Ощущение Лели, что за столом неладно, все больше обострялось. Она готова была делать что угодно, лишь бы этого не было. Она взяла гитару и стала петь. Это всех отвлекло и немножко разогнало напряжение.

Услышав новый стук в калитку, она кивнула Дмитрию и продолжала петь. Дмитрий ввел в дом Андрея и высокую беленькую девушку. Андрей представил ее:

— Капа.

Было видно, что Капе компания понравилась, она без особых церемоний принялась за еду. С удовольствием слушала Лелины песни и сказала:

— У вас очень хороший голос.

Держалась Капа свободно. Нельзя было этого сказать об Андрее. Андрей смущался. Он не ожидал, что застанет дома такое сборище. Он уступил просьбам Капы показать ей хоть одного из его родственников. Думал, приведет к Дмитрию, покрутятся немного, в сад сходят, да и назад — в кино или еще куда–нибудь. А тут народищу… И не уйдешь теперь.

— Знаете что, — сказала Капа, когда Леля отложила гитару. — А мне можно спеть? Только я на гитаре не умею.

— Пожалуйста, поаккомпанирую, — предложила Леля.

Капа тоже хорошо пела, и когда пела, то стояла возле игравшей Лели. Искра не могла на это смотреть совсем. Она даже закрыла глаза. Так было страшно видеть рядом эти лица — эту красоту и это уродство. Она не могла понять, как случилось, что Дмитрий и Леля сошлись под одной кровлей, оба с такими страшными знаками на лице. Его эти знаки, конечно, не портят. Он мужчина. Но Леля, Леля…

Вскоре Андрей и Капа ушли. Не без труда Искра заставила подняться и Виталия. Дмитрий с Лелей провожали их за калитку.

Искра вела Виталия под руку и думала, думала… Пьяненький, Виталий становился ей неприятен. «Витька, — думала она, — Витенька! Ну собрался бы ты с силами, отказался от этой гадости, если не умеешь себя ограничивать; Не могу же я стать такой женой, которая за всеми столами сидит рядом с мужем и то и дело дергает его за рукав: «Не пей». А ты не должен пить. Если ты будешь пить, может случиться, что другие мне будут нравиться больше, чем ты. А это будет плохо, очень–очень плохо».

На третьей печи в смену Андрея произошла авария: вырвало фурму. Фонтан раскаленного газа и пылающего кокса ударил наружу. В несколько секунд площадка возле печи была завалена огненными ворохами. Ревел газ. Свирепые языки пламени вились вокруг трубопроводов, раскаленные вихри разогнали людей. Вороха горящего кокса росли.

Андрей помнил одно: надо немедленно остановить печь. Он ринулся сквозь огонь к отсеку с аварийным штурвалом и перекрыл воздух. Фонтан кокса утих. Но выброшенные груды его кипели белым жаром. Казалось, горит сам воздух в цехе.

Прыгая через огонь, прибежал Платон Тимофеевич. Принялся командовать. Лицо защищал мокрой рукавицей.

В жару, в аду, в полной, думалось, невозможности, отмахиваясь от пламени, тоже прикрывая лица руками, разбросав кокс возле печи, молодые доменщики Андрея ставили новую фурму, заводили сопло, крепили болты…

Думали, минута прошла, а прошел почти час. А когда он прошел, в домну вновь дали воздух, и началось менее сложное, но не менее горячее дело — освобождение пространства возле печи от горящего кокса. Стали обнаруживаться потери. Выяснилось, что двое горновых работать не могут — обожгло. Остальные тоже еле двигаются — перегрелись и надышались газом. У Андрея кружилась голова, во всем теле была такая слабость, что хотелось лечь тут же, где стоишь. Но он не сдавался, бодрил товарищей, говорил, что–то, а что — и сам не очень понимал.

Вызвали медицинскую помощь. Тех, которые обгорели, повезли в городскую больницу, а тем, у кого ожоги и подпалины были терпимые, оказывали помощь на месте — смазывали, бинтовали. Кто–то сказал: «Прямо как на фронте… Сестрички вокруг да санитары».

На участок третьей печи пришел директор Чибисов, пришли из цехового и заводского партийных комитетов, из профсоюза, отовсюду. Чибисов распорядился произвести экспертизу, выяснить, в чем причина аварии. Причину найти было совсем нетрудно, специалисты ее обнаружили тут же. Каждый мог подойти и увидеть, что оборвалось крепление, которым колено сопла вжимается в фурменное отверстие. В одной из деталей крепления была старая внутренняя трещина — брак литейного производства.

— Кто же виноват? — спросил начальник цеха.

— Ну кто, кто… Надо искать, — ответил Чибисов.

Андрея отвезли на машине домой/ В больницу ехать он отказался, хотя врач настаивал. «Мелочи! — сказал врачу, бодрясь через силу. — Из–за этого валяться по больницам? Что вы, доктор!» Словом, обманул медицину и был этим очень доволен. Дома почувствовал озноб и лег под одеяло. Но одеяло своим прикосновением вызывало боль в теле. Сбросил одеяло — стало холодно. Натянул — снова больно. Стал зло и отчаянно вертеться, подходящего положения так и не находил.

Беспокойство усиливалось еще и оттого, что вечером он должен был встретиться с Капой. Собрались погулять по осенним паркам. Капа сказала, что очень любит ходить по опавшим листьям, они так приятно и успокаивающе шуршат под ногами. И вот она будет его ждать, а он не придет… Нет, этого не может быть, чтобы он не пришел, не может. Когда время приблизилось к условленному часу, встал, оделся…

Капа сразу же увидела его состояние.

— Вы с ума сошли, Андрей! — воскликнула она. — Вы же очень больны. Немедленно идите домой!

Он улыбнулся и, чувствуя, что падает, крепко ухватился за руку Капы. Капа поддержала его.

— Какой глупый человек! — сказала она. — Как можно в двадцать четыре года мальчишествовать? Что я буду с вами делать?

— Не знаю, — ответил Андрей, с трудом удерживая равновесие. Он улыбался с полузакрытыми глазами. — Совсем не знаю. Что хотите. Я вас люблю.

Руки Капы, поддерживавшие его, дрогнули.

— Постойте тут минутку, — сказала она, подводя его к садовой решетке. — Подержитесь за ограду. Я сейчас вернусь. Только не падайте.

Она вернулась в такси. Андрей сидел возле решетки на земле, уткнув голову в колени. Стала его поднимать.

Шофер всякое видывал на своем шоферском веку, его ничто и никогда не касалось. Но тут он не выдержал, помог посадить Андрея в машину. Капа знала, что он думает. Он думал, конечно: «Такая молоденькая, такая симпатичная и вот уже с алкоголиком возится». Но ее это нисколько не заботило и не смущало. Пусть.

Снова Андрей был водворен в постель и накрыт одеялом. Ему было больно, но он молчал. Капа смотрела на него изумленными глазами и волновалась. Ведь это же было, было, он же сказал, сказал, что любит ее, любит. Ведь это же не бред. Он, правда, чувствует себя очень плохо, но он не без сознания, он в полном сознании.

— Вы полежите, Андрей, я скоро приду, — сказала она, одеваясь, и побежала в аптеку. Она накупила всяческих лекарств — и болеутоляющих, и способствующих заживлению ожогов, и снотворных. Их было так много, что карманы пальто оттопырились. Выходя из аптеки, увидела телефон–автомат, задумалась, решила позвонить домой.

— Мамочка, — сказала она, — ты, пожалуйста, не беспокойся, если я приду поздно. Ну, потом, потом все расскажу. Не могу же я так… Из автомата… В общем, не беспокойся. Да, да, все понимаю.

Будущий врач, а пока что беленькая, коротко остриженная девушка впервые в жизни самостоятельно лечила больного человека. Это был ее первый, самый–самый первый пациент.

Андрей был хороший пациент, послушный, не капризный. Он глотал лекарства, которые, по мнению Капы, должен был проглотить, выполнял все распоряжения. Капе очень хотелось, чтобы он повторил те свои слова. Но он их не повторял. Он только сказал с закрытыми глазами:

— Вы мне ничего не ответили.

— А вы меня ни о чем и не спрашивали.

Пришел Дмитрий, который уже слышал об аварии на третьей печи: весь завод шумел об этом. Но что Андрею так плохо, Дмитрий не знал, сказали ведь, что на своих ногах ушел из цеха, перегрелся маленько.

— Ничего, Андрюшка, — сказал он. — До свадьбы заживет. Врач–то у тебя какой мировой!

— Дмитрий Тимофеевич, — сказала Капа. — Теперь и вам придется побыть врачом. Передаю больного в ваши руки. Ночью вы должны его разбудить и заставить принять вот эти порошки. Утром — вот эта мазь. А завтра я сама… Я непременно приду. Это ничего? Я вам не мешаю?