Тот вечер запомнился молодым авиаторам во всех деталях. Еще бы — тяжелое летное происшествие! Все курсанты и раньше знали, что в авиации бывают неприятности, но раньше все это было как-то отвлеченно и не касалось хорошо знакомых людей, а тут Дремов и Иванов… Впоследствии было немало трагических случаев, но этот запомнился курсантам на всю жизнь своей таинственностью.

Начало вечера было веселым. Сменившись с наряда, в казарму примчался Санька. Он был посыльным при штабе, и его сразу же окружили товарищи.

— Нет ли чего новенького?

— Есть, братва. Отличные новости!

— А ну, выкладывай, да ври поменьше.

— Самая свежая утка! — Санька обвел всех загадочным взглядом.

— Да говори ты!

— Пены меньше!

— Сегодня инструкторы летают в последний раз. Завтра у них выходной, а потом будут заниматься только нами. Скоро будем летать! Поняли?

— Ура, качать Саньку!

Саньку швырнули к потолку. Перебирая в воздухе ногами и руками, Санька взмолился:

— Хватит! Уроните, черти!

Всех охватило буйное веселье. Шум поднялся невообразимый. Кто-то грохотал кулаком по тумбочке, кто-то выбивал дробь каблуками, кто-то хлопал в ладоши, и почти все изображали на губах духовой оркестр. В момент, когда шум достиг апогея, открылась дверь каптерки, и старшина, не выходя из нее, прорычал:

— Прррекратить!

Мгновенно стало тихо. Дневальный вытянулся, словно штык проглотил, все торопливо разошлись. Сережка, который дирижировал импровизированным «духовым оркестром», предупредил Валентина:

— Сейчас старшине попадаться нельзя: он еще не набрал поломойную команду.

Они вышли в курилку. Санька уже умылся после наряда и беседовал с Борисом.

— Что значит «скоро будем летать»? — спросил у друзей Борис и, не ожидая ответа, добавил: — Я вам не завидую. У всех инструкторы как инструкторы, а у вас баба.

В ответ Сережка назвал Бориса дураком и еще добавил:

— Что ваш Лагутин? Я видел, как он помойные ведра таскает да картошку за жену чистит.

— Жены, наверно, дома не было…

— Стояла на пороге и на мужа покрикивала…

— Сережка! — строго оборвал его Валентин. — Я тебя не узнаю. Переворачивай пластинку.

— Могу и перевернуть. Только зло меня взяло: что он нашу Соколову поносит.

— Вот и побеседовали, — заключил Санька. — Пойдемте в казарму. Старшина сто первое построение затевает, опоздаем — и опять в поломойную команду.

Перед ужином вернулся с гауптвахты Валико. Друзья стали ему рассказывать новости, но он перебил:

— Все знаю — и что Соколова инструктор и что летать скоро… Жрать хочу до смерти. Сегодня начальник караула был такой вредный, что, кроме хлеба и воды, за весь день ничего не дал.

После ужина он повеселел, но ненадолго. Его куда-то вызвали, после чего он пришел опять расстроенный.

— Что такое, Валико?

— Произошло плохое дело. Меня назначили в поисковую команду. Пропал старший сержант Дремов.

— Как пропал?

— Полетел по маршруту и не вернулся. Хорошо, если в степи сел, а если в предгорьях — плохо… Сейчас едем в степь на автомашине.

Новость быстро облетела казарму. Старшина провел проверку и против обычного не стал делать никаких внушений. Вид у него был озабоченный. Даже команду «разойдись» он подал без обычного рыка и тотчас ушел в штаб.

В казарме стало тихо. Ни смеха, ни песен. Курсанты собирались кучками и вполголоса обсуждали случившееся. Вскоре после отбоя пришло несколько человек бывших в стартовом наряде на аэродроме. Все приподнялись на кроватях и выдохнули в один голос:

— Ну как?

Пришедшие рассказали: розыски пока безуспешны. Летали инструкторы, да разве найдешь что-нибудь ночью? Темь кромешная. Командир Журавлев с инструктором Соколовой летали вдоль всего маршрута, думали — может, пострадавшие костер разведут, но ничего не увидели. Соколова уж больно переживает. Она, говорят, невеста Дремова…

И потом долго еще переговаривались между собой курсанты в эту тревожную ночь.

А в штабе было еще беспокойней. Начальник школы полковник Крамаренко и комиссар Дятлов вызывали к себе всех, кто имел хоть какое-нибудь отношение к подготовке полета Дремова. Перебрали технические документы, расспрашивали мельчайшие подробности. Были взяты на анализ пробы горючего и смазочного — уж не оказалось ли тут подвоха? Подвоха не было. Строились тысячи догадок и предположений.

Нина не спала всю ночь и с рассветом снова была около штаба. Комиссар Дятлов, увидев ее, спросил:

— Ты никак лететь собралась? Куда уж, сразу видно, что не спала всю ночь…

— А разве я могла спать?

Комиссар отвел взгляд и сказал с тоской в голосе:.

— Ладно уж, полетим вместе…

На поиски вылетело несколько машин. Все шли по маршруту Дремова.

Вся первая половина дня прошла безрезультатно. Над степью бушевала пыльная буря, и поверхность земли была скрыта серой пеленой. Увидать что-нибудь можно было только под самым самолетом. Во второй половине дня ветер стих, и один из летчиков заметил чуть южнее Темир-Тепе большое темное пятно в виде эллипса — след свежего степного пожара. Нина тотчас осмотрела это место с самолета. Толкаемая страшным предчувствием, она летела так низко, что ветер от винта поднял и закрутил пепел от сгоревших колючек. Предчувствие не обмануло: в центре пожарища она разглядела обгоревшие скрюченные и полурасплавленные остатки самолета… Не раздумывая, она приземлилась и подрулила к страшному месту.

Все дальнейшее было как в кошмаре.

Деревянные части самолета Дремова сгорели начисто, бензиновые баки, видимо, взорвались и разбросали металлические части на несколько десятков метров вокруг. На месте остался только полурасплавленный мотор. Неподалеку Нина обнаружила обгоревшие трупы Дремова и механика. Они лежали рядом с искореженными сиденьями. Тут же валялся разбитый взорвавшимися патронами пистолет Дремова…

Начались тяжелые дни. На месте происшествия работала специальная комиссия, на долю которой выпала трудная задача расследования причин и обстоятельств гибели самолета и экипажа. Был выполнен печальный обряд похорон погибших.

В жизни Нины гибель Дремова была первой безвозвратной утратой, и она переживала так, что все начали опасаться за состояние ее здоровья. Вот уже несколько дней Нина почти ничего не ела, почти не спала и ни с кем не говорила. Осунувшаяся, почерневшая, с провалившимися глазами, она ходила сама не своя, не находя места.

Возвращаясь из штаба около двух часов ночи, комиссар Дятлов невольно обратил внимание на освещенное окно комнаты Нины и, покачав головой, приостановился. «Неладное творится с девушкой», — подумал он и решил зайти к Нине. Поднявшись на второй этаж, перевел дух. Ах, годы, годы! За плечами гражданская война, события на КВЖД, Халхин-Гол, война с белофиннами, несколько ранений… Все данные для отставки. Но о его недугах знали только врачи. Для окружающих он был бодрым, жизнерадостным человеком.

Постояв на темной лестничной площадке и подержавшись за сердце, он толкнул дверь в переднюю и постучал к Соколовой. Та открыла тотчас и, увидев военкома, кивком головы пригласила его входить. Дятлов повесил фуражку и опустился на предложенный стул. Нина села напротив на кровать. Лицо ее было безжизненно. Дятлов обвел взглядом скромную обстановку комнаты. У стены — кровать; стол едва втиснут между кроватью и стеной. Над кроватью — коврик, по нему развешаны атрибуты снаряжения летчика: шлем, планшет и другие предметы. На столе — чернильница-непроливашка и в рамке, окантованной черной лентой, портрет Дремова; на стене перед столиком — групповая фотография семьи Нины, в углу— этажерка с книгами. Вот и все.

Дятлов перевел взгляд на Нину.

— Может быть, тебе съездить к родителям, в Сибирь? — спросил он.

— А кто же с курсантами?

— Но ведь ты… — начал комиссар и запнулся. — У тебя такой вид…