— Ты хочешь сказать, что я выгляжу так, словно многое прошло через меня, — отозвался я.

Ничего подобного в любой другой компании я бы не сказал, но Биль, Кэй и я всё понимали и долго смеялись над шуткой. Одним словом, мы чудесно проводили время.

Трудно представить себе жизнь более различную, чем та, какую вели мы с Кэй, с одной стороны, и Биль с другой. Я не раз говорил Кэй, и она соглашалась со мной, что я не мог бы жить той жизнью, какой живет Биль, но это вовсе не мешало мне восхищаться ею. Иногда, особенно после женитьбы Биля на Элизе Мегг, которая, что бы там ни говорили, была очень известной певицей, мне казалось, что он принуждает себя встречаться, с нами, хотя и Биль и Элиза настаивали, чтобы мы, приезжая в Нью-Йорк, прежде всего заходили к ним. Сейчас прежняя скованность в наших отношениях исчезла без следа.

В тех случаях, когда Кэй распоряжалась на кухне или занималась детьми, мы беседовали с Билем, и он всем своим видом показывал, что ему нравится слушать мои рассуждения. Он толково и ясно говорил о войне, о политической и деловой ситуации. Слушая его, я словно сам переносился в тот мир, о котором он рассказывал; он дал мне несколько умело составленных списков книг и периодических изданий.

Я уговаривал Биля прожить у нас неделю, поскольку перемена обстановки так благотворно сказалась на нем и поскольку я о многом не успел переговорить с ним, так как они с Кэй то и дело куда-нибудь отправлялись, пока мне приходилось отлеживаться дома. Я ждал удобного случая подробно порасспросить о Мэрвин Майлс, но получилось как-то так, что случая не представилось. Биль ответил, что должен вернуться в Нью-Йорк, где его ожидает куча дел, однако он пригласил нас с Кэй приехать навестить его и посмотреть город.

Обычно после отъезда гостя, даже если он мне нравился, я испытывал виноватое чувство облегчения. Отъезд гостя означал, что жизнь возвращается в нормальное русло и что отпадает необходимость о чем-то беспокоиться и хлопотать, однако нас с Билем связывало столько общего, что его присутствие не доставляло нам никаких дополнительных забот. Мне, как и Кэй, жаль было расставаться с ним. Его поезд уходил в половине девятого, и мы втроем, без детей, пообедали раньше обычного. Мы пили коктейли и, по случаю отъезда Биля, шампанское.

— Я чудесно провел время, — заверил нас Биль. — Я не в состоянии выразить, как много значит для меня сознание того, что у меня все еще есть друзья.

— Что ты, Биль! — воскликнул я. — У тебя же сотни друзей, сотни в одном только Нью-Йорке, хотя мы не знаем их.

— Это не одно и то же. То не настоящие друзья, а всего лишь прихлебатели.

— Как это прихлебатели?

Я бы с удовольствием переменил тему разговора, мне не хотелось ничем омрачать последние минуты перед расставанием. Биль взглянул на Кэй и ухмыльнулся.

— Нам придется почаще брать его с собой, пусть он своими глазами увидит некоторых прихлебателей.

— Кэй тоже не знает никаких прихлебателей, — ответил я. И хотя мне в самом деле было известно, что она не знает, тем не менее на лице у нее появилось раздражение.

— Гарри, — сказала Кэй. — Биль допил шампанское. Нечего припрятывать! В холодильнике есть еще бутылка. Ступай и принеси. Да поторопись. Билю скоро ехать.

Мне и в голову не приходило что-то «припрятывать». Я мог бы отдать Билю все наши запасы шампанского, и мне хотелось, чтоб он знал об этом, но я побоялся, что он подумает, будто мы с Кэй все время пререкаемся. Поэтому я молча пошел в буфетную за второй бутылкой, снял с нее проволоку и осторожно вынул пробку. Когда я вернулся в столовую, Биль и Кэй молчали — видимо, он только что снова уверял ее, как хорошо провел у нас время. Не знаю, о чем говорил Биль, но Кэй сидела как в воду опущенная.

— Да что вы! — воскликнул я. — Будто на похороны собрались. Биль снова приедет, ведь правда, Биль?

Биль расправил плечи и улыбнулся.

— Мир еще не знал более бесхитростного человека, чем ты, Гарри, — я говорю это совершенно серьезно.

Я начал наполнять бокалы.

— Ты упаковал чемоданы, Биль? — осведомился я.

— Конечно, все его чемоданы упакованы, — вмешалась Кэй. — Не задавай глупых вопросов.

Биль сидел, отпивая шампанское, он был еще с нами, и мы пытались поддерживать оживленный разговор, но дом уже начинал казаться тихим и унылым.

— Ну что ж, я пойду отнесу чемоданы Биля вниз.

— Не нужно, — возразил Биль. — Ты еще чувствуешь себя не совсем хорошо.

— Я чувствую себя прекрасно. Я уже поправился, а ты уезжаешь.

— Да пусть идет, если хочет, — сказала Кэй.

Оба чемодана Биля из свиной кожи стояли в гостевой комнате, и я стащил их к парадной двери. Это потребовало от меня больших усилий, чем я предполагал, хотя чемоданы были не так уж тяжелы. Я немного постоял, переводя дух, потом выглянул через открытую дверь на подъездную аллею. «Паккард» уже ждал у подъезда. Был звездный, очень ясный, прохладный вечер. Кэй и Биль все еще сидели в столовой. Оба они молчали, но мне почему-то показалось, что Биль только что перестал говорить. Мне захотелось подбодрить их. В конце концов Биль уезжает лишь в Нью-Йорк.

— До станции сорок минут езды, — сказал я. — Пора отправляться, Биль.

Кэй отодвинула свой стул и встала.

— Я только надену пальто. Я сама повезу Биля.

— О нет, Кэй. Мне тоже нравится водить машину.

Кэй покачала головой.

— Ты только что болел, Гарри, и этого достаточно. Останешься дома.

— В таком случае, мы поедем все вместе. Можешь вести машину, если тебе так хочется.

— Знаешь, Гарри, — Кэй взглянула на меня так же, как глядела всегда, когда находила, что я упрямлюсь, — выполняй-ка лучше предписания врача.

— Но мы же поедем всего лишь до станции, Кэй, — запротестовал я.

Биль хлопнул меня по плечу.

— Послушай, мой мальчик. Ты был серьезно болен. Оставайся лучше дома.

— Пожалуйста. Мне только не хотелось, чтобы Кэй одна возвращалась в машине ночью.

— Дорогой мой, половина девятого это не ночь. Ты еще не прочитал утренних газет и не занимался счетами. Биль, нам нужно отправляться. Я только надену пальто.

Пока мы ждали Кэй, дом показался мне тише, чем когда бы то ни было. Мы заговорили с Билем о пульмановских вагонах. Я сказал, что в них сильно трясет, но Биль ответил, что все равно он прекрасно спит в поездах. Затем по лестнице сбежала Кэй; через руку у нее было перекинуто коричневое спортивное пальто.

— Гарри, а где Битси? — спросила она.

— На кухне, наверное. Когда мы едим, он обычно торчит на кухне.

— Отыщи его, хорошо? Пошли, Биль.

— Пока, Биль, — сказал я. — До скорой встречи.

— Да, — ответил Биль. — До скорой встречи.

После отъезда Кэй и Биля я почувствовал, что в доме холодно, и распорядился разжечь камин в гостиной. Но и пламя камина, казалось, не могло разогнать холод, исходивший от покрытой чехлами мебели. Голые, выкрашенные в светлый цвет стены (их украшало лишь несколько гравюр, повешенных Кэй так, чтобы создать впечатление уюта) тоже дышали холодом, напоминая мне, что лето подходит к концу. Даже под новыми чехлами из вощеного ситца мебель выглядела подержанной и бесформенной, а ковры ручной работы основательно потрепанными. Кэй постоянно твердила, что трудно содержать дом в порядке, если в нем есть дети. Когда Джордж и Глэдис были поменьше, они часто поднимали отчаянную возню на широких кушетках, стаскивали в кучу стулья и подушки и сооружали поезд или дракона. То же самое происходило и в городском доме. Кэй не раз выражала намерение, как только подрастут дети, заняться обоими домами, расставить все так, чтобы хорошие вещи сразу бросались в глаза и «говорили сами за себя». Джордж все еще безжалостно обращался с мебелью, портил книги и не оставил привычки испытывать прочность небольших предметов, вроде оловянных пепельниц, но через год-другой у него это пройдет. Глэдис был чужд инстинкт разрушения. Года через два мы сможем отремонтировать оба дома, и я уже подумывал, что пора бы начать откладывать деньги для этой цели. Кэй обычно иронизировала над моей привычкой создавать всякие фонды, но и она понимала, что в этом есть свой резон.