— Плохо. Позвоночник помят. Альбина Моисеевна говорит, как бы не случилось самого страшного.

У Бережко задергались плечи.

— Какой же он подлый гад! Теперь ясно, кто нам пакости делал! А я в последнее время думал, что он становится человеком…

Клавочка Лагутина узнала о несчастье с Ниной одна из первых. Хотя у нее был выходной день, она была на работе — решила подтянуть некоторые «хвосты». И вот звонок из села, близ которого упал самолет… У входа в госпиталь она встретила почти всех начальников школы и представителя госбезопасности капитана Джаниева. Обращаться с вопросами к начальникам Клавочка постеснялась и подошла к Бережко. Тот рассказал все, что знал.

— Так вы говорите, Баринский сбежал? — переспросила Клавочка.

Бережко замялся. Он подумал, что, пожалуй, излишне рассказывать всем о предательстве Баринского.

— Кто знает, почему он удрал? Может быть, просто испугался ответственности… Увидел горящий самолет — и тягу.

— Но вы же говорите, что когда самолет загорелся, Баринского и след простыл? Значит, он сбежал заранее и заранее боялся случившегося?

Бережко ничего не ответил, и Клавочка не стала больше его расспрашивать, а, наскоро простившись, ушла. Она очень волновалась, но мысль работала четко. Баринский враг. А она видела его с Фаиной уже после того случая, как он сказал ей, что порвал с домом Янковских. Тогда она не обратила на это внимания, так как помнила свой последний разговор с Фаиной. Теперь она поняла, что это была маскировка. «Посмотрим, — думала Клавочка, — чем занимается моя бывшая подружка в минуты, когда ее приятель только что подстроил очередную аварию».

И предчувствия не обманули ее. Фаину она застала при весьма подозрительных обстоятельствах. Войдя без стука, Клавочка увидела Фаину перед печкой, в которой горели бумаги и между прочим корежился на огне уголок паспорта. Фаина была одета так, словно собралась в далекий путь: в стеганой фуфайке, в простой, из грубой материи юбке и в брезентовых туфлях на низком каблуке. Быстрым взглядом Клавочка окинула ее с ног до головы и успела заметить, что под распахнутой фуфайкой в кармане юбки обозначился предмет, похожий на пистолет.

— Вот собралась к дяде на подсобное… — начала Фаина, не дожидаясь вопроса Клавочки и движением ноги прикрывая печную дверцу. — Проходи, у меня тут беспорядок.

— Нет, нет, я думала… — Не договорив, Клавочка выскочила за дверь.

— Клава! Подожди, Клавочка! — услыхала она вслед, но, не оглянувшись, хлопнула калиткой и побежала. Она знала, где находится здание госбезопасности, и торопилась, как никогда. Давно она так не бегала. Последний отрезок пути проходил вдоль чугунной решетки городского парка. Желая хоть на секунду перевести дух, она схватилась рукой за холодные металлические прутья ограды. За ними, в зеленых сумерках парка, что-то мелькнуло. Вгляделась и отскочила как ужаленная. «Фаина! Перехватила, змея!»

Выстрела она не слыхала. Тело пронзила резкая боль, и Клавочка потеряла сознание.

Для Джаниева это был самый сумасшедший день в его жизни.

Баринский исчез. Нина, пообещав по телефону дать крайне важные сведения, лежит без сознания; только что доложили о покушении на жизнь Клавдии Лагутиной; покушавшийся скрылся; Лагутина в тяжелом состоянии, и от нее также ничего нельзя добиться.

Но вот прошло несколько часов, и клубок стал разматываться. Нина назвала Джамиле Султанову, которая может сообщить имена людей, бывших в Темир-Тепе в день гибели Дремова. Джаниев сейчас же поехал к Султановой. Выслушав ее, он без труда представил истинную картину гибели авиаторов. Джамиле показала ему письмо от Нины, которое ей передал незнакомый человек.

«Милая Джамма, — писала Нина. — Очень прошу Вас сегодня, к девяти часам вечера, прийти…» Дальше подробно объяснялось, как найти дом знакомых Нины, где должна была состояться встреча. В конце записки говорилось: «Разговор будет очень важным, имеющим общественное значение».

— Скажите, пожалуйста, товарищ капитан, — спросила Джамиле, — почему все так заинтересовались моей случайной встречей с этим летчиком?

— Вот что, товарищ Султанова: выполните просьбу Нины Соколовой, сходите по адресу, какой она вам дала, я вас обязательно встречу, и тогда нам все будет ясно. А пока ни о чем не беспокойтесь и до вечера, я прошу вас, никому не говорите об этом.

Джамиле недоуменно пожала плечами, и они расстались.

Вечером она приоделась, улыбнулась своему отражению в зеркале — как никак почти два года она была лишена этого невинного женского удовольствия — и вышла из дому. Автобус довез ее до Мусульманского кладбища. Отсюда, как говорилось в письме Нины, нужно было идти пешком через кладбище в так называемый Старый город. Она пошла. В сумерках было немного жутковато идти мимо древних восточных надгробий, но что делать? Раз надо, то надо.

Джамиле поравнялась с полуразрушенной мечетью. Осенний ветерок неприятно раскачивал в темноте конские хвосты, прикрепленные к сухим шестам. Шесты уныло поскрипывали. К этим неприятным звукам примешивались еще какие-то непонятные, еле слышные. Джамиле сосредоточилась, напрягла все внимание, и ей показалось, что она слышит чьи-то шаги. Стала присматриваться и различила какие-то скользящие тени. Кто бы это мог быть? Невольно Джамиле остановилась и напружинилась, приготовившись к схватке. В этот момент зазвенело железо, послышалось тяжелое дыхание, хрипение, стоны и темь разорвал огонь выстрела. Джамиле стояла, боясь шелохнуться. Но вот одновременно вспыхнуло несколько карманных фонариков, и первым, кого она узнала, оказался капитан Джаниев. В его руке был пистолет. Два автоматчика поддерживали какого-то оборванца. Он был ранен. Потом подвели еще трех арестованных. Джамиле подошла к Джаниеву.

— Что здесь происходит, товарищ капитан?

Услыхав ее голос, оборванец поднял голову, и Джамиле с удивлением узнала своего двоюродного брата Уразум-бая. Он молча и злобно взглянул на сестру и, не ответив на ее немой вопрос, отвернулся…

Перед зачетным полетом по технике пилотирования Валентин летал на двухместной машине с командиром эскадрильи. Этот полет дал ему очень многое, как будущему летчику, и запомнился надолго. Это был мастерский урок высшего пилотажа. Санька и Валико перед полетом наказывали: «Сильнее «тяни», Валя! Этого командира хлебом не корми, только покажи перегрузку побольше. Понял?» Вняв их советам, Валентин «тянул» на совесть. Разогнав скорость на пикировании, он резко хватал ручку управления «на себя» и самолет мгновенно начинал лезть вверх. На короткое время у Валентина и командира темнело в глазах. Их втискивало в сиденья, а потом они повисали на ремнях, и вся пыль, поднимаясь с пола кабины, забивала им нос и глаза.

— Не так ты стараешься, братец! — услыхал Валентин в наушниках шлемофона. — Зачем так резко? Или с перегрузкой пилотируй, или совсем без нее. А то не прижимает, а толкает. Смотри, как надо…

Командир взял управление в свои руки, перевернул самолет вверх брюхом, заставил его опустить нос и в таком состоянии начал пикировать… Потом, развив большую скорость, повел самолет на петлю. Перегрузка начала расти постепенно и дошла до больших пределов. Ноги, руки, голова, все тело словно заполнялись свинцом, в глазах стало темнеть, стопор сиденья не выдержал, и оно сорвалось в нижнее положение; надтреснутый раньше плекс фонаря кабины рассыпался и дождем упал внутрь; с кончиков крыльев потянулись белые струйки возмущенного воздуха; дышать стало невозможно, щеки отвисли, и лица исказились судорожными гримасами.

Когда командир вывел самолет из фигуры, Валентин тяжело вздохнул и подумал: много все-таки надо летать, чтобы пилотировать так, как пилотирует этот многоопытный командир!