Мысленно Леля всегда видела домик на Овражной, видела Дмитрия; закрыв глаза, чувствовала его руки, его тепло и не знала, куда девать себя. Шла в лавочку, покупала бутылку водки, незаметно для своих соседок по комнате выпивала ее почти всю, валилась на постель; постель под ней качалась, как баркас, Леля плыла, плыла по волнам, и ей казалось, что плыла она к Дмитрию. Но, не доплыв, засыпала. Утром с больной головой выходила к торосам, навстречу ледяному ветру, который сек лицо, и смотрела в зеленую даль…
В одну из суббот Леля отправилась в город. Она пошла на Овражную. Она знала, как бесшумно, не гремя щеколдой, отворить калитку; она отворила ее бесшумно, подошла к окну, стараясь увидеть сквозь тюлевую занавеску. В мазанке слышалась музыка — был включен приемник, ярко горел свет, и в этом свете среди комнаты танцевали Андрей и Капа.
Дмитрия не было. Да и не должно было быть, если он, по словам Степана, снова ушел жить к старшему брату. Но, может быть, он сейчас и не у Платона?..
Леля пошла дальше — искать дом, в котором жил художник Козаков. Ей было известно, что живет он на Пароходной, но в каком доме, она не знала, шла серединой улицы, благо движения тут никакого не было; осматривала дом за домом, стараясь заглянуть в окна вторых и третьих этажей — выше чем в три этажа на этой улице домов не было, — стараясь увидеть картины: ведь у художника непременно все стены должны быть в картинах. И ничего не увидела, дома этого так и не нашла. Тогда отправилась к Платону Тимофеевичу. Платон Тимофеевич был на заводе. Устиновна стала угощать чаем, объяснила, что Платон теперь безработный, на пенсии, но с партийными делами на заводе не покончил и вот сидит в цехе на собрании — обсуждают, как решения партийного съезда получше выполнить. Уж который раз обсуждают. Платон только изводится от этих обсуждений, потому что обсуждать–то он обсуждает, а дела делать будут другие, без него. Злой стал — страсть; матерщинничает, прямо будто урядник какой.
Кивая тому, что говорила Устиновна, Леля осматривалась в комнате, стараясь понять, живет тут Дмитрий или нет. Устиновна словно подслушала ее мысль; она сказала: «Беда вот еще какая — Дмитрий–то пожил–пожил у нас, да и обратно на Овражную перебрался. Все бы Платону легче было — родной брат рядом. Вон посмотри, какой с него, с Дмитрия, портрет сделали». Она указала на портретную галерею над этажеркой. Галерея пополнилась цветным изображением Дмитрия во время работы на стане. «Думаешь, сфотографировано? — сказала Устиновна. — Это с портрета перепечатано. А сам портрет — большущий. На выставке его выставляли. Народ возле толпился». — «Выставка еще открыта?» — спросила Леля. «Так ведь кто ее знает, не знаю». Леля долго рассматривала фотокопию, стояла перед ней, то отдаляясь, то приближаясь чуть ли не вплотную. Да, это был Дмитрий, он был такой, каким она его всегда видела, какого любила, какой приходит к ней во сне, когда плывет она к нему по зыбкому, хмельному морю.
Леля попрощалась с Устиновной, еще походила по холодному городу, узнала, что выставка художников давно закрылась, и вышла на окраину — ловить попутную машину.
Назавтра, воскресным днем, сидя на койке, Леля штопала что–то из своих одежд, когда в комнату неожиданно вошел Дмитрий. Все, что было в руках, вместе с иголкой и с ножницами, она сунула под подушку, хотела подняться, но не смогла, ноги отказали.
— Здравствуй, — сказал Дмитрий, подавая руку.
— Здравствуй. — Она подала свою. — Садись. Сюда, рядом.
Дмитрий оглянулся вокруг — Лелины соседки, тоже занимавшиеся какими–то починками, его, видимо, смущали.
— Пойдем, — сказал, — к морю, что ли. Походим.
На счастье, ветер улегся, даже слегка пригревало, из–под ледяных глыб плыли мокрые пятна. Ступая на хрустящий песок, Дмитрий расспрашивал, как живет она, не надо ли ей чего; может, деньжат одолжить. Был безразличный, непонятно — зачем и приехал. Пожалел, что ли? Ну, а если и пожалел — что в том удивительного? Он всегда ее только жалел. И раньше жалел, и теперь вот жалеет — ничего не изменилось. Но почему же все–таки обидно так? Надо бы расспросить его об одном очень важном для нее деле. Уж если приехал, непременно надо расспросить. Но решимости на такие расспросы у Лели не хватало.
— Обожди, Дим, я сейчас, — сказала она. — Погуляй тут, я мигом. — И побежала к баракам. А когда вернулась, Дмитрий почувствовал, что от нее пахнет водкой, увидел, как побагровели рубцы на ее лице, как заблестел живой карий глаз.
— Зачем ты это, Леля? — спросил ой с укором.
— А что мне, Дима, осталось? — ответила она. — Вот ведь и все, что осталось. — Зябко дернув плечами, она спросила: — Любишь ее?
— Кого это? — Дмитрий остановился.
— Инженершу. Художникову жену.
Дмитрий был ошеломлен. Впервые возник перед ним этот вопрос. Даже сам не задавал его себе еще ни разу.
— Что? — сказал испуганно. — Кого? Да что ты говоришь, Леля?
И тут ему стало ясно, что да, да, любит он ее — инженершу, художникову жену, маленькую Искру Васильевну.
Он ослабил шарф на шее, чтобы не было так туго. Он не мог вымолвить больше ни слова в замешательстве. Одно было непонятно: зачем же он ехал к Леле, если ему нужна Искра Васильевна, зачем? «Лелька! — хотелось крикнуть. — Разберись хоть ты в том, что со мной происходит. Помоги советом, умным словом». Все сокровенное, тайное он много лет доверял только ей, Леле, и привычка вновь привела его к ней, чтобы пожаловаться на ту, которая мучает его, которая очень нужна ему, но которой он–то, видимо, совсем не нужен.
— Молчишь? — сказала Леля. — Можешь уже и не отвечать. Прощай, Дима, прощай! — Она побежала вдоль моря, вдоль торосов, по мерзлому песку, оступаясь, поскальзываясь.
Дмитрий догнал ее, остановил за плечо. Она тяжело дышала, задыхалась. Стояли так, не зная, что делать дальше.
— Иди домой, — сказал Дмитрий. — Озябнешь.
Она отстранилась, все еще не могла перевести дыхания.
— Как жалко, Лель, что ты не сестра мне, — добавил он.
Леля стояла перед ним с опущенной головой, с опущенными руками. Не ответила.
Он обнял ее за спину, повел к поселку. Проводив до дверей барака, сказал:
— Может, еще наведаюсь. А хочешь, ты приезжай. Чего ездить бросила? Степан в общежитие ушел. Одни молодые остались. Приедешь?
Она кивнула головой: приеду.
Попутных машин не было, Дмитрий шагал по дороге, по обтаявшему асфальту. Неладно складывалась жизнь. Строитель коммунизма, а своей жизни построить не может… Увидел перед глазами Искру Васильевну, вновь услышал ее слова на общезаводском митинге, когда закончился съезд партии. Горячо, просто говорила инженер Козакова. Слушал ее, и получалось так, будто бы не она, а он говорит все это. Точь–в–точь бы так сказал, если бы взял слово, если бы сумел найти такие слова.
Говорила Искра Васильевна о программе движения к коммунизму, какую наметил съезд, о народной инициативе, которую пробуждают решения съезда, о том, что хочется работать и работать, о том, как радостна жизнь, когда ты участвуешь в строительстве, о котором люди после нас песни будут петь и писать поэмы. Ей долго аплодировали. Куда дольше, чем новому заместителю главного инженера Орлеанцеву. Хотя, если быть справедливым, речь Орлеанцева была серьезней, основательней, чем речь Искры Васильевны.
На заводе об этом заместителе главного инженера много толков в последнее время. Не дает покоя руководству, множество разных улучшений предложил, с директором цапается. Те, кому приходится сталкиваться с Орлеанцевым, хвалят его: в каждом деле разбирается досконально, умеет помочь быстро, оперативно, инициативу поддерживает. Но Платон его только ругает. Оттого, может быть, ругает, что в одном приказе все это было: и новое назначение Орлеанцева, и уход на пенсию Платона. Зря, между прочим, Платон смирился. Раз хочет работать, никто ему в этом помешать не может. Должен за себя драться, а не сидеть и не хныкать дома. При каждой встрече затевали перебранку. Платон кричит: ты молод, поживи с мое. Дмитрий отвечает, что пасовать перед трудностями ни в каком возрасте нельзя. Платон рассказал о том, что инженер Козакова собирается написать письмо в городской и областной комитеты партии, она возмущена тем, как с ним поступили. «А ты? — спросил Дмитрий. — А ты написал куда надо? Ты протестуешь?» — «Поживи с мое, — опять дудел Платон, — молод, потому и горячишься».
