Кэй Мотфорд сидела на песке с Джо Бингэмом. Она заметила меня и вскочила (насколько мне помнится, я обратил тогда внимание, что на ней нет купальных чулок). Кэй сильно загорела. Она крепко, почти по-мужски, пожала мне руку.

— Гарри! Как я рада видеть вас!

— Вы очень хорошо выглядите, — сказал я.

— Еще бы, — поддакнул Джо.

— Старею, — ответила Кэй. — Все стареют. А вы разве нет? Вы не откажетесь прийти к нам на завтрак, ведь правда? Ровно в час пятнадцать.

— Чудесно. Тронут вашим приглашением, Кэй.

— А где Биль Кинг? — спросила Кэй. — Почему вы не привезли его с собой?

— Я приглашал, но он очень занят. Биль теперь довольно важная персона. Его беспокоят мыльные дела.

Я не знал, хотела ли Кэй, чтобы я посидел с ними, или она предпочитала побыть с глазу на глаз с Джо Бингэмом. Во всяком случае, посматривала она как-то странно.

— Я еще не видела вас после войны.

— Да, это верно. Забавно, не так ли?

— Наверное, трудно обосноваться.

— Ничего, обоснуется, — вставил Джо. — Не все сразу. Ты видел кого-нибудь из нашей компании, Гарри?

— Только тебя и Боджо Брауна.

— Где ты скрываешься? Ты хочешь сказать, что не видел ни Сэма Грина, ни Стива, ни Боба, ни Пинки? А в школу-то ты заглядывал?

На лице Джо появилось осуждающее выражение. Можно было подумать, что все ведут себя правильно, кроме меня.

Дневная сиделка мисс Персиваль стояла в холле перед дверью в комнату матери.

— Мы ждем вас, — обратилась она ко мне. — Мы поспали, но нам нельзя разговаривать ни о чем, что может взволновать нас.

— Как она? — осведомился я.

— Да вообще-то неплохо, — ответила мисс Персиваль. — Мы так часто разговаривали о нашем мальчике, о нашем солдатике, мы так ждали его, но мы должны говорить только о чем-нибудь хорошем и радостном.

Мать лежала в шезлонге; на ней был знакомый мне пеньюар бледно-лилового цвета, заколотый брошкой с бриллиантами и сапфирами. Ее по-прежнему красивые, темные, совсем еще не тронутые сединой волосы были уложены в ту же сложную старинную прическу, которую она носила и в те времена, когда я был совсем маленьким, — тяжелый узел из тщательно заплетенных косичек; кожа у нее была прозрачной, как всегда, но на этот раз даже слишком прозрачной, как бывает у больного человека. На туалетном столике, среди разных вазочек и украшении, я увидел свою выцветшую фотографию, — я тогда первый раз снялся в офицерской форме.

— Дорогой мой! — воскликнула мать и протянула мне руки. — Ну разве он не красив, мисс Персиваль? Теперь вы понимаете, почему я так горжусь своим мальчиком?

— Да, да, — подхватила мисс Персиваль, — мы очень гордимся нашим мальчиком, но говорить с ним мы должны всего лишь несколько минут.

— Дорогой мой, — продолжала мать, — ты хорошо проводишь время?

— Замечательно. Я играл в гольф с отцом, а потом побывал на пляже.

— А потом ты пойдешь на завтрак к Кэй, правда, милый?

— Да. Тебе не надо беспокоиться. Время я провожу замечательно. Все…

Мать подняла руку и мягко провела по моим волосам.

— Что «все», милый?

— Все осталось таким, словно я никуда не уезжал.

Мисс Персиваль сидела в углу, наблюдая за нами, и хотя ее присутствие затрудняло беседу, оно вместе с тем позволяло нам не касаться серьезных тем.

— А я этого и хотела, — сказала мать. — Ты и в самом деле никуда не уезжал, дорогой. Ты по-прежнему мой маленький мальчик. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Понимаю.

— Потому что мы всегда понимали друг друга, верно?

— Да. — Сидя рядом с ней, я думал, как мало иной раз значат слова. Мы никогда не понимали друг друга, и я задавался вопросом, сознает ли она эту истину и причиняет ли она ей такую же боль, как мне.

— Ты должен проводить время так, чтобы тебе не захотелось уезжать.

Я заметил, что мисс Персиваль обеспокоенно зашевелилась на стуле.

— Мне нужно уехать завтра вечером.

Мать бессильно уронила руки.

— Милый, я никогда не думала, что ты такой эгоист.

— Послушайте, — вмешалась мисс Персиваль, — мы не должны сердить доктора, не так ли? Мы должны разговаривать только о чем-нибудь приятном. Мы должны радоваться, что наш большой мальчик будет с нами сегодня и завтра.

— Мама, в любое время, когда ты снова захочешь увидеть меня…

— Ты мне нужен сейчас, теперь, всегда!

— Нашему мальчику пора идти, — поднялась мисс Персиваль. — Мы еще повидаемся.

Я закрыл за собой дверь. Все прошло значительно хуже, чем я думал. В холле меня ожидала Мери.

— Эта старая стерва Персиваль была там? — шепотом спросила она.

Я вздрогнул, словно от укола булавкой.

— Где ты подцепила такое выражение?

— Не важно. Зато оно передает именно то, что я хотела сказать. Мать уговаривала тебя остаться?

— Да. Но я не могу. Завтра вечером я уезжаю.

И тут я забыл, что она моя младшая сестра. Видимо, мне неудержимо хотелось перед кем-то высказаться.

— Боже мой, Мери, да не могу я здесь оставаться!

За завтраком я сидел справа от миссис Мотфорд и слушал, о чем говорят другие. Затем мы обменялись мнениями о новой поправке к закону о запрещении продажи спиртных напитков и о подавлении прав личности. Потом разговор зашел о большевиках, о метании бомб и об английском дирижабле, который перелетел через океан.

— Вам следовало бы остаться, — заметила миссис Мотфорд. — Гай приезжает сюда на каждый уикэнд. Семьи должны держаться вместе.

После завтрака мужчины не встали из-за стола, и Гай с Джо Бингэмом завели речь о войне.

— Значит, вы уцелели? — спросил мистер Мотфорд.

— Да, уцелел, — ответил я.

— И участвовали в сражениях?

— Участвовал. В некоторых.

— Плохо, что мы не разгромили немецкую армию, когда имели возможность. Вы согласны?

— Не знаю.

— Не знаете? — удивился мистер Мотфорд.

— Трудно сказать, сэр. Не знаю, был ли смысл продолжать убийство.

— Вы рассуждаете, как истый пацифист — провозгласил мистер Мотфорд. — Такой народ, как немецкий, нужно пороть да пороть. Немцы сами понимают, это и ждут порки.

Видимо, я вечно ухитрялся сказать что-нибудь невпопад.

Позднее на веранде, откуда открывался вид на залитое солнцем море и где в воздухе была разлита приятная прохлада, говорили о Вудро Вильсоне, который без нашего ведома втягивает нас в новые обязательства в Европе.

— Не понимаю, — сказал я, — о каком мире можно говорить, если мы не вступим в Лигу наций.

Присутствующие посмотрели на меня так, словно я в пику всем хотел казаться несговорчивым. Во всяком случае, не оставалось сомнений, что никто, кроме меня, не верил в Лигу наций. И снова я почувствовал себя чужим.

Я уже позабыл, как много хорошеньких девушек на свете. В тот вечер они, как и раньше, пришли в клуб в длинных платьях, однако наряды стали более яркими, а музыка более резкой. Раньше меня окружали сплошь знакомые лица, теперь я видел новых, неизвестных мне людей.

— Гарри, — взглянула на меня Кэй, — неужели вы не можете танцевать в такт с музыкой?

— А я и танцую в такт.

— Нет, совсем нет. К тому же вы выпили.

— Не больше других.

— Гарри, мне непонятно, что с вами?

— То есть как, что со мной?

— Вы совсем не такой, каким были раньше. С вами что-нибудь произошло?

— Дело не во мне. Изменилось все остальное. Все…

Наш разговор был прерван появлением Джо Бингэма. Он увел от меня Кэй, и я успел только заметить, что выражение ее лица, ее глаз и губ сразу изменилось: насмешка исчезла. Прислонившись к стене, я смотрел, как они все дальше и дальше удалялись от меня в танце, пока не затерялись среди других пар. Я уже совсем было решил разбить пару, в которой танцевала младшая из девиц Фрэйр, когда ко мне подошел Гай Мотфорд.

— Что с вами? — спросил он.

— Не понимаю, почему все задают мне один и тот же вопрос?

— Вы держитесь так, словно вам невмоготу наше общество. Тут одна девушка хочет познакомиться с вами. Вы слышали когда-нибудь об Эмми Кейн?