– Нет, – растерянно произнесла Софья Львовна, – не желаете ли чаю, подполковник? У нас отличный чай, китайский… И наливка, если угодно…

– Иди, Мишель, – Сергей еще не успел договорить, а Мишель уже исчез из-под испепеляющего взгляда Софьи Львовны.

Домашняя наливка оказалась довольно приличной. Теперь Сергей мог говорить о деле. Софья Львовна церемонно ждала, помешивая ложечкой мутноватый чай.

– Я хотел поговорить с вами… о судьбе вашей дочери, – наконец заговорил Сергей, – господин подпоручик и Катерина Андреевна любят друг друга но, к несчастью, их взаимная страсть оказалась чересчур сильной… они не смогли противостоять зову натуры…

– Не понимаю, о чем вы?… – пискнула Софья Львовна, покраснев.

– Ваша дочь ждет ребенка от моего друга…

– Ах!

Софья Львовна поднесла руку ко лбу и сделала вид, что впервые слышит о чем-то подобном. Она даже подумала, что следует, для приличия, упасть в обморок, но Сергей продолжал говорить, и она никак не могла выбрать подходящий момент для того, чтобы закатить глаза и красиво поникнуть в кресле…

– Они любят друг друга, Мишель готов жениться, но его родители против… Зная характер его отца, можно предполагать, что если сын жениться без его благословения, он осуществит свою угрозу… не только проклянет, но и лишит наследства… В таком случае Мишель вряд ли сможет обеспечить вашу дочь… Ее ждет нищета… существование офицерской жены… гарнизонная жизнь… разве об этом вы мечтали? Разве этого вы хотели для вашей дочери?

– Нет! – вполне искренне воскликнула Софья Львовна, – и спросила уже не с надеждой, а с ужасом, – но он теперь обязан жениться?! Что же делать?

– Есть способ сохранить дело в тайне, – Сергей наклонился поближе к Софье Львовне, понизил голос, – доверьтесь мне… Репутация вашей дочери не пострадает…

Сергей говорит минут пять и за это время в голове Софьи Львовны произошел некий переворот, открылись горизонты, о коих она даже не подозревала: Мишель не казался ей более завидным женихом, более того – сама возможность союза подпоручика с Катенькой начала видеться в несколько ином свете…

Она еще поплакала немного и даже упала минуты на три в обморок – прямо на руки Сергея, но все же согласилась с тем, чтобы Катенька до родов уехала в Хомутец и вернулась оттуда так, «словно ничего не было». Сия фраза особенно порадовала Софью Львовну. Внебрачная беременность дочери была для нее всего лишь прискорбным происшествием, его следовало сохранить в тайне, но в Телепине это сделать было невозможно – слухи уже поползли от девичьей к кухне, от дворовых людей скоро прознают в местечке, а там, глядишь и соседи услышат о семейном позоре… О том, что будет, если сии слухи дойдут до мужа, Софья Львовна боялась даже думать… Нет, Катеньку следовало немедля удалить из Телепина – что и было сделано на следующее же утро. Андрею Михайловичу было объявлено, что Катенька едет погостить в Обуховку. О большем он даже спрашивать не стал, видя слезы на глазах дочери и нервное подергивание щек любезной супруги: как верный и любящий муж он знал, что при таких признаках лучше лишних вопросов не задавать, а тихо удалиться к себе в кабинет, согласившись на все.

Матвей уже ждал их в Хомутце – Сергей написал ему из Василькова обо всем, не раскрыв имени жертвы безрассудной страсти. Он просил у брата помощи, писал, что всецело рассчитывает на Матвея. Читая письмо, Матвей поймал себя на том, что он одновременно сердится на брата – и благословляет его. Наблюдать беременность, роды, рождение ребенка – было его давешней мечтой.

Прочитав письмо, Матвей поднялся к себе в кабинет, снял с полки несколько трудов по медицине, открыл раздел по акушерству. Читал, подчеркивал важное, оставлял заметки на полях, думал – кто она? Сколько лет? Здорова ли? Первая ли сия беременность? И не ложная ли? Сможет ли он помочь незнакомке, не обращаясь к помощи профессиональных лекарей? Все эти вопросы так растревожили его, что он долго не мог заснуть.

Первым в Хомутец примчался Мишель. Матвей встретил его холодно. Больше всего на свете ему хотелось спросить у Мишеля кто она? сколько ей лет? Но приличия требовали молчания и тайны.

– Матвей, мы любим друг друга страстно, – Мишель не стал ждать нотаций и начал оправдываться с порога, – чувства сердечные оказались сильнее приличий: она носил под сердцем плод нашей любви…

– Давно носит? – деловито спросил Матвей.

Мишель смешался, нахмурил лоб, начал что-то считать. Матвей насмешливо посмотрел на него: ему показалось, что проклятый мальчишка сейчас попросит перо и бумагу, чтоб счесть дни…

– Месяца четыре уже, – неуверенно произнес Мишель, – с половиною…

– Так четыре или четыре с половиною? Сие важно.

– Не знаю: у нее лучше спросить… По мне – и так, и так может быть…

– Обмороки, тошнота у нее были? Здорова ли она? – продолжил Матвей свой лекарский допрос.

– Была здорова, когда последний раз виделись… Обмороков за ней не помню… Матюша, скажи, прошу тебя, – Мишель вдруг покраснел от волнения, забарабанил пальцами по столу, – сие очень опасно?

– Роды всегда опасны, – спокойно произнес Матвей, наслаждаясь замешательством и смятением Мишеля.

– Она… она… умереть может?!

– Может.

Мишель уже утратил контроль над руками: его пальцы начали отстукивать по столешнице такой безумный ритм, что Матвей не выдержал:

– Что ты мне стол ломаешь? Иди, поиграй, нервы успокой свои, – Мишель благодарно кивнул и ринулся в гостиную к фортепьяно. Матвей прикрыл за ним дверь: не хотелось слушать, как обезумевший щенок будет издеваться над инструментом… Но Мишель не стал импровизировать… Он заиграл что-то из Моцарта: легкое, быстрое, светлое, понятное и прозрачное, простое, домашнее, свое. У Матвея мелькнула вдруг мысль, что Моцартом в таком состоянии духа стал утешаться и папенька, и Сережа, да и он сам… Мишель сбился, повторил фразу, сбился в другой раз… Матвея толкнул дверь, вошел в комнату, взял с круглого стола книгу, положил перед Мишелем – прямо на подставку для нот. Книга была развернута на гравюре, изображающей стадии развития младенца в утробе матери.

– Вот, погляди, сейчас ваш плод любви таковой вид имеет, – Матвей безжалостно ткнул пальцем в рисунок, – а через два месяца он во-от таким будет… Ты погоди бледнеть и отворачиваться – сие любопытно весьма…

– Мне не любопытно, – произнес Мишель, стиснув зубы.

– А безумной страсти любопытно было предаваться?! Девушку бесчестить?! – Матвей захлопнул книгу с таким видом, словно хотел ею стукнуть Мишеля по затылку.

– Да я хоть завтра с ней обвенчаться готов! – воскликнул Мишель, – ты же знаешь – батюшка против, проклясть грозится…

– А без благословления ты жениться не смеешь? – вкрадчиво спросил Матвей.

– Так он же наследства меня лишит! Чем мы с ней жить будем? – Мишель недоуменно посмотрел на Матвея: ему было странно объяснять тому такие простые вещи, – мое жалование, сам знаешь, какое… Она – из хорошей семьи, деликатного воспитания, что ж ей – по гарнизонам со мной горе мыкать? Я сие допустить не могу… Приданое за ней дадут, но небольшое – у нее еще одна сестра незамужняя есть, так что я не из расчета… я по любви…

– Чем же она твоему батюшке не угодила, коли она из хорошей семьи и приличного воспитания?

– Батюшке не она, а я не угоден: он считает, что мне женится рано: сперва надобно карьеру сделать, до густых эполетов дослужится, половину зубов, волос и пыла утратить – тогда, пожалуй, можно и семье подумать… А пока ты здоров, молод, пока кровь не остыла – служи и не надейся ни на что! А коли не доживу я до густых эполетов? Раньше помру? От горячки, к примеру, или от чахотки? Помру, счастья не узнав, войны не увидев, не свершив ничего?! – Мишель вскочил, отошел от инструмента, отвернулся к окну.

Матвей понял, что мальчишка сейчас разрыдается.

– Как зовут-то ее?

– Катенькой… Екатериной Андреевной.

Мишель судорожно вздохнул, борясь с подступившими к горлу слезами.