С полетами в училище и с зачетами по теоретическим дисциплинам было кончено. Наступила томительная пора ожидания приказов — о присвоении офицерских званий и о назначении в часть. Время от времени их вызывали на небольшие хозяйственные работы, посылали в наряды, но в основном они отдыхали, читали, приводили в порядок обмундирование, чтобы ко дню получения званий предстать в полном блеске военной формы.

Санька и Валико проявили в этом наибольшую изворотливость. Девушки вышили для них нарукавные трафареты — распростертые крылья с пропеллером, звездочкой и скрещивающимися кинжалами; старшина выдал им набор светлых пуговиц и по паре парчовых погон. (При выпуске погоны обычно выдавали фронтовые, защитного цвета.)

В один из ясных осенних дней, перед обедом, выпускников построили. Пришел, прихрамывая, и Кузьмич. Он остановился в стороне и с завистью смотрел на своих счастливых товарищей. Авария лишила его возможности быть с ними вместе, и теперь ему предстояла задержка в училище еще на несколько месяцев.

Начальник штаба зачитал приказ о присвоении курсантам, окончившим программу летной подготовки, первичного офицерского звания: «младший лейтенант». Всех по очереди их вызывали из строя, и командир, вручая погоны, удостоверение личности и выписку из приказа, отпечатанную на красивом листе бумаги, поздравлял их и напутствовал добрыми пожеланиями.

В столовую пришли уже офицерами.

Валентин дал телеграмму Нине и отпросился к ней на трое суток. Друзья пожелали Валентину всего доброго, и он с самыми лучшими надеждами отправился в недалекий путь.

В вагоне, как обычно, было тесно. Валентин, не любивший толкотню и сутолоку, хотел уже устроиться в тамбуре, как с верхней, багажной, полки свесились чьи-то кирзовые сапоги и добродушный голос пригласил:

— Младшой! Лезь на мое место. Я через два перегона «эвакуируюсь».

Есть своеобразный уют в полумраке этих полок. Низко нависает сводчатый деревянный потолок, под которым накопилось живое человеческое тепло. Равномерная качка вагона, чуть слышное дребезжание стекол, гул вагонных колес, приглушенные удары их на стыках рельсов — все успокаивает, убаюкивает. Валентин и спал и не спал, путал сон с явью. Лежал на спине, заложив за голову руки, и вприщурку смотрел на потолок. Там пестрели надписи и рисунки, сделанные в разные времена разными людьми: «Маруся и Митя спали здесь по очереди, ехали на картошку». «У меня нет билета, и денег на штраф тоже нет — бояться нечего, еду дальше. Гришка Шалый». «Эх, Надька, дура, прозевала такого парня, как я! Иван». Ниже этой записи нарисована глупая рожица, должно быть Надькина, а рядом, должно быть, Иван: с богатырской грудью, с погонами и с целой лестницей орденских колодочек, с пилоткой на непропорционально маленькой голове. Между этой фигурой и глупой рожицей — два сердца, нанизанные на стрелу…

Валентин закрыл глаза и попытался представить себе людей, сделавших эти надписи. Мысли неслись беспорядочно, образы, вызванные воображением, были неясны, и лишь один, милый сердцу, рисовался отчетливо: светловолосая девушка со спокойным лицом, в темно-синем комбинезоне, с тонким ремешком планшета через плечо.

Кто-то тихонько толкнул Валентина в бок. Он подвинулся, и рядом с ним бесшумно примостилась какая-то девушка. Валентин оглянулся и узнал Нину.

— Нина! — воскликнул он, потянулся к ней руками и… проснулся.

— Я не Нина, а Зина, — вдруг услыхал он над ухом. — Простите, товарищ офицер, я вас кажется задела, когда влезала на свою полку, а вы спросонья какую-то Нину…

Валентин посмотрел на полнощекую девушку в легкой косынке и в потертом мужском пиджаке с подвернутыми рукавами и, улыбнувшись ей в ответ, сказал:

— Вот тут, на потолке написано: Зина плюс Вася — отличная пара. Зина, стало быть, есть, а где же Вася?

— Ты мой Вася! — не задумываясь, выпалила девчонка.

— Ой! Разве можно пугать такими неожиданностями?

— А разве я такая нехорошая, что ты испугался быть моим Васей?

— За малым дело: я никогда в жизни не был Васей.

— А я думала, это ты написал на потолке такое уравнение. Меня тоже не Зиной зовут. Это я с потолка себе имя позаимствовала… Хочешь, запишем новую формулу? Как тебя зовут?

— Ну и дотошная же девчонка! Не получится у нас никакого уравнения, так как я его уже составил.

— Врешь, наверное, — разочарованно усомнилась девушка. — Когда ж ты успел? А я вот уже написала свое имя, осталось приплюсовать твое. — И она показала карандашом на потолок.

Валентин прочитал: «Нина +», — и засмеялся.

— Ну же и хитрюга! Ведь только что сказала, что я во сне какую-то Нину назвал, и теперь сама Ниной прикидываешься, лишь бы узнать мое имя. А ну-ка, сотри.

Девушка покраснела и, поплевав на подвернутый рукав пиджака, стерла им надпись.

— А теперь я скажу, как меня зовут, и можешь ложиться спать, а то я знаю любопытство вашего брата: пока не узнаете, что хотите, не уснете. Зовут меня Валентин.

— А меня Аня.

— Так я же не любопытный…

Валентин опять вздремнул. Чуткий сон часто прерывался явью. Качался потолок, плыла куда-то круглая чугунная отдушина. Под утро свеча потухла, вагон остыл. Валентин поежился и, окончательно прогнав сон, широко раскрыл глаза. Снизу, из наполовину забитых фанерой окон, на полку проникал серый свет раннего утра. В этом свете Валентин увидел склонившееся к нему лицо вчерашней девушки. Она казалась бледной. Волосы, выбившиеся из-под косынки, падали на лоб, большие влажные глаза в упор смотрели на него.

— Чего ты? — спросил удивленно Валентин.

— Простите, Валя, — вдруг почему-то на «вы» заговорила она. — Вы очень любите свою Нину?

— Очень, а что?

— Значит, есть на свете настоящая любовь?

— Конечно, есть, Аня.

— Спасибо. Простите, что я была с вами такая дура. Я думала, что любому мужчине все равно, с какой девчонкой флиртовать. Думала, что мужчины никогда не сознаются, что женаты или имеют невесту. Прощайте. Сейчас моя станция…

— Прощайте, Аня. Желаю вам встречаться с хорошими, честными людьми. Желаю вам найти хорошего жениха.

— Спасибо, Валя. Вы очень добрый…

Она ушла, а Валентин достал из кармана фотографию Нины и долго рассматривал ее в неясном свете.

Потом спрыгнул вниз и вышел в тамбур. Там и простоял до нужной станции.

Сейчас он увидит Нину. Вот и перрон. Валентин повис на подножке и жадно всматривается в толпу встречающих. Мелькают знакомые лица. Вон Бережко с Вовочкой Васюткиным… Нина, наверное, где-нибудь тут же… Не дождавшись остановки поезда, Валентин прыгнул с подножки и начал пробираться к тому месту, где увидел знакомых.

Бережко спешил ему навстречу с какой-то странной улыбкой. Васюткин издали махнул ему рукой и зачем-то начал копаться во всех своих карманах. Валентин заподозрил недоброе. Глаза его мучительно искали Нину. И первые его слова были:

— Где Нина?

Бережко все с той же странной улыбкой обнял его.

— Да постой ты, дай хоть поздравить с офицерским званием-то…

И почему-то слишком торопливо заговорил Васюткин:

— Кончил? Ну, вместе поедем фашистов бить!

— Где Нина? Почему не отвечаете?

— Валька, ты, ей-богу, не нервничай, все будет нормально… Нина в госпитале.

— В госпитале? Какого же черта вы мне тут всякую ерунду мелете! Говорите же, что случилось?!

— Да ты возьми себя в руки, — уже без улыбки посоветовал Бережко. — Нина ждет тебя. Сейчас все узнаешь. Едем.

В госпитале на Валентина надели халат, и он в сопровождении сестры прошел в палату, где лежала Нина. По лицам многих медработников Валентин понял, что дела его подруги очень плохи, и его охватило отчаяние. Строгость белых стен и халатов, блеск никелированных кроватей, запах медикаментов усиливали этот приступ. Он впервые почувствовал себя слабым и несчастным.

Нина лежала на боку, лицом к стене. Пряди светлых волос разметались по белизне подушки. Валентин нагнулся к ней и взглянул в ее лицо. На нем лежало выражение детской покорности, в уголках глаз блестели слезы. Она, кажется, плохо видела.