— Мы ведь не можем просто бросить их, — удивленно произнес Гонвалон. — Мы должны держаться вместе. Мы вступаемся друг за друга. Даже за погибших, не говоря уже о живых.

Нандалее обиделась. От нее не укрылось, насколько сильно он расстроился из-за ее решения оставить тело Манавейна. Но тут речь шла о живых.

— Это Ливианна бросила нас, и я сожалею, что ей удалось соблазнить Бидайн пойти с ней. Для нас возврата больше нет, — она указала на массивный портал между статуями богов. — Это наш путь в Альвенмарк, и скоро он надолго закроется. Нангог пробудилась от магического сна, она в гневе. То, что она делала до сих пор — было частью ее снов. Теперь она проснулась. И она видит, что то, что сделали дети человеческие с ее миром, не сон. Как они превратили плодородные земли в пустыни, а реки — в клоаки, разрушили леса, которые росли веками, затянули небо тучами дыма. И в отмщение она собирается смести с холма весь город.

— Держи себя в руках, — прошипел Нодон. — На нас уже смотрят.

Нандалее воспользовалась своим родным языком, чтобы ни одно дитя человеческое не поняло, о чем они говорят. Но она настолько вошла в раж, что все разговоры вокруг стихли, и множество детей человеческих уставились на нее, на этого странного воина со звонким голосом. Нодон прав. Это место — самое неподходящее в городе, чтобы не привлекать к себе внимания. В Золотых вратах стоял серебряный лев девантаров и стерег приходившие и уходившие караваны. Иногда здесь бывали даже боги.

Нандалее схватила Нодона.

— Давай, прочти мои мысли, стань единым целым со мной, — она предпочла бы открыться Гонвалону, но с тех пор, как мастер меча потерял свой магический дар из-за Махты Нат, это было уже невозможно. — Давай же!

Нодон убрал руку и бросил на Гонвалона почти умоляющий взгляд.

— Я верю тебе, — спокойно произнес он. — Тебе не нужно мне ничего доказывать.

— Но ведь мы освободили Нангог, — произнес Элеборн. — Она ведь не может…

— Ей на нас наплевать. Мы для нее песчинки. Дети альвов! Творения тех богов, которые сковали ее. То, что теперь мы освободили ее, ничего не меняет в том, что она ненавидит альвов так же точно, как и девантаров. И то, что мы еще в городе, не удержит ее, — она указала на обезглавленное божество у Золотых врат. — Всего несколько недель тому назад в городе произошло землетрясение. А ведь Нангог еще спала. Ты видел поваленные причальные башни, разрушенные дома. На этот раз будет хуже. Богиня в гневе. Я не хочу быть здесь, когда ее ярость поразит город. Поэтому мы больше не можем искать Ливианну и Бидайн. Я вас предупредила: мы не имеем права терять время, а Ливианна все равно задержалась с бессмертным. Теперь она снова ставит на кон нашу жизнь. Я не потерплю, чтобы один из вас вернулся искать ее. Она приняла решение. Мы ничего ей не должны.

— Она вернула Манавейна. Она рискнула жизнью, чтобы мы выполнили свою миссию, — с упреком произнес Гонвалон. — Я не могу просто так уйти.

— Ей на нас наплевать, — попытался убедить его Нодон. — Она хотя бы могла сказать, что ей нужно. И почему Бидайн пошла с ней? Бидайн даже не драконница. Куда она втянула малышку?

— Если она ведет себя неправильно, это не повод для меня поступать так же. Мы должны держаться вместе.

Мысли Нандалее путались, она хотела возразить ему, но взяла себя в руки. Мир вокруг померк — остался только Гонвалон. Она видела его узкое лицо, меланхоличные глаза, которые так часто искрились любовью, когда он смотрел на нее, мягкие губы, которые она целовала бесчисленное множество раз, подтянутое тело, лежавшее рядом с ней в самые прекрасные ночи ее жизни. Вспоминала его смех, когда она делала что-то безумное. И она приняла решение.

Гонвалон предпочтет остаться в городе, обреченном на гибель, нежели нарушить свои моральные законы. Это был мужчина, в которого она влюбилась. Белый рыцарь, всегда остававшийся на стороне света, даже если небесные змеи посылали его убивать. Она знала, как сильно он страдает от этой жизни и что его моральный кодекс — это единственное, что поддерживает его. Она не станет заставлять его взвешивать, что значит для него больше — кодекс или их любовь. На протяжении минувших недель он всегда шел за ней.

Теперь настало время присоединиться к нему, даже если то, что он собирается сделать, выглядит глупо.

— Я объявляю нашу миссию оконченной, — медленно произнесла она. Последние сомнения относительно того, правильно ли она поступает, еще слышались в его голосе. — Теперь каждый волен идти своей дорогой.

Трое драконников удивленно смотрели на нее.

— А ты? — удивленно спросил Элеборн. — Что будешь делать ты?

— Я останусь с Гонвалоном, — от того, что она произнесла это вслух, на душе стало легче. Это не было разумным решением, но она знала: как бы ни было тяжело, она об этом не пожалеет.

Один только взгляд, полный гордости и любви, которым одарил ее в этот миг Гонвалон, стоил того, чтобы рискнуть всем.

— Я пойду с вами, — в своей обычной скупой манере произнес Нодон.

Элеборн помедлил мгновение, а затем кивнул.

— Я тоже.

Нандалее пожалела, что не может отказаться от этой ответственности. Но она была рада тому, что их группа не развалилась. Они дадут отпор Нангог и вместе с детьми человеческими испытают на себе силу, которую освободили от оков.

Сейчас они впустят собаку. Самую большую.

Доян всегда опасался их, этих собак. Поэтому он стал надсмотрщиком клеток, проводником собак. Он решил, что лучше быть тем, кто держит за поводок. Собак он обдурить не мог, они всегда чувствовали его страх. Он подчинил их себе с помощью ударов кнутом и шипастых ошейников, они визжали, но до них доходило.

В отличие от их хозяев. Как же он ненавидит их, этих самоуверенных землевладельцев. Они не держали рабов, а заставляли работать на себя должников. И эти бедолаги могли выплатить свой долг только в том случае, если слягут в могилу. А некоторые и того дольше! Он с ужасом думал о торговле мясом с Золотым городом. Доян поднял голову и поглядел на темные прорези, наверху, под самым потолком маленькой арены. Он был побелен, но под краской видны были пятна. Они перекрашивали его каждый раз после подобной казни. Затем Доян перевел взгляд на решетку, которая должна была вот-вот подняться. Он даже слышал, как дышит собака, вывалив язык из пасти. Их называли костедробителями. Сущие чудовища. Размером почти с коня, с клочковатой серой шерстью и небесно-голубыми глазами. Такими же голубыми, как у Ханны.

Он должен был понимать, какой опасности подвергает себя. Она была слишком яркой с этими живыми глазами, золотыми волосами и самовлюбленным поведением. Ханна не умела не высовываться. Не умела становиться невидимой. Ничто не было более противно ее существу.

Они нашли ее. И она назвала им его имя. Имя хозяина гончих. И именно этот вершитель справедливости несправедливых оказался виновным.

Доян не спускал глаз с решетки. Когда же она наконец поднимется? Он ведь уже здесь! Он чувствовал взгляды Манассэ. Эти сытые, самодовольные взгляды! Неужели питается его горем? Его сломанными ногами. Он не сможет убежать. Они разбили ему дубинками колени, большие берцовые кости и стопы. Но он ничего не сказал им. Целых три дня, пока они не устали задавать вопросы. Им так хотелось узнать, скольким он помог. Это была его месть. Пусть мучаются сомнениями, кто из тех, кого он объявил растерзанными собаками, на самом деле сбежал. Как часто он обманывал их? Что стало с теми, чья ненависть к землевладельцам не погаснет никогда? И как скоро они вернутся, чтобы отомстить?

Мысль об этих страхах, которые никогда не оставят мучителей, дала ему сил вынести пытки. Она назвала им его имя. А они заставили ее смотреть, как они его истязают. Ханна рассказала им все, даже о его страхе перед собаками. А когда нечего было добавить, она стала выдумывать истории. Лишь бы ее не били и чтобы оттянуть неизбежное. Вчера ночью они отвели ее к бассейну с крабами и привязали к колу на берегу. Ему пришлось наблюдать за тем, как гигантские клешненосцы, способные одним движением отрезать большой палец на ноге, выходили из воды. Их холили, откармливали, чтобы когда-нибудь отправить в кастрюли богачей Золотого города. Так и Ханна вернется в Золотой город, о котором всегда так мечтала. И войдет в дома богачей… За это она отдала бы все, если бы была жива. Доян с горечью рассмеялся. Нельзя было помогать ей бежать. Он должен был знать. Она не была создана для того, чтобы быть невидимой.