– Ну и что ответит его превосходительство? Другие полки тоже подготовкой лагерной заняты…

Тяжело вздохнув, Гебель взял ротное расписание.

– Ну что же… Раз сами вы помогать мне не желаете, тогда вот приказание мое. Пятой роте Кузьмина идти… и вам с нею, Сергей Иванович.

Сергей почувствовал, как кровь прилила к голове. Внезапно заболел висок, свело скулы.

– Я не пойду, – сказал он, встав с места. – И Кузьмина не пущу.

– Да ежели это приказ?

– Не пойду…

Трухин посмотрел на Сергея с плохо скрываемой злобой.

– Вы считаете, господин подполковник, что сие мне сподручнее?

– Сергей Иванович, – ласково заговорил Гебель, – за непокорство вы подлежать будете военному суду… Я не хочу сего, вы симпатичны мне. Отправляйтесь немедля в Германовку.

– Я не пойду. Все равно. Отдавайте под суд.

– Что же делать мне с вами…, – Гебель всплеснул руками. – Как же можно? Это не моя прихоть… Его превосходительство…

– Разрешите уйти, Густав Иванович, – Сергей почувствовал, что еще немного, и потеряет сознание. – Нехорошо мне, свежий воздух надобен.

– Ступайте, – Гебель жестом отпустил его. – Ну, что скажите, майор? – обратился он к Трухину, когда Сергей вышел. – Вам придется… миссию эту на себя взять. Скандала устраивать не надобно.

– Не подумайте, Густав Иванович, что мне приятна обязанность сия. Но… как Муравьев… я поступать не намерен. Я приказ исполню.

Вечером следующего дня офицеры играли в карты на васильковской квартире поручика Кузьмина. Разговоры были по большей части о прошедших событиях. Поручик Щепилла, разгорячась и потрясая кулаками, рассказывал про германовское дело, про злодеев, едва не затоптавших воинскую команду:

– Их было тысяча, две тысячи…

– Да ладно тебе врать-то. Ежели б две тысячи – ты бы тут, с нами не сидел…

– Ну не две… Но пятьсот человек точно было. Правда, Антоша?

Штабс-капитан Роменский, с перевязанной рукой, сидел в углу, в общем разговоре участия не принимал и на вопрос Щепиллы не ответил.

– Ну что молчишь-то? – брат Климентий тронул его за плечо – Все прошло уже.

– Оставь.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Сергей. Офицеры вскочили, бросив карты под стол – азартные игры были строжайше запрещены, и все знали, что батальонный нарушения запрета сего не жалует. Впрочем, прятаться было совершенно излишне – Сергей будто ослеп. Ничего перед собой не замечая, он прошел в середину комнаты.

– Сядьте, господа. Я хотел… просить извинений у штабс-капитана Роменского, – он смотрел в стену перед собой. – Обязанность сия на него возложена была из-за моей… трусости. Командовать отрядом должен был я, но я просил уволить меня от сего… И штабс-капитан был назначен вместо меня. Я воспользовался чином своим и должностью, простите.

Офицеры удивленно молчали.

– Я понимаю, что должен ныне просить отставки, дабы на вас, господа, тень не легла от моего проступка. Но отставку мне не дадут, я семеновец бывший. И я решился… оставить батальон, буду просить перевода в другой полк. Благодарю всех, кто служил со мною.

Сергей вежливо поклонился офицерам и, все так же ни на кого не глядя, вышел. В кармане его лежало прошение на Высочайшее имя; в связи с собственной неспособностью командовать батальоном и происходящего от сего ущерба для службы он просил перевода в любой другой полк.

Вернувшись к себе, он сбросил сюртук, налил в стакан горилки и выпил. Ему стало легко и радостно: все закончилось. Самым трудным было сегодняшнее утро, когда он принимал решение, трудным и долгим показался путь до квартиры Кузьмина. Сейчас же он чувствовал странное облегчение, словно свалил с плеч своих тяжкий груз. Не раздеваясь, он рухнул на постель, дав себе слово подать прошение ранним утром.

Однако спать Сергею не пришлось. В дверь просунулась голова Никиты:

– Сергей Иванович, господа офицеры к вам. Войти желают.

– Проси.

Офицеров было пятеро, и среди них Сергей заметил штабс-капитана Роменского, с перевязанной рукою. Кузьмин толкнул Роменского локтем в бок, тот вышел вперед.

– Сергей Иванович, – начал штабс-капитан, волнуясь. – Мы пришли… просить вас остаться. Я не держу зла, к тому же, все ведь обошлось, не так ли? Конечно, я бы желал, чтобы не я делал сие…

Кузьмин опять толкнул его локтем. Роменский вздрогнул.

– Но… кому-то же делать это все равно надобно было. Все мы солдаты. Останьтесь, Сергей Иванович… Тем более, что я твердо решил в отставку подать, к зиме, думаю, приказ о сем выйдет. Я… уеду из полка – и все забудется…

– Вы подали в отставку, Антон Николаевич? Зачем?

– После сего… не могу. С вами ли, без вас ли, служить я не буду.

Кузьмин потянул Роменского за рукав, штабс-капитан отступил назад.

– Теперь ты, – негромко сказал он Щепилле.

– Господин подполковник, – начал было Щепилло заготовленную речь. – Я хотел просить… – он забыл, о чем, собственно, собирался просить, и безнадежно махнул рукой. – Оставайтесь, Сергей Иваныч…

Кузьмин недовольно покачал головою.

– Господа, мне лестны просьбы ваши, – Сергей почувствовал, что тоже волнуется. – Но… после того, что произошло, я не могу служить в полку. Поймите меня, прошу вас.

Кузьмин сделал знак рукой; офицеры поклонились, прощаясь, и вышли.

– Позволь остаться мне, подполковник, – не дожидаясь разрешения, Кузьмин сел к столу и налил себе горилки. – Ты, верно, думаешь, что я заставил их прийти к тебе? Нет… Они сами хотели, только не знали, как подступиться, робели. Без тебя невозможно нам будет.

– Да от чего же невозможно? Жили же как-то раньше…

– Раньше… – протянул Кузьмин, – так то когда было-то? Ныне же… не буду за всех говорить, но вот я, к примеру, чувствую, что как раньше – не могу. Не могу – и хоть убей меня.

Кузьмин выпил.

– И правда, зачем тебе перевод отсюда? Вот выйдет Роменский в отставку, забудешь ты его, образуется все.

Кузьмин мрачно улыбался, глядя в стакан с горилкой.

– А с чего вдруг он в отставку стал проситься? Он не допустил крови, вышел из ситуации как… честный офицер, – в мысли Сергея закралось нехорошее подозрение. – Уж не с твоей ли просьбы, Анастас?

– С моей ли, не с моей… – Кузьмин вздохнул. – Зачем тебе знать об сем, Сергей Иванович? Ты не думай, что ты лучший из нас… Вон Антон – взял на себя ношу твою, и благодарности не требует даже, и уйти хочет, как человек благородный…

Сергей задумался: преданность ротного льстила его самолюбию, но он принял решение, и не Кузьмину было его переменять.

– Послушай, Анастас, – Сергей отхлебнул горилки из стакана, – зачем тебе надобно, чтобы оставался я? Почему не он?

– Потому что он – такой же, как я, как мы все… А ты – не такой… Я вот смотрю на тебя: и пьешь как я, и даже больше, и петь бы тебе арии твои круглый день, а служба тебе в тягость… Но от жизни нашей ты… не ломаешься, как я, как тот же Роменский. И грязь наша тебя не пачкает, уж не знаю отчего, но так это… И знаешь, я думал вот… что ежели ты рядом будешь, то когда-нибудь потом, не сейчас, в моей жизни должно произойти нечто такое, о чем… детям не стыдно рассказать будет. Если, конечно, Бог пошлет когда-нибудь детей.

Сергей слушал, понимая, что и сам он, и Кузьмин уже сильно пьяны.

– Все так, – сказал он заплетающимся языком. – Но вот…

Он вытащил из кармана прошение на Высочайшее имя, о собственном переводе. Кузьмин мельком взглянул на бумагу.

– Сожги ее.

– Нет, я принял решение и не отступлюсь.

– А вот скажи, – Кузьмин поднял пьяные глаза, – Мишку своего ты с собою заберешь, аль как? Может, к нам его перевесть, ко мне в роту, так мы его быстро… субординации обучим. Или пусть в Полтавском остается, ротный его знакомый мне…

Сергей вспыхнул: последние дни он и думать забыл о Мишеле. «Как же я без него… услать могут… в Оренбург или на Кавказ», – с тоскою подумал он. Кузьмин, казалось, прочитал его мысли.

– Вот так-то, – назидательно сказал он. – Никуда ты от нас не денешься…