В кармане у Гейсмара лежал приказ начальника армейского штаба, генерала Карла Толя, гласивший – никаких переговоров… Выполнять приказ генерал не хотел, он был человеком мирным. Но и не выполнить его он тоже не мог.

У генерала давно все было готово – пушки заряжены картечью, орудийные расчеты на своих местах. Артиллеристы ждали только его приказа, мерзли, переминались с ноги на ногу. За своей спиной генерал слышал тихие разговоры:

– Петро, глянь, швидко идут!

– Говорят, Мотовиловку сожгли, да пограбили…

– Мерзкое дело, господа!

– Мерзкое дело…

Генерал еще раз глянул в подзорную трубу: колонна приближались. Покрутил латунное кольцо: в окуляр попал главарь мятежников.

Подзорная труба позволяла увидеть запачканные грязью перчатки подполковника, поднятый от ветра ворот шинели, надвинутую на глаза фуражку. Генерал глянул на свои руки: перчатки сияли ослепительной белизной.

Федор Клементьевич знал Сергея Муравьева-Апостола. «Что же с ним произошло? – подумал генерал, – Исправный офицер, и у начальства на хорошем счету…» Он поймал себя на мысли, что – ежели все обойдется – любопытно будет спросить у подполковника, отчего все так вышло? И тут же отбросив эту мысль как несущественную, он опустил трубу. Взмахнул рукой:

– Пли!

Раздался визг картечного снаряда, за ним последовал глухой удар, послышались крики. Сергей натянул поводья, отпрянувшей было лошади, оглянулся назад. Увидел, как впереди колонны упал офицер – он не мог разглядеть, кто именно – и как к упавшему подбегают люди. «Господи, спаси их всех!» – сказал Сергей внятно, шевеля губами. Достал из кармана платок, встал в стременах, высоко, что было сил, поднял платок над головою. «Не стрелять! Сдавайтесь!» – крикнул он своим, не зная, услышат ли они его голос.

И пустил лошадь прямо на пушки.

Федор Клементьевич разглядывал в подзорную трубу эффект, произведенный выстрелом. Несколько мятежников упало, в том числе один офицер. Мятежное войско остановилось, Муравьев же, выхвативши белый флаг, скакал на лошади к лесу. Подполковник явно хотел сдаться.

За спиной Гейсмар опять услышал разговоры артиллеристов:

– Столько хлопот из-за нескольких подлецов и изменников!

– По какому праву вы так говорите, поручик? Я Муравьева знаю – это человек чести!

Стрелять по противнику с белым флагом было неблагородно, и генерал хорошо понимал это. На размышления генерал он отвел себе десять секунд.

Ипполит, ехавший на лошади в хвосте колонны, вдруг почувствовал, как кто-то крепко схватил лошадь под уздцы.

– Лошадь! Лошадь давай! – Мишель, бледный, с перекошенным лицом, грубо выдернул его из седла.

– Но я…

– Прочь!

Мишель оттолкнул его, вскочил на лошадь и бешено ударил ее в бока сапогами. Лошадь едва не сбросила седока и снялась с места галопом.

Гейсмар увидел одинокого всадника, мчавшегося к лесу наперерез Муравьеву. Одет он был в статское платье. «Кто знает, что на уме у этих безумцев?» – подумал генерал тоскливо. К тому же в кармане лежал приказ: никаких переговоров! И домик, домик в родной Вестфалии… Он поднял руку, разговоры за спиной смолкли.

– Пли!

Последнее, что увидел Сергей, был Мишель, стремительно мчавшийся через поле к нему наперерез. В следующую секунду из леса сверкнуло ослепительная бесшумная вспышка. Земля поднялась дыбом и дала ему пощечину.

– Сережа! – Мишель, доскакав, упал на колени рядом с ним. – Что? Что случилось? Боже, ты умер? Нет… Не стрелять! Не стрелять!

Мишель кричал что есть сил, срывая голос, обращаясь и к своим, и к чужим. Взяв из руки Сергея платок, поднял над головой.

В колонне белый платок наконец увидели.

– Предатель! Веня, что это?

– Должно быть, так надо, Анастас!

– Нет! Щепилло убит! Зачем?!

Ипполит стоял на том самом месте, где Мишель отобрал у него лошадь. По левому рукаву зеленого квартирмейстерского сюртука стекала кровь, эполет сорвало выстрелом. Но контузия не давала почувствовать боль.

– Поля! – Матвей подбежал к нему. – Перевязать надобно.

Разорвав рукава сюртука и рубахи Ипполита, он принялся осматривать рану. Кровь текла сильно, и Матвей, оторвав рукав до конца, свернул его и стал накладывать повязку.

– Потерпи. Перевяжу и фельдшера сыщу. Должен же быть у них фельдшер?

Среди бушующего солдатского моря вдруг раздался крик:

– Батальонного убило!

Рука Матвея дрогнула, он замер.

– Поля, милый, погоди, ну одну минуточку… Я – к нему, я скоро, я вернусь… Погоди, держи вот… Стой здесь и никуда не отходи, ладно? Крепче только держи…

Он сунул в руки Ипполиту конец повязки и побежал на крик.

К Сергею медленно возвращалось сознание. Он открыл глаза, провел ладонью по лицу Мишеля.

– Ты жив… Слава богу. Братья мои где? Где Матвей?

Надвигались сумерки. Наблюдать за картиной боя становилось все труднее: Федор Клементьевич смотрел в подзорную трубу, то и дело закрывая левый глаз. Еще со времен Кульмской битвы, где он получил контузию в голову, левый глаз генерала видел хуже правого и уставал намного быстрее. Муравьев упал, возможно, был убит. Подъехавший же к нему всадник в статском не представлял угрозы: в руках его генерал рассмотрел все тот же белый платок.

Мятежный строй начал рассыпаться, солдаты сбивались в группы. Офицеры метались по полю, пытаясь собрать и построить их. К лежавшему на земле Муравьеву подбежал еще кто-то, снова в статском. Генерал поднял руку:

– Пли!

Потом подозвал к себе адъютанта:

– Левернштерну передайте, пусть атакует немедля.

Через несколько минут из-за леса выскочил на рысях гусарский эскадрон во главе с подполковником Левенштерном.

Матвей подбежал к Сергею, подбородок его трясся, зубы громко стучали.

– Сережа! Живой!

Матвей склонился над раненым братом. Хотел посмотреть в глаза, но глаз не увидел: лицо было залито кровью. Матвей наклонился совсем низко, вытер рукою кровь с лица брата. Чуть приподнявшись на локтях, Сергей прошептал одними губами, так, чтобы только Матвей мог слышать: «Страшно мне… пристрели…».

Матвей сглотнул комок в горле, вынул пистолет – и почувствовал сильный удар по руке. Пистолет упал на землю, в грязную лужу. Матвей обернулся.

– Не позволю! – хрипло прошипел Мишель, – Не смей! Он живой!

– Дурак! Ты понимаешь, на что его обрек?! Дурак! – крикнул Матвей. И бросился бежать – туда, где остался раненый Ипполит.

Сумерки кончились, ночь упала на землю. Федор Клементьевич опустил подзорную трубу: теперь ему оставалось только ждать исхода событий. На всякий случай, для закрепления одержанного успеха, он в последний раз скомандовал:

– Пли!

Картечь разорвала темноту.

Мишель не сразу разглядел нескольких черниговских солдат, с ружьями наперевес. Солдаты медленно, будто никуда не торопясь, приближались к ним. Постепенно солдатское кольцо замкнулось вокруг них с Сергеем.

– Вставай, что ли, Сергей Иваныч! – сказал один из солдат, самый смелый. – Отгулял ты свое. Пора и честь знать.

– Пошел прочь! – Мишель взмахнул кулаком.

Солдат поймал его руку, отвел ее в сторону.

– Полегче, барин! А то, как бы свинца не пришлось испробовать.

Солдаты заговорили разом:

– Ты не серчай, Сергей Иваныч…

– Сам понимаешь – нету нам спасенья…

– А так… зачтется нам, небось, а тебе все одно помирать.

От солдат сильно разило водкой.

– Миша, руку дай!

Опираясь на руку Мишеля, Сергей встал на колени.

– Братцы, помилосердствуйте… Моих пощадите… – сказал он внятно.

– Да нечто мы нехристи, Сергей Иваныч? Как можно?

Солдаты подняли его, и повели к обозу, туда, где уже сновали гусары. Мишель, не разбирая дороги, поплелся следом, как побитая собака за жестоким хозяином.