…Солнце коснулось зубчатой стены скалистого отрога горного хребта. Тени в долине сгустились, но склоны и вершины гор были еще розовыми от закатных лучей.

— Пойдем за светом! — увлек Валентин Нину по крутому склону.

Он взял ее за руку, и они, ступая по кремнистой тропинке, поднимались все выше. Вслед за ними из долины поднималась темнота. Сначала она отставала, потом догнала и быстро закрыла синим покрывалом горные склоны и путников. Только одна величественная снеговая вершина долго еще сияла на фоне необыкновенно чистого, лазурного неба. Сначала снег на ней был ослепительно белый, потом принял розовый оттенок, а контуры вершины сделались золотыми. Она высилась, как сказочный шатер из шелка и парчи с вплетенными в них драгоценными камнями. Это был вечер, который, если бы его изобразить красками на полотне, вызывал бы недоверие. Люди, редко бывающие на лоне природы, сказали бы: «Неестественно, так не бывает».

Но такой вечер был. Он угасал неравномерно. Его дивный свет словно пульсировал, оттенки менялись. Вот снег на вершине золотится, горные склоны лиловые, а долина как текинский ковер с преимуществом коричневых и темно-зеленых цветов. На вершине какая-то ледяная глыба, как гигантское зеркало, отразила лучи солнца, которого давно уже не было видно, и полыхнула огромным бриллиантом. А самые горы в это время стали темно-синими. Долина заголубела и затянулась туманом. Сквозь туман замигали теплые огоньки гарнизона. Склон, куда забрались Валентин и Нина, был крутым, и отсюда казалось, что это светятся огни сказочного царства из далекого детского сна. Где-то в ущелье свирепо рычал поток. Теснота отвесных скал смягчала эти звуки, зато акустическая особенность этого уголка позволяла хорошо слышать все, что делается в долине: в гарнизоне были танцы, оркестр играл вальс «Память цветов». В зеленых кущах, на горной террасе, перекликались птицы. Нагретые за день камни дышали жаром, а снизу поднималась ночная прохлада.

Остановились на небольшой площадке, откуда была видна вся долина с россыпью огней.

— Я устала, — призналась Нина, тяжело дыша. — Я ведь мало бывала в горах…

— С горами у меня старое знакомство, — с гордостью сказал Валентин. — Я еще до войны… Да и будучи курсантом, нет-нет да и вырывался с друзьями на эти кряжи.

— Валико, наверное, хорошо в горах?

— Еще бы! Он же природный горец… Может быть, сядем, отдохнем? — спросил Валентин.

— Сядем.

Он бросил шинель на широкий плоский камень, и они сели лицом к долине. Валентин обнял Нину, и она прильнула к нему. Долго сидели молча, прислушиваясь к симфонии мягких ночных звуков и к биению своих сердец. Нина прошептала:

— Как хорошо!…

— Так хорошо, как сейчас, мне никогда еще не было, — прошептал в ответ Валентин.

— А знаешь почему?

— Знаю, Нина: рядом со мной ты. Когда во мне родилось это… к тебе? Кажется тогда, когда тебя обидел Баринский. Его пошлые слова о тебе я ощутил как пощечину, как личное оскорбление. А мечтать о тебе я стал уж тут… Наше настоящее и будущее… Ничто не может мешать нашей близости, нашему счастью! Я не просто люблю тебя, я чувствую тебя, как половину своего «я». Да это и со стороны видно: ведь не случайно сказал нам тогда Кузьмич, помнишь? И Всеволод не зря отдал твою фотографию именно мне… Ты родилась для меня, а я — для тебя…

Нина прижалась щекой к груди Валентина. Он погладил ее лицо, ощутил на ладони слезы и услыхал тихие всхлипывания.

— Ты плачешь, Нина?

— Ничего, Валя, это слезы счастья. Сколько ночей твой образ… Ты мой! Мой муж, мой друг! Сильный, смелый, мужественный. Ты никогда не дашь меня в обиду. И я тебя не дам. Когда ты кончишь училище, я отпрошусь с инструкторской работы на фронт и буду твоим ведомым летчиком… Я никому другому не доверю тебя в бою. Мы будем вместе биться за наше будущее. А потом будет мир… Во всех уголках земного шара будет так же тихо и спокойно, так же красиво, как в этом вот уголке земли, где мы нашли свое счастье…

Валентин еще крепче обнял ее и осыпал поцелуями.

Прошли хороводы звезд. На крыльях ночи промчался над горами ветер, а вслед за ним — предутренний холод. Камни и скалы покрылись влагой. По долине, как призраки, неслышно прошли туманы, и, наконец, прогоняя ночь, из-за гор поднялось солнце. Валентин и Нина встретили его как вестника счастья…

Сразу же после обеда командир эскадрильи пришел в штаб. Дежурный доложил ему, что его ждет. летчик Соколова. Она вошла и остановилась в двух шагах от командира. Тот спросил:

— Товарищ Соколова, вы бумаги все оформили по приему самолета?

— Все.

— Полетный лист подписан, маршрут у вас проложен, при пробе мотора вы присутствовали. Остается пожелать вам ни пуха ни пера.

Нина растерянно переминалась с ноги на ногу. Лицо ее выглядело усталым, под глазами большие тени. Командир эскадрильи все это заметил, нахмурился и, отвернувшись к окну, спросил:

— У вас все ко мне?

— Нет, товарищ майор. Есть еще личная просьба.

— Говорите.

— Товарищ майор, я прошу вас, когда Высоков закончит программу, отпустить его на несколько дней ко мне… пока их выпуск будет ждать приказа о назначении. — Замолчала было и поспешно добавила: — Я думаю, это вы сможете сделать…

Командир обернулся к ней. Глаза потеплели, губы тронула добрая улыбка.

— Вы любите друг друга?

— Да. Он мой муж.

— Замечательно! Поздравляю. Он вполне достоин вас. Это мой любимый курсант… — И он с чувством потряс руку Нины.

Нина покраснела и опустила глаза.

— Ну, ну, — майор поправил на ее голове шлем. — Любви стесняться не надо. Я, бывало, тоже соловьев до утра слушал… — Потом обеспокоенно спросил: — Может быть, отсрочить полет на сутки? Отдохнете и полетите, а?

— Нет, нет, — запротестовала Нина. — Наоборот, товарищ командир, я всю душу вложу в этот полет.

— Понимаю.

— Разрешите над вашим гарнизоном пару восходящих на прощание?

— Разрешаю.

— Благодарю, товарищ командир!

На аэродроме Перепелкин принял у нее сверток с выходным костюмом, прикрепил его позади сиденья;

Валентин помог ей надеть парашют, сам застегнул каждый карабин лямок. Нина поднялась на крыло и села в кабину. Валентин расправил и подал ей привязные ремни, потом нагнулся и при всех поцеловал ее в губы и спрыгнул с крыла.

Самолет, покачиваясь как уточка, двинулся с места. Мотор взревел сильнее, и облако пыли застлало все вокруг. Когда ветерок отнес пыль, самолет был уже высоко. Вот он накренился и пошел в плавный разворот, замкнул над гарнизоном невидимый эллипс и начал снижаться прямо к крышам домов. Над самыми крышами самолет стремительно рванулся в небо, вращаясь вокруг своей оси, потом выровнялся в спокойный полет и, удаляясь, растаял в небесной сини. Уже замер звук его мотора, как замирает звук тронутой струны, уже механик Коля сложил чехлы, а Валентин и Перепелкин все еще стояли на месте и как зачарованные смотрели в бесконечную синюю даль неба.

Бориса Капустина вызвал командир полка.

— Итак, молодой командир звена, тебе первое самостоятельное задание: забирай своих летчиков и ночью на ЛИ-2 — в город… Там примете самолеты, облетаете их и своим ходом — сюда.

— Товарищ командир, ведь в этом городе…

— Знаю, знаю, там в госпитале выздоравливает наш Лагутин. Его навестить, от всех привет, а от меня еще и вот это. — И командир подал Борису бутылку коньяку.

Справившись с делами в первой половине дня, Борис навестил Лагутина под вечер. Тот несказанно обрадовался встрече. Выглядел он вполне здоровым, лишь на левой руке было еще много бинтов. Он встал навстречу Борису, долго тряс ему руку, потом Борис выглянул из палаты в коридор и, убедившись, что близко никого нет, передал Лагутину сначала сверток с разрешенными продуктами, потом стал выставлять из карманов на тумбочку неразрешенные: бутылку водки — «Это от меня», и бутылку коньяку — «Это от комполка».