Когда с одеванием было покончено, в шатер вошли двое других рабов, тоже в покрывалах. Они несли подносы, полные фиников, сыра и медовых хлебцев, чтобы хозяин мог подкрепиться. Следом шли два военачальника, оба в доспехах. Они упали на колени перед своим повелителем и коснулись лбами пола.

— Встаньте! — приказал Акмен-хотеп. Полководцы выпрямились и сели на пол. Царь-жрец устроился на кедровом табурете. — Каковы вести о враге?

— Армия Узурпатора разбила лагерь вдоль горной цепи к северу от оазиса, как мы и ожидали, — ответил Сузеб.

Лучшего воина Акмен-хотепа называли Львом Ка-Сабара, и был он выше остальных; даже в склоненном положении голова его находилась почти на одном уровне с головой сидящего царя-жреца, поэтому ему приходилось сильно сгибать шею, чтобы выказать подобающее почтение. Его красивое лицо с квадратным подбородком было чисто выбрито, как и голова. Шлем Сузеб держал под мышкой, прижимая его могучей рукой.

— Последние вражеские воины прибыли всего несколько часов назад, и похоже, они здорово натерпелись во время похода.

Акмен-хотеп спросил:

— Откуда ты знаешь?

— Наши часовые слышат стоны и испуганный ропот из вражеского лагеря, — объяснил Сузеб. — Кроме того, там не видно ни шатров, ни зажженных костров.

Царь-жрец кивнул.

— Что сообщают лазутчики?

Сузеб повернулся к своему соратнику. Пак-амн, Мастер Коня, был одним из самых богатых людей в Ка-Сабаре. Его вьющиеся, смазанные маслом черные волосы падали на покатые плечи, а доспехи были украшены золотыми ромбами. Военачальник прочистил горло.

— Ни один из наших лазутчиков еще не вернулся, — доложил он, склонив голову. — Они должны прибыть с минуты на минуту.

Акмен-хотеп отмахнулся.

— Каковы знамения? — спросил он.

— Зеленая Ведьма спрятала лицо, — объявил Пак-амн, имея в виду Сахмет, зловещую зеленую луну. — А жрец Гехеба утверждает, что видел пустынного льва, в одиночку охотившегося среди западных дюн. Жрец говорит, что пасть льва была темной от крови.

Царь-жрец нахмурился, глядя на обоих полководцев.

— Это прекрасные предзнаменования, но что говорят оракулы? — спросил он.

Настала очередь Сузеба с сожалением склонить голову.

— Верховный жрец заверил меня, что сразу после утреннего жертвоприношения он проведет обряд предсказания, — произнес лучший воин. — Пока у него не было такой возможности. Даже старшие жрецы заняты сейчас черной работой…

— Разумеется, — прервал его Акмен-хотеп и поморщился, вспомнив тень, павшую на Ка-Сабар и прочие города Неехары всего лишь месяц назад. Все жрецы и послушники, кого задел этот прилив темноты, умерли почти мгновенно, оставив храмы опустевшими.

Акмен-хотеп не сомневался, что проклятая тень зародилась в Кхемри. Все зло, поражавшее Благословенную Землю в последние два столетия, можно было поставить в вину правящему там тирану, и царь-жрец поклялся, что Нагаш в конце концов ответит богам за свои преступления.

Жрецы Птра приветствовали рассвет пением труб. Собравшиеся на равнине к северу от великого оазиса воины Бронзового Войска Ка-Сабара сверкали, как море золотого огня. На востоке изъеденная ветрами гряда Хрупких Пиков была тронута резким желтым светом, а бесконечные барханы Великой пустыни на западе все еще укутаны тьмой.

Акмен-хотеп и его военачальники, блистая доспехами, собрались у вод оазиса, чтобы совершить жертвоприношение. Курились редкие благовония во славу Пхакта, бога небес и вершителя правосудия. Командиры резали себе руки и проливали кровь на песок, умиротворяя великого Ксара, бога пустыни, и просили его покарать армию Кхемри своей беспощадной рукой. На каменный алтарь Гехеба втащили спотыкавшихся молодых волов. Их кровь пролилась в блестящие бронзовые сосуды, которые пустили по кругу. Командиры делали большие глотки, моля богов даровать им силы.

Последнюю, самую великую жертву приберегли для Птра, могущественнейшего из всех богов. Акмен-хотеп вышел вперед, окруженный возвышавшимися над ним ушебти. Преданные телохранители царя-жреца носили отметки благосклонности Гехеба; кожа их была золотистой, и двигались они с плавной грацией и мощью льва. Они окружили царя-жреца, держа в своих когтистых руках сверкающие массивные мечи.

На краю оазиса, на виду у всей собравшейся армии, вырыли большую яму, в нее сложили закаленное дерево, доставленное из Ка-Сабара, и подожгли. Жрецы бога солнца возле костра речитативом читали заклинание победы. Акмен-хотеп остановился перед голодными языками пламени и распростер могучие руки. Крики и вопли сотрясли воздух, когда по его сигналу ушебти вытолкнули вперед два десятка юных рабов и бросили их в огонь.

Акмен-хотеп присоединился к жрецам, взывая к Птра и моля его обрушить свой гнев на Узурпатора. Дым над костром потемнел, воздух наполнился сладковатым запахом горящей плоти. Царь-жрец повернулся к Мемнету, верховному жрецу.

— Каковы знамения, о священный? — почтительно спросил он.

Верховный жрец Птра сверкал отраженной славой бога солнца. Невысокий, полный, он был облачен в мантию из ткани с золотой нитью. Золотые браслеты впивались в мягкую плоть его смуглых рук. На груди покоился сверкающий золотой диск-солнце из храма, исписанный священными иероглифами, с изображением Птра и его огненной колесницы. Мясистое лицо жреца даже в столь ранний час было покрыто потом. Мемнет нервно облизал губы и повернулся лицом к огню. Его глубоко посаженные глаза, густо обведенные черной краской, не выдавали потаенных мыслей. Сжав губы, он долго рассматривал очертания, появлявшиеся в дыму.

Среди знати повисла тишина, которую нарушал лишь голодный треск огня. Акмен-хотеп посмотрел на верховного иерофанта и нахмурился.

— Воины Ка-Сабара ждут твоего слова, о священный, — поторопил он. — И враг ждет.

Мемнет прищурился, глядя на клубящиеся ленты дыма.

— Я… — начал он и замолчал, ломая пухлые руки.

Царь-жрец подошел к нему ближе.

— Что ты там видишь, брат? — спросил он, чувствуя выжидательные взгляды военачальников, угнетавшие его. Холодные пальцы страха пробежали по спине.

— Это… это довольно неясно, — произнес Мемнет неискренним тоном, взглянул на царя, и в его обведенных черной краской глазах мелькнул испуг. Верховный иерофант снова посмотрел на жертвенный костер и сделал глубокий вдох. — Птра, Отец Всего, сказал свое слово! — воскликнул он. Его голос постепенно набирал силу, превращаясь в ритуальное завывание. — Пока солнце светит на воинов веры, победа будет бесспорной.

Среди собравшихся пронесся вздох облегчения, похожий на дуновение пустынного ветра. Акмен-хотеп повернулся к своим военачальникам и поднял свой огромный бронзовый хопеш высоко к небу. Свет бога солнца отразился от его острого изогнутого лезвия.

— Боги с нами! — прокричал царь, и его мощный голос перекрыл шум толпы. — Настало время стереть пятно зла с Благословенной Земли! Сегодня власти Нагаша Узурпатора придет конец!

Воины отозвались громкими восторженными криками. Они поднимали мечи, выкрикивая имена Птра и Гехеба. Запели трубы, ушебти запрокинули свои золотистые головы и зарычали в безоблачное небо, обнажая львиные клыки. К северу от оазиса сомкнутые ряды огромного войска подхватили клич, застучали оружием по своим окаймленным бронзой щитам и завопили, бросая вызов армии противника, стоявшего лагерем на расстоянии чуть больше мили от них.

Акмен-хотеп быстро пошел в сторону палаток, требуя подать колесницу. Никто не обращал внимания на Мемнета, кроме его испуганных и измученных жрецов. Сам верховный иерофант по-прежнему смотрел в огонь и беззвучно шевелил губами, пытаясь разгадать заключенные в нем знамения.

В миле от них, вдоль гряды холмов, пересекавших древнюю дорогу, что вела в Ка-Сабар, на каменистой почве лежали воины Кхемри, похожие на трупы.

Они шли ночь и день, сгорая на солнце и замерзая в темноте, и вели их плети командиров и непреклонная воля царя. Милю за милей отмеряли их сандалии, и лишь изредка позволялось им отдохнуть и перекусить. Годы лишений и голода изнурили их тела, от них остались кожа да кости. Войско двигалось быстро, извиваясь по дороге, как пустынная гадюка, готовая напасть на врага. Воины шли налегке, не обремененные обозом и кортежем жрецов. Когда армия останавливалась, воины падали на землю и засыпали. Когда наступало время идти дальше, они молча поднимались и брели вперед. Они ели и пили на ходу, отправляя в рот по пригоршне сырого зерна и запивая его глотком воды из кожаных фляжек, висевших на поясе.