– Пустяк, пройдет… Кузьмин вздохнул, с трудом развел опухшие пальцы, – Пусть остаются… только не лезли бы ни во что.
– Обещаю тебе… лезть ни во что они не будут, я не позволю им, – сказал Сергей грустно. – Скажи лучше, чем солдат довольствовать?.. Суммы полковые Гебель спрятал, найти не могут. Жалованье раздать надо, а денег нет…
– Что значит найти не могут? Я душу из него вытрясу, я перетряхну дом его, в перины залезу, я найду…
– Ежели ты тронешь его… – тут уже Сергей оторвался от карты, – я тебя… от полка отлучу… Пойдешь своею дорогою…
– Да куда ты без меня денешься, батальонный? – Кузьмин насмешливо поглядел на него. – С кем советоваться будешь? С Мишкою? С Соловьевым и Щепиллою? Так они все еще меньше меня в деле военном смыслят… И Роменский придет, смущать тебя станет. А так велел я караул выставить, никого без разрешения моего не пускать.
Тут Кузьмин, как показалось Сергею, понял, что наговорил лишнего, он покраснел.
– Прости меня, Сергей Иванович… Уже три часа, ты с пяти утра на ногах, не обедал, поди… я распоряжусь, принесу тебе. Я мигом…
Кузьмин убежал. Сергей же понял, что он и вправду не знает, что делать. «Артамон… он должен помочь мне», – Сергей вспомнил кузена, всего три дня тому обещавшего поддержку.
26 декабря они с братом были у Артамона, в Любаре.
Тот уже знал все: вести дошли. Кроме газет пришли письма, а в них – страшные, поражающие душу, подробности.
Катиного мужа побили восставшие солдаты. Если бы не счастливый случай – погиб бы, замерз, ибо били до потери сознания и бросили в сугроб… Хорошо, что сердобольный прохожий вытащил его оттуда и отвез на извозчике домой…
По восставшим били картечью, с близкого расстояния.
Много убитых и раненых.
Трубецкой арестован.
– Говорят, что Пестель застрелился, – добавил Сергей, завершив череду смутных новостей.
Артамон вздрогнул.
– Правильно сделал, – сумрачно произнес Матвей, – душу свою погубил, но многих спас…
Сергей взглянул на брата с ужасом.
– Я слово дал и его сдержу, – с надеждой обратился он к кузену, – мы выступить должны…
– Я своему слову хозяин, – осторожно начал Артамон, – ты знаешь сам… но… После того, что случилось в Петербурге? Можем ли мы рассчитывать на успех?
– У Риего меньше нашего было… Он тоже революцию в новый год начал, – Сергей не сводил глаз с Матвея, видя, как тот мрачнеет все больше, все ниже опускает голову…
– Там же тепло… И по ихнему стилю, – растеряно пробормотал Артамон, – впрочем, я от слов своих не отказываюсь… и тебя поддержу, ежели ты сам выступишь… Выступишь?
Сергей не успел ответить: заскрипело обледенелое крыльцо, запоздалый путник вбежал в сени, и, почти сразу же распахнулись двери в гостиную…
– Сережа! Слава Богу, ты здесь! – Мишель сбросил шинель на пол, рухнул в кресло, – прости, устал смертельно, торопился… плохие новости.
– Что?
– Приказ в полк пришел… об аресте твоем… Гебель бумаги твои забрал… И твои тоже, – повернулся он к Матвею, – тебя тоже арестовать велено…
Матвей поднял голову, заметил встревоженный вопрошающий взгляд Сергея, улыбнулся ему только им двоим понятной улыбкой. Сергею стало страшно, он понял, о чем думает брат…
– Спасибо тебе, Мишель, за новости, – спокойно произнес Матвей, – теперь понятно, что нам только одно осталось… Пестель нам пример показал… Мы погибнем, но многих спасем…, – он с надеждой взглянул на брата, – Многих… Тех, кто в обществе недавно и ни в чем не замешан… Выпьем, брат, и застрелимся весело!
Веселый и решительный Артамон тогда не изменил себе: рассмеялся на мысли Матвея о самоубийстве, сказал, что все образуется и ахтырские гусары не подведут.
Сергей уехал от него в полной уверенности, что в нужный момент кузен не отступится от обещаний своих. Из Трилес он отправил Артамону записку, прося поддержки, да записка, верно, не дошла… Впрочем, могло быть и так, что Артамон уже выступил, только он, Сергей, об том не знал. Следовало подождать.
Через полчаса Кузьмин вернулся, гордо неся на тарелке дымящуюся картошку.
– Ешь, подполковник… Силы тебе беречь надо. Не обижайся ты на меня, глуп я, заносчив. Выпить хочешь?
Кузьмин открыл флягу, протянул ему.
– Пей.
Сергей сделал глоток; в дверь постучали.
– Войдите.
В комнату вошел унтер-офицер Прокофий Никитин, из второй гренадерской роты.
– Ваше высокородие, – Никитин переминался с ноги на ногу, – не извольте гневаться… Солдатики мои послали меня… Просить вас… Ныне время жалования… поиздержались мы…
Сергей молчал, потупившись.
– Будут деньги, будут, – сказал Кузьмин поспешно. – Сегодня же. Не все, конечно, сам понимаешь… Видишь же, что происходит?
– Как не видеть, вижу… И солдатики видят, за свободу стоять готовые… Может, разрешишь нам… того…
Никитин совсем смутился.
– Да что надобно тебе?
– Пограбить маленько позволь… если свобода ныне. Жиды, шинкари богатые, кровососы… деньги есть у них…
– Вон!
Сергей вскочил; тарелка с недоеденной картошкой упала на пол. Никитин скрылся за дверью, Сергей опустился на стул, краска залила лицо его.
– Не кручинься, подполковник, – быстро сказал Кузьмин, собирая картошку с пола. – Найду я денег, дай два часа сроку… Я знаю, где взять.
Мишель долго раздумывал, прежде чем пойти в штаб. Сереже он мешать не хотел, понимал, что если нужен будет – позовет. Но грызла обида: Сережа не взял его с собою, решил один, сам возглавить мятеж, в то время как он, Мишель, все последние месяцы бредил делом, жить без того не мог. Получалось, что какой-то Кузьмин в решающий момент оказался ближе, во всяком случае – нужнее.
Раньше ежели и бывал Сережа им недоволен, то сие проходило быстро. Стоило только изобразить обиду, и друг сдавался, ибо боялся, что останется один. Зная за другом слабость эту, Мишель, ко стыду своему, нередко ею пользовался, добиваясь своего. Ныне понимал он, что с обидою предстоит справляться самому… Отчего так вышло – Мишель понять не мог. Для того-то он и хотел ныне увидеться с другом – чтобы задать ему этот единственный вопрос.
– Не ходи, – сказал ему Матвей, так же, как и он, бесцельно проводивший часы на квартире Сергея. – Добром поход твой не кончится. Ежели не хочет он видеть нас, не принуждай его.
Мишель не послушался, пошел, надеясь на чудо.
У входа в штаб ему преградил дорогу караульный.
– Пускать не велено, – отрезал он.
– Доложи: подпоручик Бестужев желает видеть господина подполковника.
Солдат по-прежнему стоял на месте.
– Не приказано беспокоить, их высокоблагородие заняты…
К двери подошли запыхавшиеся Щепилло и Кузьмин; в карманах у них Мишель разглядел толстые пачки денег.
– Прочь, щенок! – рявкнул Кузьмин.
Щепилло отодвинул Мишеля плечом и встал между ним и караульным.
– Как вы смеете?.. – жалобно спросил Мишель.
Кузьмин вытащил шпагу.
– Давай поговорим с тобою, подпоручик… Если хочешь.
– Идите отсюда, подпоручик! Идите! – Щепилло развернул Мишеля и толкнул его в спину, – вы в штатском платье, вам в штаб не положено. Идите!
– Откуда деньги? – спросил Сергей, когда Щепилло и Кузьмин вошли в канцелярию.
– От них… от жидов… – Кузьмин замялся. – Да ты не думай, мы не тронули их… Мы расписку дали. После победы революции нашей все заплатим, сполна.
Сергей смотрел на принесенные пачки денег, вспоминал Мишеля, Тизенгаузена, Лещинский лагерь. Тогда Сергей искренне думал, что деньги как-нибудь, да найдутся. Теперь же понял, что вопрос этот сам собою не решается.
Сергей представил, как Кузьмин и Щепилла договаривались с евреями. Кулак в зубы – и готов договор. Сергей этого не хотел, но… Солдаты ждали жалованья, начинался ропот, который мог привести к неповиновению. И оттого, говорил ему разум, следует взять принесенные деньги и сказать господам офицерам спасибо. Но, отвечало сердце, евреи тоже люди, собственность их так же неприкосновенна, как и любая другая… Но солдаты, ждущие жалованья, солдаты… Тем более, что Кузьмину – слава Богу – не пришла в голову мысль казначейство васильковское грабить, как Мишелю в Лещине…