— Товарищ инструктор, я хочу сказать вам, за что Валентин ударил Баринского… Этот негодяй публично оклеветал вас. Мы были уверены, что он врет, и потребовали, чтобы он взял свои гнусные слова назад. Он отказался. Ну мы ему и дали… После этого Баринский при людях отказался от своих слов. Вот как… А ревность тут ни при чем. У Вальки как раз горе: его невеста на фронте погибла, а вы его… Одним словом…

— Все ясно, Сережа, — печально сказала Нина. — Я очень виновата перед Высоковым… Но что я теперь могу?.. — И развела руками.

На вокзал пришли за два часа до поезда. Расположились в привокзальном саду. Санька подошел к Валико.

— Послушай, дружба, когда я впервые приехал в этот город, то ты был в нем первым человеком, с которым я выпил. А что, если мы закруглим тем же манером наше пребывание здесь, а? Я думаю, в данной обстановке это не будет большим преступлением…

— Ничего не имею против, но…

— Шумов и Валико, о чем вы там секретничаете? — спросила Нина. И, не ожидая ответа, обратилась уже только к Саньке: — Вы бы позвали сюда вашего инструктора со всем экипажем… Право, ведь мы все-таки из одного звена. У меня есть предложение — пойти в ресторан и выпить по стакану вина на прощанье.

— Вот это здорово! — воскликнул Санька. — Сейчас все будут здесь.

При входе в привокзальный ресторан Нина задержала Высокова.

— Валентин, я перед вами виновата. Я только сейчас узнала настоящие причины вашего столкновения с Баринским. Спасибо вам, что вступились за меня и… извините за те глупые слова о ревности…

Валентин вспыхнул.

— Что вы, Нина, то есть товарищ инструктор! Как можно передо мной извиняться?! Мне просто стыдно…

Ему и в самом деле стало стыдно. Подумать только, на кого обиделся! — на человека, который научил его летать!

Нина обрадованно улыбнулась.

— Ну, я рада, что все так хорошо прояснилось. Идемте, а то уж и поезд скоро… Так будем друзьями?

— Еще бы! — воскликнул Валентин с энтузиазмом.

Все уже сидели за столиками.

— Что закажем? — обратился официант к Нине.

— Прежде всего две бутылки нашей русской. Потом… — и она продиктовала заказ.

— Товарищ инструктор, первый тост ваш, — сказал Валико, когда стаканы была наполнены.

— Выпьем за победу, товарищи, — негромко сказала Нина, — за то, чтобы каждый из нас вложил в дело победы всю свою волю, всю энергию, чтобы мы пришли к светлому дню с чистой совестью!

Время до прихода поезда пролетело быстро. Выпускники заняли целый вагон. Потянулись те томительные минуты, когда все уже сказано, а поезд не уходит… Но вот и свисток. Последние поцелуи на ходу, последние рукопожатия. Санька расцеловался с Васюткиным, Кузьмич и Женя — с Ивлевым, а Нинины курсанты не решились целовать ее. Сережка, прощаясь, держит ее руку в своей и идет за подножкой движущегося вагона. Валико идет рядом и вдруг говорит:

— Садись, Сережка, в вагон. Не могу смотреть на такое холодное прощанье. — И, рывком обняв Нину, крепко целует ее в губы.

Поезд идет все быстрее. Валико прыгает на подножку и, повиснув на поручнях, кричит Нине:

— Теперь можно хоть на передний край! Прощайте, товарищ инструктор!

— Прощайте, товарищи! — кричит она и бежит за вагоном. Потом останавливается и машет пилоткой. Светлые волосы рвет ветер. Уехали…

С ними уехала и частичка ее сердца. Пройдут года, и она по частичке отдаст всю себя благородному делу обучения людей полету…

Нина надела пилотку, оглянулась. Рядом стоял Васюткин. В глазах у него крупные слезы. Как бы оправдываясь, он говорит Нине:

— Ты уже знакома с этим, а я ведь первых отправляю…

Нина ничего не сказала в ответ и поспешно отвернулась. По ее щекам тоже катились слезы.

Вскоре после того как Нина распрощалась со своими курсантами, в школе произошли крупные изменения: почти все инструкторы и командиры отправились на фронт и только несколько человек, в том числе Нина, были насильно оставлены в школе.

На школьные аэродромы прилетели другие самолеты и другие инструкторы. Нине было тоскливо. Уезжали лучшие друзья Дремова, лучшие ее друзья. Всем было некогда, все торопились. Отъезд произошел так быстро и неожиданно, что даже не пришлось и попрощаться толком. Журавлев и Ковалев пообещали при первом же удобном случае устроить перевод Нины в их боевую часть, но, по всему было видно, говорили они это только для ее утешения.

Дятлов, закончив сдачу дел, старался успеть поговорить с каждым остающимся. Не забыл он и Клавочку Лагутину. Та всегда испытывала в его присутствии необъяснимую робость. При нем все ее поступки вспоминались как вихрь необдуманных, глупых и ненужных действий. Беззастенчивая в обществе мужчин, при нем она краснела и не могла связать двух слов. Он был ее совестью.

Вот и сейчас, когда Дятлов появился в дверях кабинета, где она печатала последние распоряжения Крамаренко, Клавочка спряталась за кипу бумаг и опустила глаза. Дятлову это понравилось, он подумал: «Нет, еще не все потеряно, совесть в тебе есть, раз ты способна так краснеть».

Комиссар уверенно прошел к ее столу и, поздоровавшись, спросил:

— Товарищ Лагутина, много вам еще печатать?

Клавочка отодвинулась от машинки.

— Все, товарищ бригадный комиссар.

— Мне хотелось бы вам кое-что сказать. Пройдемте в сад.

Прошли по центральной широкой аллее, свернули в сторону и сели на скамейку в тени больших деревьев.

— Товарищ Лагутина, — начал Дятлов, — обстоятельства заставили меня поторопиться с разговором, и я не убежден, интересно ли вам то, что я сейчас расскажу… Думаю, вы не обидитесь на мой наставительный тон хотя бы потому, что вы молоды, а я стар. Не так ли?

— Говорите, пожалуйста, товарищ бригадный комиссар.

— Ваш муж, Николай Лагутин, перед отъездом в летное училище шел к вам с просьбой, чтобы вы честно ждали его…

Клавочка схватила Дятлова за руку.

— Что же вы мне не рассказали это сразу?! — воскликнула она, и глаза ее налились слезами.

— Я только недавно, при встрече с вашей мамой, узнал, что свидание не состоялось. Когда же вы пришли к нам устраиваться на работу, я подумал: значит, у них был тогда хороший разговор, если Клава хочет быть на глазах у товарищей мужа…

— Это именно так, честное слово, хотя я и не виделась тогда с Колей. Я верила в его возвращение, и мне хотелось быть тут, где все напоминает о тех днях… — говоря это, Клавочка вспомнила о своем легкомысленном увлечении Санькой, и ей стало невыносимо стыдно. Она опять покраснела и заплакала.

Дятлов не успокаивал ее. Пусть поплачет, слезы приносят облегчение. Потом продолжал разговор:

— Советую написать Николаю. Вот его адрес. Да поспешите, а то он может уехать, и тогда… Ну, всего вам наилучшего. — И комиссар откланялся.

Пользуясь некоторым ослаблением контроля над личным составом в связи с организационными изменениями, Баринский уехал в город. Без труда он нашел дом Янковских. Его встретила Фаина. Узнав, кто он и как попал к ним, она просияла от удовольствия и провела Баринского в комнаты.

— Мне Клавочка говорила о вас, — запела Фаина. — И даже извинялась, что без моего ведома дала вам наш адрес. И напрасно извинялась… Мы с дядей очень любим, когда у нас бывают гости, особенно военные, защитники Родины, наша гордость…

— А Клавочка не придет к вам сегодня? — спросил Баринский.

— Не знаю, право; со вчерашнего дня она вдруг захандрила, начала говорить о каком-то особо серьезном поведении во время войны… Но я думаю, с ней это пройдет. А вам она понравилась?

— Ну как сказать… Это зависит… Не знаете, как она насчет ээ…

Фаина подсказала:

— Весьма сговорчивая особа. Она ведь и с мужем не поладила из-за своего легкомыслия.

— Вы меня утешили. — Баринский облизнул губы. — Так не знаете, придет ли она сегодня?

— А вам обязательно нужна именно она? — Фаина многозначительно повела глазами.