в арык. А это считалось большим позором. После такому человеку целый год не давали прохода. Стоило ему вставить на каком-либо сборище свое слово, как кто-нибудь из окружающих обязательно одергивал его: «Ай, ты бы сидел да помалкивал. Твои слова как твоя прошлогодняя работа на арыке».

Каушут хоть и хорошо работал и выбрасывал землю за вторую отметку, все же его опередили два парня, первыми вылезли из арыка и уселись наверху. Но Каушуту было скорее приятно, чем завидно. «Хорошо, — думал он, — что у нас ребята такие растут».

И, как нарочно, чтобы умерить его радость, к Каушуту, едва он вылез наверх, подскочил Кичи-кел. По лицу его сразу можно было догадаться, что он принес какую-то гадость.

— Саламалейкум, хан-ага! — сказал он тихо и вкрадчиво.

Каушут удивленно посмотрел на него:

— Ты что, в самом деле заболел?

— Нет, хан-ага, с чего вы взяли?

— А зачем шепотом здороваешься? Да мы уж и виделись с тобой сегодня.

— Ай, хан-ага, я решил еще раз поздороваться.

— Ну это не так страшно, только приветствие не воруют, зачем же тогда произносить его шепотом?

— Я хотел, хан-ага, другое сказать, более важное.

Поблизости никого не было, и Каушут сказал:

— Если у тебя секрет, то говори, не стесняйся, Кичи-бек, все останется между нами.

Но Кичи придвинулся еще ближе и проговорил еще тише:

— Хан-ага, только что один человек оскорбил тебя грязно, и я пришел сказать тебе.

Каушут с улыбкой повторил движение Кичи, как бы готовясь посекретничать с ним.

— Что же сказал он? — шепотом спросил хан.

— Он очень плохо сказал о твоей сестре. Вот что.

— А не унесли ли джинны его ум в пустыню?

— Вах, хан-ага! — горячо прошептал Кичи. — Он не сумасшедший и даже очень видный парень. И не сдуру оскорбил тебя, а потому, что хотел оскорбить. Вон, посмотри, у арыка стоит. Видишь?

— Вижу.

— Вот он и есть, хан-ага.

Каушут посмотрел на широкоплечего парня, очищавшего сухой веткой лопату. Кичи ожидал похвалы хана после такого известия. А Каушут, сощурив смеющиеся глаза, сказал:

— Спасибо, Кичи-бек, за приятное сообщение.

Кичи расплылся в улыбке. Но Каушут прибавил неожиданно:

— Если такой парень станет нашим зятем, мы возражать не станем.

Кичи опешил, собрался что-то сказать, но Каушут опередил его:

— Думаю, что любой человек, уважающий хана, тоже не станет возражать. Не правда ли, Кичи-бек?

Эти слова Каушута еще больше запутали Кичи. Он совсем забыл, что хотел только что сказать, и смотрел на хана с глуповатым недоумением. И хан решил перевести разговор на другое.

— Ты закончил свой пай? — спросил он.

Если сказать правду, значит, признаться перед ханом, что отстал от других, и все же, подумав немного, Кичи решил не лгать.

— Нет, хан-ага, не совсем еще закончил.

Каушут улыбнулся:

— Тогда ступай заканчивать, а то этот галтаман и тебя может обругать.

Кичи шел и раздумывал. Что же это за хан? Раньше, бывало, за такие слова парень бы голову положил на плаху, а теперь что? Или у этого Каушута шкура толстая, как черная кошма, или он в самом деле такой добрый? Непонятно.

Закончив свою работу, из арыка вылез Дангатар. Он тяжело дышал и вытирал краем халата взмокшее лицо. Каушут крикнул Келхану Кепеле:

— Эй, Келхан, а Дангатар-ага раньше тебя справился. Вот правду говорят: «Начнет старый игру — чертям тошно станет!»

— Если б за это призы давали! — огрызнулся Келхан. — Подумаешь, первый! Скоро и я закончу.

— Только умирать не надо раньше других, а во всем остальном, Келхан, старайся быть первым, — поглаживая бороду, не без гордости сказал Дангатар.

Завершив послеобеденный намаз, Ширинджемал поставила перед собой большой чайник и две пиалы. Наполнила их одну за другой, потом развязала узелок на конце платка и достала оттуда кусочек набата[56], оглядела его со всех сторон, как будто видела первый раз в жизни, и только после этого положила в рот.

Когда она заканчивала первую пиалу, в кибитку вошел Пенди-бай.

— Саламалейкум! — поздоровался бай и остановился у порога.

— Ой, Пендиджан! Вот счастье, что пришел! — затараторила старуха. — А ну, не стой на пороге, заходи, заходи, обнимемся!

После долгих приветствий Ширинджемал усадила Пенди-бая на старенький коврик возле очага.

— Как дела, как здоровье, Ширинджемал? — участливо осведомился Пенди-бай.

Старуха пригладила свои волосы.

— Спасибо, Пендиджан, благословение аллаху! Ай, ничего, дышим потихоньку. Шевелимся, пока еще времечко наше не вышло… А ты-то как?

Пенди-бай взял пиалу, которую протянула ему старуха, и принялся разглядывать плавающие в ней чаинки. Потом поднял голову.

— Тоже помаленьку. Вот решил сходить тебя проведать, а заодно и дельце небольшое есть.

— Спасибо, спасибо, что старуху не забыл! Пусть аллах тебя благословит за это! — Она сделала несколько глотков и помолчала. — А дельце-то какое у тебя, если не секрет?

— Какие же секреты от вас, упаси аллах! Хотел праздничек справить, если получится, конечно.

— Ой, Пендиджан, что ты такое говоришь? Почему не получится? Все получится.

— Омишалла!

— День рождения хочешь справить, так, что ли?

— Можно было бы и день рождения. Только вот у сына нашего есть дружок в соседнем ауле, он даже родственник наш. Так вот, пять лет назад мы женили его, а жена попалась никудышная. Уже два года, как не живет с ней, к родителям отправил. Скоро и развод у них… Хотим пристроить его получше. Мне-то, по правде сказать, дела большого до него нет, да вот жена с сыном пристали, прохода не дают: жени парня, и все!

Подробности эти Ширинджемал не очень интересовали. Она считалась удачливой свахой, известной на всю округу, хорошо знала, что от нее требуется, и в излишние детали привыкла не вдаваться. И поэтому сразу же перешла к делу:

— У кого были уже?

Пенди-бай немного замялся.

— Да были у этого, как его, Дангатара…

— Тот, что из плена вернулся?

— Ну да. Глаз которому вынули.