— Ну теперь иди, Алеша, а то солнце совсем низко. Да как бы эти чудаки куда-нибудь не уехали. Лошаденка нам до крайности необходима.

Иванов бросил папиросу, затоптал и быстрым шагом пошел в указанном ему направлении. Дремов, проводив его взглядом, вернулся к самолету и лег под крыло на накалившуюся за день землю. Под ленивым дыханием знойного ветра тихонько позванивали сухие колючки. Не более как в трех метрах от Дремова по твердой потрескавшейся земле пробежала крупная ящерица, и тотчас из невидимой норки выскочил тарбаган и в любопытстве замер. Только быстро шевелились его маленькие подвижные ноздри да беспокойно постреливали блестящие бусинки глаз. Дремов, не вставая, вынул из кобуры пистолет, прицелился. Зверек доверчиво продолжал стоять, как китайский божок перед кумирней.

— Брысь, а то убью! — пригрозил ему Дремов.

Зверек юркнул в норку. Но спустя минуту появился снова, и не один, а с семейством. Зверьки, соблюдая такт, не приближались к Дремову, но и не уходили. Видимо, человек в этих местах был редким гостем.

Позабавившись безобидными зверьками, Дремов отвернулся от них и тотчас на него нахлынули заботы. «Вот тебе и кино! Черт знает, сколько тут можно просидеть. Хорошо, если Иванов доберется сегодня до станции, тогда хоть утром пришлют сюда самолет, а если пешком… И Нина там волнуется».

Но что он мог сделать? Ждать — и больше ничего.

Убаюканный шелестом и позваниванием колючек, он незаметно для себя уснул…

Джамиле и ее двоюродный брат Уразум-бай были всегда в натянутых отношениях. Они по-разному смотрели на окружающую действительность. Джамиле, комсомолка, каждый успех страны встречала с радостью, каждую неудачу — с огорчением. Уразум-бай в положительное не верил, а при неудачах торжествовал. Сама внешность Уразум-бая казалась Джамиле отталкивающей. У него было круглое самодовольное бабье лицо, уголки губ всегда брезгливо опущены, глазки маслились, будто он постоянно был под хмельком.

Увидав скачущего к ней Уразум-бая, Джамиле пустила коня в карьер навстречу и, смеясь, проскакала мимо. Уразум-бай что-то крикнул ей, но она не расслышала и поскакала прямо к крепости, где стояла группа всадников.

Ляйляк-бай встретил внучку очень хмуро. Остальные переглядывались между собой и ждали его слова. Но заговорил первым высокий, чернявый русский. Он приветливо улыбнулся и сказал:

— Я тебя знаю, девочка. Ты дочь Джафара Султанова.

— Да, я дочь Джафара Султанова, — не без гордости ответила Джамиле. — Вас я тоже видела в городе, но не знаю, кто вы?

— Зовите меня просто Иваном Сергеевичем. Я приехал посмотреть на эти живописные развалины. Ваш дед и двоюродный брат оказались замечательными проводниками…

— А я… — и Джамиле начала рассказывать деду о своих приключениях.

Ее рассказ совпадал с предположениями, которые высказал перед тем Ляйляк-бай своим спутникам, Значит, беспокоиться нечего…

— Так ты говоришь, послезавтра совсем покидаешь наши края? — переспросил Иван Сергеевич. — Тогда советую просить деда, чтобы он показал тебе крепость. А я пока поговорю с остальными товарищами о наших делах. Приехал сюда ради любопытства и случайно встретился тут вот с ним. — Иван Сергеевич показал на одного из конников. — Он председатель колхоза, в который я давно собирался заехать. Вот мы и поговорим с ним сейчас. А вы с дедом идите осматривать крепость.

— А кроме всего, — заметил подъехавший вслед за Джамиле Уразум-бай, — мы будем пить араку.

Джамиле строго посмотрела на Уразум-бая и сказала:

— Тебе пора бы кончать пить араку и идти в военкомат. Нечего ждать, пока повестку пришлют с вызовом.

Уразум-бай при этих словах нахмурился, но сказал миролюбиво:

— Не все, Джамма, такие смелые, как твой отец. Я боюсь в первом же бою схватить пулю. Подожду, когда призовут.

Джамиле презрительно поджала губы и тронула коня к крепости.

Это было старинное сооружение. На плоском прямоугольном кургане со склонами, которым была искусственно придана крутизна, воздвигнута глинобитная стена с бойницами и с башнями по углам. За стенами раньше был целый городок, но к нынешнему времени почти ничего не сохранилось.

Джамиле в сопровождении Ляйляк-бая подъехала к мечети. Мечеть находилась в центре крепости, и время пощадило ее больше остальных построек. Века не сумели погасить краски, наложенные искусной рукой. Там, где они не были содраны насильно, сиял загадочный узор. Стены и двери были испещрены вязью непонятного письма. В синий шелк неба уходила стройная башня минарета, облицованного цветной глазурью. Его венчала ажурная беседка, на остроконечной крыше которой блестел полумесяц. Спешившись, Ляйляк-бай и Джамиле молча вошли внутрь. Полумрак рассекался несколькими солнечными лучами, падающими из узких, как бойницы, окон. Солнечные зайчики ложились на плиты пола, на мрамор гробницы. В углу был провал, и туда вели каменные ступени.

— Подземный ход, — пояснил Ляйляк-бай шепотом, словно боясь разогнать очарование, вызванное видом древности. — Раньше этот ход вел далеко отсюда и соединял крепость с рекой, теперь он во многих местах обрушен.

Осмотрели развалины еще нескольких строений.

— Вот в этом доме, — показал Ляйляк-бай, — по преданию, останавливался отважный воин, Джелаль эд Дин…

От дома сохранилась лишь высокая терраса. Колонны, изрезанные кружевным узором, подпирали потемневшие своды. Перед террасой был отделанный мрамором водоем, теперь сухой. Ляйляк-бай сел в задумчивости на камень, Джамиле опустилась рядом. Помолчали. Наконец старик заговорил:

— Скажи мне, внучка, могу ли я любить все то, что делается сейчас, могу ли я верить во все, как веришь ты, после того как лишний раз побываю хотя бы около такого памятника старины, какой перед нашими глазами? Здесь прошел свирепый Чингис-хан, здесь проходил Тамерлан, сюда врывались русские войска Скобелева. В гражданскую войну здесь без воды и хлеба шесть дней и шесть ночей защищался отряд изыл-аскеров, пока не пришел на помощь твой отец. Сколько горя и страданий видели эти стены! Сколько людских поколений они пережили! А погляди, как сияют старые краски! А что нового принесут люди твоего поколения? Серые, как коробки, дома да всякие самоходные железные арбы, от которых, кроме грохота и вони, нет никакого толка…

Джамиле, подумав, ответила вопросом на вопрос:

— А скажи, дедушка, почему была заброшена Темир-Тепе?

— Ушла вода, а без воды не может быть жизни…

— Тогда зачем все эти красивые постройки? Ушла вода, ушли люди. Солнце, ветер и время разрушили все, на что положили люди столько труда и сил, и все стало ненужным. Значит, в наших краях прежде всего надо думать о воде. А разве раньше об этом заботились, как теперь? Какому голодному, дедушка, нужны были эти красивые постройки? Их строили люди, закованные в цепи… Нет, когда я любуюсь такими вот постройками, то восхищаюсь не порядками, при которых они воздвигнуты, а мудростью и искусством народа, который в те древние и страшные времена сумел создать эти прекрасные памятники. Погодите, вот мы понастроим заводов и каналов, оросим поля и тогда создадим такие дворцы, каких еще на земле не было…

Ляйляк-бай слушал внучку с улыбкой.

— Завидую я тебе… Убежденности твоей завидую.

— Зачем завидовать? Ты посмотри вокруг, поезди по стране, поговори с людьми, и ты будешь убежден так же, как я.

— Смешная ты, Джамиле. Тебе все это кажется очень просто. А Ляйляк-бай две трети своей жизни прожил при старых порядках. И про меня нельзя сказать, что мне нечего было тогда терять.

Оба замолчали. Как ни молода была Джамиле, но почувствовала, что переубедить деда она не сможет. Вот если бы она почаще с ним так говорила, тогда бы… Кто знает? Но дед — ладно, он стар, а откуда берутся такие, как Уразум-бай?

— Что, недовольна своим дедом? — спросил Ляйляк-бай с улыбкой,

— Нет, я хоть и мало прожила на свете, но тебя, дедушка, хорошо понимаю. Но вот как некоторые наши молодые люди могут во всем сомневаться?