— Валяш, — сказал Санька после того, как принял пост, — там вам Нина письмо прислала и фотографию. Одну на всех. Иди быстрее, а то твои друзьяки передерутся из-за фото. Да и фото порвут на части, даже посмотреть не успеешь.

В казарме Валентин застал в сборе весь бывший экипаж Соколовой.

— Валька, тебя ждем! — закричал Сережка. — Потянем жребий, кому отдать фотографию Нины.

— Дайте хоть посмотреть, черти, — попросил Валентин.

Ему подали фотографию.

Вот оно, знакомое лицо, темное от загара, с обветренными губами; глаза чуть прищурены, взгляд спокойный, уверенный; голова чуть откинута назад. Красивая девушка.

Валентин смотрел на фотографию, а Всеволод — на Валентина, и вдруг Всеволод сказал:

— Знаете что, ребята? Пусть эту карточку хранит у себя Валентин…

Все переглянулись. Помолчали. Потом Сергей сказал:

— А я что говорил? Конечно, пусть будет у него…

Лагутин читал письмо Клавочки. Ее признания и извинения сменялись описанием новой работы, патриотическими высказываниями о войне. Кончалось письмо словами:

«Милый Коля, я недавно видела кинокартину «Жди меня». Видел ли ее ты? Если не видел, посмотри. Я буду тебя ждать так же, как ждала своего любимого героиня этой кинокартины. Моя любовь и мое верное ожидание будут порукой твоему возвращению. Ты вернешься, мой родной. О, как я тогда буду целовать тебя! А пока целую мысленно. До счастливой встречи, Коля!

Всегда твоя, пока еще не достойная тебя, но бесконечно любящая жена, Клава».

Спрятав письмо на груди, Николай пошел к товарищам. Летчики, поставив ноги в мохнатых унтах прямо в снег, сидели под крылом самолета, кто на баллоне сжатого воздуха, кто на парашюте. Парторг только что сделал доклад о зверствах фашистских захватчиков на временно оккупированных ими территориях. Теперь все слушали красавца усача, который сидел в центре этой живописной группы и, сдвинув на затылок шлемофон так, что его кудрявый черный чуб разметался по всему лбу, рассказывал интереснейшие истории, при этом весело посверкивая темно-синими глазами:

— Жизнь летчика, друзья мои, полна самых невероятных приключений. Вот, скажем, дело было в Средней Азии. Летит тройка наших «ишачков». Время весеннее, кругом горы; облака то сходятся, то расходятся. Ведущий, как на грех, потерял ориентировку. Горючка на исходе, вот он и выбрал площадку посреди долинки, по соседству с каким-то кишлаком. Посадку с убранными шасси в те времена представляли довольно туманно, поэтому «лапки» выпустили и пошли «падать» один за другим. Ведущий сел, немного пробежал и… кувырк — полный капот, что называется, на обе лопатки. Второй заходит и почти рядом тоже переворачивается. Ну, третий приземлился благополучно. Прибегает толпа местных жителей. Что за шайтан? Два самолета лежат на спине, а третий стоит на колесах. Решили, что этот третий лечь не сумел, и ну его переворачивать. Смех! Насилу им разъяснили.

Летчики посмеялись, потом один, по имени Усман, попросил Усача:

— Расскажи лучше, как тебя в лоб ранило.

Усач махнул рукой.

— Ну, история эта нестоящая… — Однако же стал рассказывать: — Снег на капоте у моего самолета растаял, в выхлопной патрубок натекла вода и замерзла. Технарь наутро сел опробовать мотор, а я подошел послушать. Мотор чихнул, из патрубка вылетела сосулька и прямо мне в лоб. Месяц госпиталя…

— Фу, какая скука! Ты расскажи с картинками, как с сестрами там обходился…

Историю, видать, все уже знали.

— Нельзя, — возразил Усач. — Вон поглядите, Лагутин заранее брови хмурит. Он у нас убежденный семьянин… — И, неожиданно прервав себя, добавил уже другим тоном: — Коля, кажется, к тебе «молодята» приехали.

Лагутин вскочил. Да, так и есть: это к нему командир ведет двух летчиков в коротких шинельках с сержантскими лычками на погонах. Ба, да ведь это старые знакомые: Сережка Козлов и Борис Капустин!

Лагутин долго тискал их в объятиях и что-то смущенно бормотал. Разумеется, он сразу же вспомнил, что когда-то считал Бориса неспособным, был несправедлив к нему. Теперь Капустин — летчик и будет прикрывать в бою Лагутина. «Молодец Нина, — думает сейчас Лагутин, — исправила мою ошибку!»

Командир представил молодых летчиков «старичкам». Усач, добродушно улыбаясь, заметил:

— Ишь ты: «Козлов», «Капустин»… Вам в звено еще бы Волкова, и тогда бы Николай совсем растерялся. Козел любит капусту, волк любит козла…

Через несколько дней Борис и Сергей приняли первое боевое крещение.

Весенние полеты принесли авиационной учебной эскадрилье, где работала Нина, целую кучу серьезных неприятностей. Началось с аварии Васюткина.

На заре Вовочка вышел на облет. Едва машина оторвалась от земли, как ее подболтнуло и накренило. Явление обычное. Летчик на такие колебания самолета реагирует инстинктивно едва заметным движением рулей. То же сделал и Вовочка. Крен был левый, и, чтобы его выправить, он чуть-чуть качнул штурвал вправо…

Тут кое-что придется сказать о технике.

Чтобы накренить самолет влево или вправо или вывести из этих кренов, летчик пользуется специальными рулями, которые находятся на задней кромке крыльев. Когда летчик наклоняет штурвал, скажем, влево, то и самолет кренится влево, когда вправо, то и самолет наклоняется вправо. Такое соответствие движения штурвала движению самолета совпадает с инстинктивной реакцией летчика на управление.

Так вот: чтобы вывести машину из левого крена, Васюткин инстинктивно качнул штурвал вправо. Но самолет не только не выровнялся, а почему-то еще больше накренился влево. Васюткин еще энергичнее дал штурвал вправо и даже помог нажимом на правую педаль, но это только усугубило положение. Так как происходило все на отрыве самолета от земли, на высоте немногим более метра, самолет достал крылом до земли и перекувыркнулся…

Санитарная и дежурная техническая машины мгновенно двинулись с места, оглашая окрестности тревожными гудками. Толпой кинулись к месту аварии курсанты и инструкторы.

Перевернувшись дважды, самолет со зловещим хрустом рассыпался на части, и только оторвавшееся колесо продолжало катиться вдоль аэродрома.

Вдруг раздались единодушные ликующие возгласы: все увидели, как выкарабкался из-под обломков Вовочка. Он был почти невредим, только на лбу сильная ссадина. Его окружили.

— Хорошо, что привязан был на совесть, — виновато улыбаясь, заговорил Васюткин, — а то так бы и… Самолет жалко.

Командиры и техники тут же начали осматривать обломки самолета. Одного взгляда опытного человека оказалось достаточно для определения причины аварии: на самолете странным образом были перепутаны тяги от штурвала к элеронам, и элероны оказывали обратное действие. Кто их перепутал?

Механика самолета сейчас же взяли под стражу, техника звена Бережко наказали в дисциплинарном порядке. Васюткин исписал гору бумаги на объяснительные записки. На собраниях, совещаниях и заседаниях дело разбирали со всеми подробностями. Полеты прекратили.

Механик категорически отрицал свою вину и вел себя как человек действительно невиновный. Дело запутывалось.

А фронт требовал летчиков. Через два дня полеты были, возобновлены. Механики и летчики теперь по нескольку раз и самым тщательным образом осматривали машины перед каждым вылетом. Хмурые и злые механики целыми днями возились у самолетов. Всем было ясно, что враг скрывается в их среде. Бережко ходил вдоль стоянки, и ноздри его раздувались от бессильного гнева. Баринский не отлучался от своего мотора. Он рассадил в кровь руки, но не обращал на это никакого внимания. Ругался страшными словами:

— Поймали бы такую сволочь на фронте, головой бы под винт сунули, чтобы мозги разлетелись.

Баринский в последнее время нравился технику Бережко. Расставшись с каптеркой, он вернулся в родную стихию. Работал с засученными рукавами. Управившись со своим мотором, обычно шел помогать товарищам. Вот только после аварии Васюткина, когда Бережко послал его помочь механику соседнего самолета, Баринский пошел неохотно. Бережко спросил: