— Нет. А что такое?

— Ничего, — ответил Гай. — Премиленькая девчонка! Сама вешается на шею. Пошли.

Он потащил меня за собой и через несколько шагов остановился перед двигавшейся навстречу парой.

— Вот он, Эмми. Эмми Кейн… Гарри Пулэм…

Эту девушку я не встречал еще в нашем клубе — ее семья приехала сюда во время войны. Тоненькая, с черными волосами и такими же черными глазами, она была одета в бледно-зеленое платье.

— Я видела вас на пляже, — сказала она. — Вы показались мне чертовски шикарным в своем купальном костюме.

Ее слова не оставляли у меня сомнений, что она приехала либо из Нью-Йорка, либо из Филадельфии, либо из Балтиморы, либо из Вашингтона. Никто из жителей городов, расположенных по соседству с нашим, не стал бы говорить, как я выглядел в купальном костюме. Вот почему, прежде чем обнять ее за талию, я, кажется, проявил некоторое замешательство.

— Что с вами? — спросила она.

— Ничего.

— Готова биться об заклад, что вы знаете какой-то особый подход к девушкам. Пожалуйста, прижимайте меня покрепче. Так и удобнее, и танцую я тогда гораздо лучше.

— Это можно.

— Вы держитесь совсем как юнец. Это и есть ваш шикарный подход?

Очевидно, я был намного старше ее. Я участвовал в войне и повидал нечто такое, во что невозможно поверить, не увидев своими глазами. В разговоре с Эмми Кейн меня особенно сбивало с толку, что я никак не мог понять, чего она ждет от меня и что я должен делать, хотя оба мы принадлежали к одному кругу.

— Давайте пойдем куда-нибудь, — предложила она.

— Пожалуйста. С удовольствием.

Мы вышли на веранду, оставив за собой музыку, и я подумал о том далеком времени, когда у нас гостил Биль Кинг и мы выходили сюда с Кэй.

— У вас есть машина? — спросила она. — Давайте укатим отсюда.

— Идея, конечно, замечательная, если только в этом нет ничего дурного. — Мне еще не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь увозил девушку в разгар танцев, и сейчас я усиленно размышлял, что скажут люди, когда заметят наше исчезновение. Под ногами хрустел бурый щебень, но я все еще слышал музыку. Оркестр исполнял «Мадлен» и «Прощай, Бродвей, здравствуй, Франция!». Темноту ночи наполняли звуки музыки, над нами горели удивительно отчетливые и яркие звезды.

— У вас не найдется чего-нибудь хлебнуть? — осведомилась Эмми. — Так, чтобы горло продрало!

— Вы имеете в виду виски? — спросил я. Девушка засмеялась.

— А недурно у вас получается! Пошли-ка лучше в мою машину. В боковом кармане сиденья найдется бутылочка виски.

Ее машина оказалась новым открытым «кадиллаком». Эмми попросила меня сесть за руль, а сама устроилась рядом и слегка прижалась к моему плечу.

— Куда мы поедем? — спросил я.

— Куда-нибудь, где можно поставить машину. Поезжайте вдоль берега. Я люблю море, а вы? Вы брат Мери, правда? Мери — ужасно шикарная девушка.

Словечко «шикарный» было для меня новым.

Я жалел, что плохо осведомлен в подобных делах и не знаю, что предпринять. Помню, я подумал, что вот Биль Кинг — тот бы не растерялся. По прибрежной дороге мы проехали деревню, миновали домики и выехали к обрывистым скалам, где сквозь темноту слышался грохот волн. Девушка сидела, прижимаясь ко мне, и тихонько мурлыкала какую-то песенку.

— Давайте споем, — предложила она, и мы спели «Мадлен».

— Вот здесь мы и остановимся, — сказала она, и когда я остановил машину, протянула руку и выключила мотор.

— Свет выключается вон там, — показала Эмми. — Фары лучше выключить, а то мы сожжем батарею. — Девушка порылась в кармане дверцы. — Глотните-ка! — сказала она, отвернула пробку серебряной фляжки, сделала глоток и подала фляжку мне. Я тоже отпил — мне казалось, что именно в добром глотке виски я сейчас и нуждаюсь, — и сразу почувствовал себя лучше.

— О чем вы думаете? — спросила девушка.

— О том, что еще никогда ничего подобного со мной не случалось.

Она снова засмеялась.

— А вы продолжайте в том же духе, только поберегите мою прическу.

Девушка положила руку мне на плечо и повернулась ко мне — ее лицо в ночной темноте казалось белым расплывчатым пятном; я наклонился и поцеловал ее. Руки девушки — теперь она обнимала меня за шею — сжались еще крепче.

— Дорогой! — шепнула она, и я снова поцеловал ее.

— С тех пор как я увидела вас на пляже, я только и думала, какой вы на самом деле… Вам это нравится?

— Да. Очень.

— Забавный вы человек! Или вас что-то смущает?

— Послушайте, сейчас все тут у вас ведут себя подобным образом?

Девушка быстро отодвинулась и посмотрела на меня.

— О чем это вы говорите?

— Не знаю. Должно быть, многое изменилось, пока я отсутствовал.

— Пожалуй, нам лучше вернуться.

— Ну нет, — ответил я и, отвернув пробку фляжки, сделал большой глоток. Затем я снова попытался поцеловать девушку.

— Нет, нет, не нужно!.. Вы ведете себя так… — голос у нее сорвался.

— Как?

— Как будто имеете дело с какой-то распутницей.

— И в мыслях не держал ничего подобного! Тысяча извинений!

— Нам лучше вернуться, — сквозь рыдания повторила она. — Нет, нет, не прикасайтесь ко мне!

Я сожалел о случившемся и в то же время сердился на себя, потому что и в самом деле вел себя нехорошо.

— Пожалуйста, выслушайте меня. Не понимаю, как все вышло, но я хочу попросить у вас прощения.

Девушка только высморкалась, продолжая плакать.

— Не плачьте, прошу вас!

— Ах, да перестаньте же наконец! — сквозь рыдания крикнула она. — Вы все испортили. Нам лучше вернуться.

— Хорошо, хорошо.

Мне пришло в голову, что если бы вместо Эмми со мной вот здесь, на дороге у моря, была Мэрвин и я спросил ее, все ли теперь ведут себя таким образом, она бы просто рассмеялась. С Мэрвин вам ни о чем не надо было беспокоиться.

— Вы что, и разговаривать не хотите? — спросила наконец Эмми. — Вы ничего не хотите сказать?

Позже я часто думал о том, что мог бы сказать в тот вечер.

У каждого случаются в жизни неприятные моменты, память о которых нет-нет, да и потревожит его совесть; таким неприятным моментом для меня и была поездка с Эмми. Мысленно я объяснил ей все, громко и убедительно, вслух же мог только сказать:

— В действительности не такой уж я плохой, каким кажусь.

И все же я не мог не согласиться с ней: все было испорчено.

В гостиной я застал отца, дремавшего над газетой. Когда я вошел, он быстро поднял голову и взглянул на меня.

— Это ты? Хорошо провел время?

Мне уже давно надоело слышать один и тот же вопрос.

— Замечательно.

Отец еще более выпрямился.

— Ты, конечно, шутил, когда говорил, что намерен завтра уехать?

Я смотрел на него и думал, что если останусь здесь, то со мной обязательно случится что-то ужасное, хотя и не мог сказать, что именно.

— Я должен явиться на работу в понедельник утром.

Отец швырнул газету на пол.

— Гарри, когда ты перестанешь молоть вздор?

— Отец, спорить бесполезно.

Я никогда не забуду, как он взглянул на меня, — словно увидел нечто такое, чему никак не мог поверить. В глазах у него появилось жестокое, недоверчивое выражение, и сам он показался мне значительно дряхлее, чем когда-либо раньше. Я почувствовал себя так, словно между нами произошла настоящая физическая схватка, в которой я оказался сильнее, потому что был моложе. Чувство жалости к отцу и к самому себе охватило меня.

— Ну что ж, — проворчал он. — Мы не станем больше об этом говорить, но будь я проклят, если… — Он умолк и отвернулся. Я стоял и ждал, что он скажет дальше. — Будь я проклят, если понимаю, что происходит со всеми. Советую тебе переговорить с Фрэнком Уилдингом.

Отец решительно встал и подошел ко мне.

— Возможно, к октябрю твое настроение изменится. Если ты приедешь к октябрю и матери будет лучше, мы, возможно, отправимся поохотиться на вальдшнепов. Когда ты появился на свет, я думал, что со временем у меня будет кого брать с собой на охоту. Забавно, правда? Видно, никогда не получается так, как предполагаешь!