К телефону подошел Хью. Услышав его голос, я с каким-то бессмысленным удивлением отметил, что старик-то, оказывается, еще жив.

— Хью, отец дома? — спросил я. — Говорит мистер Гарри.

Хью что-то заорал истошным голосом, а потом трубку взял отец.

— Гарри, где ты? — спросил он. — С тобой все в порядке?

Мне показалось странным, почему отец не может понять, что со мной все в порядке, если я нахожусь в гостинице «Уолдорф». Я попытался представить его у телефона в библиотеке.

— Как мать? — спросил я. — Как Мери?

— Послушай, — продолжал отец. — Ты слушаешь? Садись на ночной поезд и приезжай.

— Не могу. Мне надо купить несколько костюмов. Я приеду завтра.

— Какие еще костюмы! — закричал отец. — Выезжай!

— Не могу. Мне нужно кое-что сделать.

Он все равно не понял бы, если бы я сказал, что мне нужно хоть недолго побыть одному. Тут мои мысли снова вернулись к Билю Кингу. Мне ни с кем не хотелось говорить ни о войне, ни о чем другом, пока я не повидаюсь с Билем. Я набрал номер его телефона и лихорадочно размышлял, как мне справиться о нем, если с ним что-нибудь случилось, но он сам взял трубку; его голос звучал резко и нетерпеливо.

— Биль, это я, Гарри.

— Да? Пора, пора вернуться. Где ты сейчас?

Я объяснил, что только что сошел с парохода и только что демобилизовался.

— Ну так приезжай ко мне.

Я спросил, не лучше ли будет, если он сам приедет ко мне и переночует в моем номере. Мне бы хотелось о многом переговорить, добавил я, и он приехал.

Биль появился примерно часов в девять вечера. Мне не терпелось узнать, остался ли он все тем же Билем, каким сохранился в моей памяти. Когда он вошел в комнату, я с беспокойством подумал, что прежним отношениям между нами, как видно, не бывать — он выглядел таким же чистеньким и процветающим, как все те, кого я видел на улицах. Некоторое время мы оба проявляли сдержанность, но вскоре я убедился, что он рад видеть меня.

— Ну, так что ты тут сидишь? — спросил Биль. — В первый вечер после возвращения! Пойдем взглянем на город.

— Забавно, но я пока ничего не хочу видеть.

Биль, видимо, понимал мое состояние. Он сел, закурил сигарету, и через минуту все стало просто. Вначале он рассказал мне новости о наших общих знакомых, затем мы заказали кое что выпить.

— Ко всем чертям армию! — заявил Биль. — Ко всем чертям Уэст-Пойнт!

Биль то и дело заставлял меня смеяться — он знал кучу анекдотов о генералах, о Париже, о Христианской ассоциации молодежи.

— И вот тут-то, — время от времени добавлял он, — я страшно жалел, что не было тебя. Уж ты бы сделал, что нужно!

— Да перестань ты, Биль! — отвечал я в таких случаях, как и прежде.

— Значит, тебя зачислили в дивизию «Полумесяц»?

— Да. Хорошая дивизия.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что все офицеры и солдаты этой дивизии были парни хоть куда?

— Вот именно. Только надо было узнать их как следует.

Биль начал смеяться.

— Готов поспорить, что ты приобрел немало дурных привычек, — сказал он. — Продолжай в том же духе и расскажи, как ты выиграл войну.

— Давай не будем об этом.

— Дело твое. Все же странно ведут себя некоторые бывшие фронтовики. Ну да ничего, через недельку-другую все пройдет.

Я позвал Биля, собираясь поговорить с ним по душам, но когда настало время для такого разговора, почувствовал какую-то скованность.

— Может быть, и пройдет, — ответил я. — Но как это происходит, Биль, — понятия не имею. Мне кажется, я не хочу возвращаться домой.

Многие резко отзывались о Биле Кинге, утверждая, в частности, что это черствый, эгоистичный человек, заботящийся только о себе. Я же могу сказать, что в тот вечер он был очень добр ко мне.

— Возможно, ты не поймешь, — продолжал я, — но у меня такое ощущение, будто меня уже ничего не связывает с домом.

— Да ты, как видно, получил основательную встряску. Но если ты не хочешь возвращаться домой, то кто тебя заставляет?

— А что мне остается делать?

— Уж не хочешь ли ты, чтоб я расплакался? Можешь поступить на работу. Поезжай домой и скажи, что ты устроился на работу. Я найду для тебя подходящее дело. Завтра же устрою тебя.

Я погрузился в размышления. Билю, видимо, все казалось просто, а мне совсем наоборот.

— Куда же ты можешь устроить меня?

— Туда же, где я работаю. Рекламное дело. Завтра, после разговора с Баллардом, я позвоню тебе. У меня с ним хорошие отношения.

— Но я ничего не понимаю в этом самом рекламном деле.

— Гарри, у нас никто ничего не понимает. Вот взгляни. — Он вынул из внутреннего кармана газетную вырезку и передал мне. — Напечатано сегодня в «Таймсе».

— Дальше можешь не читать, — сказал Биль. — Это меня заставил написать Баллард. Ты подойдешь не хуже любого другого.

— Но что это значит?

— Ничего. Запомни, что сейчас много есть такого, что ровным счетом ничего не значит. Ты хочешь получить эту работу или не хочешь?

Еще год назад я бы, не задумываясь, ответил отказом.

— Хорошо, — сказал я, не отдавая себе отчета. — Попробую. Как, по-твоему, Биль, может, со мной происходит что-то неладное?

— Да нет же, черт возьми! Перестань напрасно терзаться!

— Не могу. Со мной что-то происходит, раз у меня нет желания вернуться домой.

— Да стань же ты наконец взрослым! Война многих заставила понять, что жить не стоит, если тебе не дано поступать, как хочется. Сможешь ли ты удержать ребят на фермах после того, как они увидели Париж?

— Но я-то вырос не на ферме. У меня было все.

Биль махнул рукой в направлении окна.

— Послушай, ты же понятия не имеешь, что происходит там — рабочие беспорядки, коммунизм, расстройство экономики, Лига наций!.. Никто не знает, что произойдет дальше, но в одном ты можешь не сомневаться.

— В чем?

Биль ткнул в меня пальцем.

— Ты вырос в маленьком, никому не нужном мирке, дни которого сочтены. Ты говоришь, что имел все. А что это «все» собой представляет? Ровным счетом ничего.

Меня рассердили его слова, но прежде чем я успел возразить, он продолжал:

— Я постараюсь объяснить тебе несколько иначе. Возьми мир насекомых…

— При чем тут мир насекомых?

— Не перебивай. Возьми мир насекомых. Насекомое наделено не умом, а инстинктом. Если среда, которая окружает насекомое, меняется и инстинкт перестает правильно служить ему, оно умирает. Так вот, ты тоже насекомое с нарушенным инстинктом.

— А ты?

— Я? Я едва успеваю менять свои инстинкты. Мне это тем легче, что я никогда не жил в твоем улье.

— Тебе нравился наш улей.

— Конечно. Милый и уютный улей, но пчел из него скоро выкурят. Мне нравились твои родители и все другие пчелы, но тебе, Гарри, следует бежать из него.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — буркнул я.

На следующее утро, направляясь в контору фирмы на Сорок второй улице, я чуть было не вернулся с полпути, но не захотел подводить Биля, поскольку он, очевидно, уже провел соответствующую подготовку. На мне по-прежнему была форма с отличительными нашивками дивизии «Полумесяц», так как для доделки двух костюмов, заказанных в магазине фирмы Брукс, не хватило как раз одного дня. Поднявшись на лифте, я попал в большую приемную комнату, совсем не похожую на другие конторы, где мне доводилось бывать раньше. Пол комнаты покрывал красивый персидский ковер, кресла были обиты красной кожей. Позади девушки, сидевшей за столом в стиле жакоб, высился шкаф с книгами в богатых переплетах и виднелся искусственный камин с искусственными углями. На книжном шкафу стояла бронзовая дощечка с надписью: «Справочная библиотека фирмы Д. Т., Балларда». Взглянув на особу за столом, я понял, что стал уже забывать, как красивы американские девушки. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Возможно, и я был не так уж дурен собой, хотя бы и в потрепанной форме, но скорее всего девушку просто выдрессировали улыбаться всем и каждому.