– Все, Сережа! Дело наше, слава Богу, закончено: Хомутец наш!

Матвей отбросил мокрое полотенце, завернулся в простыню. Никита принес самовар.

– Все бумаги честь по чести выправил. Сколько ассигнаций всякой чиновной мелочи роздал, сколько потных ладоней пожал – до сих пор кажется, что руки сальной свечкой и суточными щами пахнут! – Матвей поднес ладони к носу, брезгливо сморщился, подмигнул брату. – Зато папенька теперь доволен будет – может свободно пировать в родовом замке в приятном окружении!

– Теперь тебе, поди, скучно будет… без тяжбы? – насмешливо спросил Сергей.

– Скучно? Нет, брат… Теперь буду в отставку просится – имение заботы требует, а из папеньки, сам знаешь, хозяин дурной… Начнет пиры да балы закатывать – разорится. Противница наша, госпожа Синельникова напоследок дом спалила. Теперь папенька новый собирается строить. Прожекты составляет на бумаге, но сие пока не опасно – мечты одни, дела, слава Богу, никакого. Что-то вроде нашего тайного общества. Да, кстати, знаешь, мне слышал я, что Пестель… все продолжает в разбойников играть. Впрочем, меня сие не удивляет – у него голова не в порядке, еще с 12-го года.

– Зачем ты так, Матюша? Пестель очень умен, – Сергей налил брату чаю, придвинул к нему стакан.

– Ум и разум, Сережа, разные вещи. Ума ему не занимать, а вот разум – болен неизлечимо.

Чай оказался слишком горячим, обжегши губы и горло, Матвей закашлялся:

– Мне его жаль: карьеру он мог бы сделать такую, что любой позавидовал – да не судьба. С его раной больших чинов не выслужишь. Кутузов, хоть и был одноглазым, а все-таки не хромал, да еще так безобразно…

– Да, ты прав. Мне на него всегда смотреть было больно…

– А мне – весело! Как посмотрю – о своей ране вспоминаю, думаю, насколько же я счастливее его. Почти не хромаю – когда нога не болит…

Матвей отодвинул стакан и потянулся за трубкой. Она была у него своя, особая, и набивал он в нее не табак, а китайское зелье из темной склянки.

– Сейчас – ничего не болит? – с тревогой спросил Сергей.

– Нет: когда я с тобой, у меня ничего не болит и жить хочется. Кажется даже, что впереди еще что-то есть. – Матвей затянулся жадно, задержал на мгновение дыхание, медленно выдохнул дым. – Хотя, если честно, для нас, Сережа, уже давно все закончилось. Нам теперь только одно осталось – век свой на покое доживать да вспоминать о прошлых подвигах…

Сергей встал из-за стола, прикрыл окно, преграждая дорогу прохладному ночному ветру.

– Оставь, что я – барышня, чтоб сквозняков бояться? – сердито буркнул Матвей, – душно здесь!

Не говоря ни слова, Сергей толкнул скрипучую раму.

– Вот, теперь хорошо, – удовлетворенно произнес Матвей, – и хватит меня жалеть. Я, может быть, твоей жалости недостоин…

– Жалость – это не чин и не орден, чтобы ее достойным быть.

– Браво! – воскликнул Матвей, – хорошо сказано! Ты тут в глуши острословом стал, как я погляжу! Но все равно – не жалей меня. Я с тобою, все хорошо, дай Бог, все устроиться, ты тоже в отставку выйдешь. Поселимся в Хомутце, будем рядом друг с другом век доживать… Я сам женюсь и тебя женю – барышень в округе много, и все прехорошенькие. Дети пойдут… Хозяйством займемся: там, в Хомутце, все расстроено, надо налаживать, забот много… Я, брат, только об этом и мечтаю…

– Моя отставка – мечта несбыточная, ты же знаешь…

– А, оставь, пустое. У нас все вечное и ничего постоянного. Сегодня нельзя, а завтра – пожалуйте! – Матвей отложил дотла докуренную трубку.

Наутро брат приказал закладывать коляску. Сергей уговаривал остаться хоть на день, но брат был суров и мрачен.

– Невозможно, – резко ответил он, – послезавтра обязан к Репнину явиться. Не хочу начальство сердить, и так я у него не на самом лучшем счету… Хоть он и благоволит, конечно, но мне все кажется, что он от меня большего усердия в службе ждал…

Завтракать не стал: печально потрепал брата по плечу, обнял торопливо – и уехал.

Проводив брата, Сергей сразу отправился к Мишелю. Однако на квартире прапорщика не оказалось: Иван доложил, что их благородие изволили уплыть-с. Сергей мысленно поразился странным звукам родного языка и спросил – куда? Иван выпучил глаза на господина подполковника и выпалил:

– Не могу знать! Куда – не сказывали, могу-с только сказать – на чем-с!

– Один?

– Так точно-с!

– И давно?

– На рассвете еще-с…

Сергей пошел к пристани. Просидел там больше часа, напряженно вглядываясь в широкий и быстрый Днепр. Тревога его все росла, он с надеждой всматривался во все лодки, что проплывали мимо, но Мишеля все не было. Он появился спустя полтора часа, когда Сергей уже заволновался всерьез.

Лодка Мишеля, выскочив из-за излучины, лихо шла к пристани. Течение само несло ее к берегу, ровно к тому месту, где остановился Сергей. Солнце ушло за облако, река вдруг потемнела, только другой берег еще светился, но тень неумолимо катилась туда, в заречные дали.

– Где ты был?! – почти сердито крикнул Сергей. Протянул руку, желая помочь другу выйти из лодки. Мишель выпрыгнул на берег.

– На том острове! Я был на том острове! – торжествующим голосом объявил он. – Я течение пересек! Извини, что руки не подаю – волдыри натер, часа три на веслах был… замучился… думал, не выгребу!.. Ну, ничего!.. Наша Ока, конечно, поспокойнее будет, но и Днепр переплыть можно!..

Холмистый уединенный остров, поросший соснами, они приметили давно, во время конных прогулок. Он был расположен у другого берега реки, выше по течению. Мишелю показалось, что это – полуостров, Сергею – что остров, они заспорили. Мишель, казалось, был уже готов предложить пари – он вечно проигрывал, но почему-то не огорчался…

Сосны на острове росли густо, с подлеском, и увидеть, соединяется ли остров с берегом, отсюда было невозможно. Надо было брать лодку и плыть. Они много раз собирались сделать сие, но почему-то все откладывали до другого раза.

– Почему без меня? – хмуро спросил Сергей, – вместе ведь уговаривались? Впрочем, все равно – вернулся и ладно: я тревожился за тебя…

– За меня?! – Мишель изумленно поднял брови. – Да кто я такой, чтобы ты за меня тревожился?! За меня токмо маменька тревожится…

Мишель изменился в лице и схватил Сергея за плечо.

– Поехали со мной сейчас, туда, на остров! Я один раз доплыл – второй раз легче, да еще – вдвоем. Поехали, Сережа! Я прошу тебя! Поехали!

Он мог бы не уговаривать – Сергею и самому хотелось оказаться в лодке на середине быстрой реки.

– Ну что с тобой сделаешь… Поехали. – Сергей пожал плечами, делая вид, что соглашается с неохотою, но Мишель тихо рассмеялся.

– Ты же сам того хочешь! Я знаю, что хочешь!

– Чего я хочу? – проворчал Сергей, отталкивая лодку от берега. – Нет уж, слуга покорный: соглашаюсь, только чтобы тебя опять туда одного не понесло… Вон, как глаза-то горят… О путешествиях все мечтаешь?

– С детства мечтал мир объездить. Для того и хотел дипломатом стать…

– Садись на руль, дипломат, и слушай старших. Прямо держи.

– Слушаюсь, господин подполковник!

– То-то, Мишель, – назидательно произнес Сергей, берясь за весла, – мир мы с тобой, боюсь, уже не объездим, а до острова прокатимся…

Вытащив лодку на берег, они за десять минут обошли остров. Он оказался совсем невелик, но весьма живописен. Отсюда открывался прекрасный вид на реку и противоположный берег. Холмы закрывали от них Ржищев, только пристань чуть виднелась.

– Прекрасный остров! На таких хорошо клады зарывать! – воскликнул Мишель. – Поискать надобно…

Оглянулся, обошел несколько сосен, поковырял землю сапогом в корнях одной из них.

– Нашел!

Из песчаной ямы под корнями старой кривой сосны виднелось запечатанное сургучом бутылочное горлышко. Мишель легко раскопал руками рыхлый песок, вытащил две бутылки вина.