Но больше всего меня потрясло не то, что я не сумел сдержаться. Казалось невероятным, что спустя двадцать лет я все еще люблю Мэрвин Майлс. Целыми месяцами я ни разу не вспоминал о ней. Трудно поверить, что можно продолжать любить кого-то, почти не думая о нем. Женившись на Кэй, я порвал с Мэрвин и стер прошлое из своей памяти, как стирают геометрическую теорему с классной доски. После женитьбы на Кэй я ни на кого не взглянул, хотя Мэрвин, по-видимому, все эти годы была со мной, даже если я и не думал о ней; но бывали и времена, когда я мысленно призывал ее. Она приходила ко мне в бессонные ночи. Невидимая, она сопровождала меня повсюду, и я снова переживал каждый час, некогда проведенный с нею. Возможно, я вел себя неправильно, но я ничего не мог поделать с собой. Сейчас, когда я держал в руке письмо, она снова была со мною, причем самое непонятное и самое ужасное состояло в том, что Мэрвин Майлс, хотя я не видел ее почти двадцать лет, казалась мне более реальной, чем собственная жена. Из гостиной до меня по-прежнему доносился голос Кэй, и все же это было так. Я чувствовал, что Мэрвин Майлс совсем рядом, так близко, что я могу дотронуться до нее, и теперь я и в самом деле хотел, чтобы она оказалась здесь. Я знал ее письмо наизусть и все же снова читал и перечитывал строки, которые нравились мне больше всего, и снова, казалось, слышал ее голос:

Кэй никогда не говорила мне ничего похожего. Я спросил себя, по-прежнему ли Мэрвин ждет меня. Я как бы уже вернулся, словно то, что произошло после нашей разлуки, не имело никакого значения, и в моей жизни не было ничего, кроме тех кратких мгновений. Я осторожно сложил письмо и поцеловал. От него, как от страниц Плутарха, пахло чем-то ветхим и пыльным.

Поцеловав письмо, я понял, что настало время взять себя в руки, но меня с прежней силой тянуло взглянуть на Мэрвин и поговорить с нею — хоть раз. И только мысль, что это было бы нелепо, несколько привела меня в чувство. И все же, стоило лишь подойти к телефону…

Мне явно требовался моцион и холодный душ. Я одернул пиджак, поставил на полку последние тома Плутарха и открыл дверь библиотеки. Кэй, как видно, ждала этого, потому что сразу окликнула меня. Она сидела на кушетке в гостиной и держала на коленях календарь, в котором записывала приглашения.

— Гарри, ты куда?

Ее тон показывал, что она готова забыть недавнюю сцену, но это почему-то не произвело на меня впечатления.

— Я иду в Спортивный клуб. Хочу поразмяться.

— Дорогой, но ты уж и так достаточно поразмялся сегодня.

— Мне нужно выяснить, кто будет участвовать в осеннем турнире.

— Гарри, но ведь уже почти половина седьмого. Ты же опоздаешь к обеду.

— Сегодня я не обедаю дома.

— О Гарри, дорогой, не сердись, прошу тебя! У нас сегодня особый обед. Будет замечательный бифштекс.

— Я ухожу, Кэй.

— Гарри, прошу тебя!

Она давала понять, что я веду себя неблагоразумно, и, возможно, не ошибалась. Через некоторое время я вернусь домой, будто ничего не произошло, и жизнь снова пойдет своим чередом.

— Я ухожу.

— Что ж, если тебе самому не претит это ребячество. Однако, Гарри…

Я не ответил, мне нечего было сказать. Я предпочел, чтобы она не была сейчас такой заботливой, но так или иначе я ничего не мог ей ответить. Большая часть узлов и вещей, выгруженных из машины, все еще валялась в вестибюле. У дверей торчал Битси, поджидая, когда его выпустят. Но я равнодушно прошел и мимо вещей, и мимо собаки.

— Кэй! — крикнул я.

— Да, Гарри?

— Битси хочет на улицу. Выведи-ка его.

— Хорошо, Гарри, пожалуйста.

Я невольно подумал, что это очень необычно и очень любезно со стороны Кэй.

Заново отремонтированные нижние залы Спортивного клуба оказались безлюдными, как я и предполагал, поскольку сезон только что начинался. В главной комнате головы лося, антилопы и зебры смотрели со стен на удобные кресла и на стол, заваленный газетами и журналами. Заголовок вечерней газеты гласил, что немецкая армия теснит поляков, но союзники не спешат прийти им на помощь. В отличие от нашего дома комната не вызывала никаких неприятных воспоминаний, и ничто в ней не напоминало о долге или об ответственности. Я не знаю, откуда тут появились головы лося, антилопы и зебры, и если бы их уже тронула моль, это ровным счетом ничего бы не значило. Уже одно то, что ты ушел из дома и находишься в Спортивном клубе, рождало какое-то здоровое, приятное ощущение. Я нажал кнопку звонка у камина, а когда никто не явился на мой призыв, принялся громко звать Льюиса. Он пришел довольно скоро, в чистой белой куртке, и я спросил, как он живет и как провел лето. Льюис ответил, что лето он провел хорошо, но вернуться домой, в город, тоже неплохо.

— В клубе есть кто-нибудь? — поинтересовался я.

— Нет, сэр, никого, за исключением мистера Бумера. Он может составить вам партию.

— Нет, нет, Льюис. Гэс наверху? Сходи к нему и скажи, что я хотел бы полчасика поиграть. Обедать я буду здесь.

Мои теннисные туфли и трусы были завернуты в газету, ракетка оказалась в полной исправности. В клубе всегда и во всем поддерживался образцовый порядок. Захватив все необходимое, я направился в раздевалку и застал там мистера Бумера — он сидел на скамейке в одних трусах и надевал носки. Ради сохранения формы и веса мистер Бумер ни на один день не прерывал тренировок. Под лучами летнего солнца его кожа приобрела цвет красного дерева, но ни солнечные ванны, ни моцион не шли ему впрок, он неуклонно прибавлял в весе. Не произойдет ли со временем то же самое и со мной, мысленно спрашивал я себя.

— Привет, Гарри, — обратился ко мне мистер Бумер, и мы обменялись рукопожатием. — Вы только что вернулись? Как провели лето?

В течение ближайших двух недель мне предстояло без конца выслушивать и задавать этот вопрос, без конца слышать и отвечать то же самое, что я ответил сейчас мистеру Бумеру:

— Чудесно.

— И я тоже, — подхватил мистер Бумер. — Ничего не может сравниться с солнцем. Я сбавил два дюйма в талии.

Судя по виду мистера Бумера, трудно было поверить, что он сбавил хотя бы полдюйма.

— Что вы так смотрите? Наверное, думаете, что по мне это не заметно? Так вот, сейчас я вешу всего лишь на пятнадцать фунтов больше, чем весил в Нью-Лондоне, когда учился в университете и участвовал в гребных гонках.

Меньше всего я жаждал выслушивать рассказы мистера Бумера о гребных гонках.

— А к началу следующего месяца я сбавлю еще на дюйм. Сегодня, всю вторую половину дня, я занимался на тренировочной гребной машине. Вы здесь обедаете?

— Да.

— Но ведь вы, полагаю, женаты. Как же вам удалось улизнуть из дома?

— Мы как раз сегодня переехали.

— Ах так!

Я чувствовал, что следовало бы более подробно объяснить мистеру Бумеру положение вещей, рассказать, что вынужден был прийти сюда, так как у домашних сегодня очень много хлопот, но в это время появился Гэс. Он был первоклассным профессиональным игроком в сквош, а его нос свидетельствовал, что в свое время он выступал и на ринге. Мы поздоровались.

— Давайте займем корт номер один. Там новое освещение, — предложил Гэс. — Хорошо провели лето, мистер Пулэм?

— Чудесно. А вы?

— Тоже здорово. Жена родила двойню.

— Это уже кое-что!

— Еще бы! У вас все готово, мистер Пулэм? Тогда пошли.

Мы рысцой поднялись по лестнице, пробежали по коридору и оказались на корте номер один. Я не переставал думать о Мэрвин Майлс. Мне казалось, что все пройдет, если меня основательно погоняют по корту, и что Гэс именно тот парень, который сумеет это сделать. Черный мяч со свистом, словно пуля, ударился в белую стенку.