Я понимал, что Кэй не в настроении. Это была расплата за уикэнд, в течение которого она развлекала Биля. Неугомонный человек, Биль мог утомить кого угодно; иногда он утомлял даже меня.

— После кофе, — добавила Кэй, — я сразу почувствую себя лучше.

Уже давно я говорил себе, что надо потолковать с сестрой Мери и что удобнее всего сделать это во время отпуска, в Норт-Харборе, благо Джим занят в городе и не помешает нам. Не очень-то мне хотелось заводить разговор с Мери, но, кроме меня, было некому. Меня не особенно беспокоила болтовня Кэй о Мери; ни Джим, ни другие вообще ничего не говорили ни прямо, ни вскользь, и все же что-то наводило меня на мысль, что люди судачат о сестре. Все лето, каждый раз, когда мне требовалось переговорить о чем-нибудь с Мери, выяснялось, что она в школе для верховой езды, причем в таких случаях неизменно упоминалось имя владельца школы, мистера Райджела. Дело в том, что он не принадлежал к кругу людей, из которого принято выбирать друзей. Приятно было посидеть у него на веранде над конюшнями, но редко кто приглашал его к себе на обед, хотя он постоянна подчеркивал, что происходит из старинной помещичьей семьи в Дорсетшире и что у себя на родине, в своем графстве, имеет обширный круг знакомств. Я не слишком обеспокоился, когда впервые встретил его в доме Мери за коктейлем, но вторичная встреча заставила меня подумать, что он тут совсем не редкий гость. Мои подозрения питались не столько тем, что Мери называла его просто Райдж, сколько тем, как он вел себя в доме; когда Мери послала его в буфетную за кубиками льда, Райдж направился туда с таким уверенным видом, будто уже не раз выполнял подобные поручения. Конечно, поведение Мери объяснялось только легкомыслием, и я, решив наконец поговорить с сестрой, позвонил ей сразу же после завтрака.

Мне всегда было приятно слышать Мери. Вот и сейчас, прислушиваясь к звукам ее чистого, сильного голоса, я, по обыкновению, испытывал сожаление, что мы с Кэй пока еще не сошлись достаточно близко с Мери и Джимом.

— Ты уже поднялся с постели? — спросила она по телефону. — Поправился?

Я ответил, что чувствую себя прекрасно и хотел бы встретиться с ней.

— Если тебя интересуют документы о наследстве, то Джим взял их с собой.

Я сказал, что речь идет не о документах, — мне просто хочется повидать ее.

— Видишь ли, время-то не совсем подходящее. Вчера вечером у нас была большая вечеринка, и кто-то сломал трех динозавров Джима. С ним случится удар, когда он узнает.

— Я понимаю его.

— Ну что ж, дорогой, приезжай. С удовольствием повидаюсь с тобой.

Когда после смерти матери происходил раздел имущества (и особенно после того, как вскрылись махинации опекунов), мы договорились продать Уэствуд и дом на Мальборо-стрит, как слишком обременительные для нас. В то же время Мери и Джим захотели получить наш дом в Норт-Харборе, около мыса. Я не мог понять, чем привлекал их этот большой и довольно уродливый дом. Меня приводил в трепет один его вид и связанные с ним воспоминания, и мне порой казалось, что я вот-вот снова увижу в нем и отца, и мать, и самого себя в то далекое время. Я как-то спросил у Мери, не испытывает ли и она нечто похожее, и не мог не удивиться, услышав, что дом ей нравится.

— Мы хорошо проводили в нем время, — ответила она, — и я с удовольствием вспоминаю о тех днях.

Мне кажется, она всегда была счастливее меня. Все, что сохранилось в моей душе о нашем доме, связано то с одной, то с другой неприятностью. Я не мог заставить себя забыть, как вернулся сюда из Нью-Йорка перед объяснением с Мэрвин Майлс. Она не видела этого дома, но я всегда связывал мысль о доме с мыслью о ней, потому что хотел привезти ее сюда. Как часто я представлял ее себе в холлах, на веранде! Я надеялся, что ей понравится у нас. Быть может, поэтому я и не хотел потом возвращаться сюда. У меня всегда возникало тут какое-то виноватое чувство, словно я в чем-то согрешил перед Кэй, хотя, конечно, это вовсе не соответствовало действительности.

Открывая парадную дверь (я не любил звонить, так как дом когда-то был наш), я почувствовал, что возвращаюсь в прошлое, к тем дням, когда мы с Мери были еще свободны, заглядывали вперед, в таинственное будущее, и думали о том, как сложится наша жизнь. Из-за закрытых дверей гостиной доносилось жужжание пылесоса. В вестибюль проникало веяние влажного соленого бриза.

— Мери! — крикнул я, как делал некогда. — Где ты?

Мери сбежала по лестнице; на ней были бриджи для верховой езды, сапоги и спортивная рубашка, а волосы подстрижены и уложены в прическу «паж».

— Здравствуй. Ты что, отправляешься кататься верхом?

— Не так уж трудно догадаться. Почему бы тебе не отправиться вместе со мной? Райдж одолжит тебе сапоги и бриджи. Вы примерно одинакового роста.

— Сегодня не могу. Надо окончательно разделаться с делами. Ты можешь ненадолго задержаться?

— Конечно, пойдем на веранду.

— Как бы ты не простудилась в этой рубашке.

Я хотел поговорить с ней там, где нас никто не мог бы подслушать, и предложил пойти в бывший кабинет отца. Здесь, как и следовало ожидать, был теперь кабинет Джима, но Мери оставила на стене несколько чучел, принадлежавших отцу, в том числе чучело когда-то пойманной им четырехфунтовой форели. Мне и самому хотелось иметь эту форель, я даже собирался попросить ее у Мери, но если бы она и согласилась отдать ее, я все равно не знал бы, что с ней делать.

Мы сели на кушетку перед камином, и я заметил на каминной доске длинный ряд фигурок динозавров, сделанных из фарфора, глины и слоновой кости.

— Вот видишь, у нас еще прибавилось несколько этих проклятых безделушек. И из нефрита, и из фарфора, и из глины. Есть даже фигурка из мыла, а последнее приобретение Джима изготовлено из поджаренного хлеба. Мне страстно хочется, чтобы клуб Джима обзавелся какой-нибудь другой эмблемой. Тогда бы я вдребезги разбила всех этих уродов.

— Постой, Мери. Нет ничего удивительного, что Джим очень ценит своих динозавров.

— А по-моему — типичный случай умственной отсталости.

Я пришел сюда совсем не для разговора о Джиме. Больше того, я вообще не одобрял никаких разговоров о взаимоотношениях между Джимом и сестрой.

Мери шлепнула меня по колену и улыбнулась:

— Черт возьми, а я рада видеть тебя! Даже в половине одиннадцатого утра и даже несмотря на то, что я с похмелья. Вечеринка вчера началась еще до того, как Джим уехал на станцию, и затянулась до глубокой ночи.

— Вот уж чего тебе не следовало бы делать, Мери.

— Послушай, мне нравится выслушивать твои советы, но ты же знаешь, что я умею пить. Как Кэй?

— Кэй? — переспросил я. — Чудесно.

— Да, в этот уикэнд она ног под собой не чуяла от хлопот.

— Кэй была очень милой и все время занималась Билем. Сегодня с утра она чувствует себя несколько усталой. Ты же знаешь Биля, он способен кого угодно свалить с ног.

— Как, как?

— Ты же, говорю, знаешь, какой Биль. Он прямо-таки заставляет вас валиться с ног.

Из коробки на столике Мери взяла сигарету и постучала ею о покрытый красным лаком ноготь большого пальца. Мне всегда хотелось, чтобы Мери не изводила столько краски на свои ногти.

— Я бы, разумеется, навестила тебя, дорогой, — сказала она, — но только вчера узнала, что ты болел.

— Пустяки. Сейчас я чувствую себя как нельзя лучше.

Мери закурила сигарету и бросила спичку в камин. Однако спичка упала на ковер; я встал, носком ботинка отправил ее в камин и снова сел.

— Гарри, не означает ли твой приход, что вы поссорились с Кэй?

— Ну, знаешь ли, Мери! Разве я когда-нибудь ссорился с Кэй?

— По-моему, нет. Но тогда почему ты явился в половине одиннадцатого?

— Просто потому, что мы довольно редко встречаемся. Ты же моя сестра.

— Дорогой, сядь, пожалуйста, и не гримасничай. Ты не сказал бы этого, если бы о чем-то не беспокоился.