Но, по-видимому, он все-таки задремал. Шурепа очнулся от явственного стука. Он прислушался — где-то сбоку. Потом далекий, едва слышный говорок отбойного молотка. Шурепа улавливал секундные перерывы и ударял по стойке. Он опасался, что пройдут мимо — ведь в момент обвала он был в пятом уступе, там его могли искать, туда могли пробиваться. Но сигналы все-таки были услышаны. Молоток приближался. Шурепа взглянул на часы — без четверти десять. Утра или вечера? Конечно, утра. Не мог же он проспать целые сутки.

И совсем неожиданно в боковой стенке появилось отверстие, маленькое, едва пролезла рука.

— Я здесь! — крикнул Шурепа.

— Здоров? — спросил его Степан Онуфриенко, забойщик, друг, один из двух братьев Онуфриенко. — Здоров? — повторил Степан, так как Шурепа не ответил.

— Здоров, здоров.

— А где Малина? — это уже спрашивал Марк Дудка, начальник участка капитальных работ.

— Не знаю, он был наверху, — ответил Шурепа.

Онуфриенко расширил отверстие, пролез к Шурепе, хотел помочь ему, но тот сам выпрямился и зашатался. Его взяли под руки, врач дал ему глоток воды и повел к выходу, наверх, где его ждала жена Евдокия Тимофеевна, да и все шахтерские семьи со всех окрестных горняцких поселков.

— А где же Саша? — бросилась к Шурепе жена Малины, Нила Петровна, по ее смуглому красивому лицу текли слезы.

— Не видел, но думаю, что жив, — ответил Шурепа, чтобы ее успокоить.

Она вскрикнула, заголосила и упала на чьи-то руки.

Теперь я еду к Ниле Петровне и Александру Захаровичу в гости. «Они живут в поселке Белый, у самой реки, километров десять, не больше. Спросите Малину — их все знают, покажут», — напутствовал молодой инженер.

Алексей Иванович, предложивший подбросить меня, нетерпеливо прибавил газ, открыл двери машины. Я вскочил почти на ходу, и мы помчались по ровному асфальтированному шоссе.

— У меня брат там живет, тоже шахтер, забойщик, — вот и побываю у него, — объяснял Алексей Иванович свое желание съездить со мной в поселок Белый.

— Старший брат?

— Какое там, — младший, Николай. Ведь когда-то звал меня: «Иди, Алексей, в забойщики». А я не пошел, хотел по земле ездить, а не под землей ползать. Вот и получилось — Николай уже на пенсии, а я еще баранку кручу. И еще семь лет крутить. Шахтерам — почет, льгота. А чем я хуже? Разве баранку крутить легко?

Алексей Иванович и сам не был убежден, что водителей легковых автомашин надо было приравнять к забойщикам по срокам выхода на пенсию. Но в нем явно пробуждается спорщик, и объектом он на сей раз избрал своего младшего брата.

— И представьте себе — не хочет уезжать с шахты. Домик себе построил, живет с женой и никуда ехать не хочет. Что ему этот уголь, медом намазан, что ли? Зову его в Луганск — не хочет. Держит что-то, не оторвешь.

Я еду и думаю об этом великом «что-то». Как много прекрасных дел свершили люди во имя этого «что-то», на какие подвиги шли, с какими жертвами и лишениями мирились, какой силой духа поражали мир. И всему «виной» это застенчивое, невыразимое, таинственное «что-то».

— Я думаю, что и вам, Алексей Иванович, живется не так уж плохо, если зовете к себе брата. Или я ошибаюсь?

— Ошибаетесь. Прямо скажу вам — неважно живем.

— А что так?

— Ну, не то, нехорошо. И объяснить даже не могу, ну, неважно.

— В чем же эта неважность?

Но Алексей Иванович замолчал. Разговор явно не клеился.

— Дом у меня хоть и новый, — продолжал Алексей Иванович, — но тоже, скажу вам, неважный — черепицы не достал.

— Сколько же комнат у вас?

— Ну, это неплохо, четыре комнаты.

— А семья?

— Теперь двое — я и жена. А до этого жили втроем, мать жены, попросту говоря — теща, с нами была. Хорошая женщина, до ста одного года дожила.

— И сад есть?

— Ну как же без садика? Что ж мне, на базар за яблоками ходить? Или за вареньем?

— Не хватает еще и своего чая, — пробую я пошутить.

— Чай? Кто ж его пьет? Что мы, узбеки, что ли?

— А что же вы пьете?

— Компот. Сварим ведро, в холодок поставим и пьем целый день. Сладко, вкусно, полезно. А чай? Что в нем? Горечь и отрава… Вот и поселок Белый, — кивнул головой Алексей Иванович.

Мы подъехали к реке, свернули в узенький переулок и остановились у дома Александра Малины.

Малина еще не работал. После лечения в больнице и в санатории на Южном берегу Крыма он продолжал отдыхать дома.

Мы садимся с ним к столу, в большой комнате прохладно и тихо. Он задумывается, потом тихо говорит:

— Попробую вспомнить все, что со мной там было. Это началось в седьмом часу вечера. Я был тогда в восьмом уступе.

Как и при встрече с Шурепой, я не сразу привыкаю к мысли, что именно этот молодой, низкорослый, худощавый человек просидел три дня под землей и выдержал все испытания, которые выпали на его долю. Неужели это и есть Александр Захарович Малина? И опять мои представления о богатыре забойщике кажутся смешными. Лицо у Малины совсем юношеское, волосы у него подстрижены «под машинку», одет он в легкую, плотно облегающую майку-безрукавку, в руках у него стопка тетрадей и учебник. С полным основанием можно было подумать, что передо мной сидел юноша, только вступающий в жизнь, неторопливо рассказывающий о событиях, происшедших не с ним, а с каким-то другим человеком по фамилии Малина.

Он вспоминал какие-то детали, находил в своих мыслях и поступках только смешную сторону, признался, что раньше он тоже не верил, что человек может выдержать такое длительное пребывание под землей. Он как-то сразу оживился, будто набрел на волновавшую его мысль:

— Понимаете, в степи, в лесу, на море, в горах можно пробыть долго, и даже без воды и пищи. А вот под землей — это другое дело. Не то что смерти боишься — у меня и мыслей таких не было, — а как-то тоскливо и обидно. Кругом только уголь и порода, одиноко, трудно передать. Мне и теперь, когда вспоминаю, жутковато становится. Но тогда я все эти мысли гнал. Если бы меня страх одолел — конец. Ну, может быть, живым остался бы, но ума бы лишился. Иным кажется, что самое трудное это то, что я сидел там без воды, без пищи — как говорится, в холоде и в голоде. Нет, все это можно перенести. И не три дня терпеть, а даже больше. Но не в этом дело. Главное — это одиночество, всякие мысли, от которых все переворачивается. Ну, представьте себе, что вы просидели три дня в гробу, под землей. И неизвестно — доберутся до вас, вытащат или нет… Или заживо похоронят…

Малина закурил, прошелся по комнате, потом вернулся к столу и, как бы извиняясь, сказал:

— Давайте по порядку, а то я все забегаю вперед… Так вот, начнем с той минуты, когда я добывал уголь в восьмом уступе и услышал какой-то треск. Поднял голову — вижу, на меня ползет порода, ломает стойки, крепь, мчится все быстрее и быстрее… Я отскочил, лавина прошла где-то сбоку. Признаться, я не сразу понял, что это сама смерть проплыла мимо меня и, как говорится, только ручкой помахала. Не скучай, мол, я еще к тебе вернусь. И действительно, вторая волна, второй поток, уже побольше и посвирепее, надвигался на то место, где я стоял. Кругом грохот, треск, гул. Я прижался к средней стойке, думаю — не может быть, чтобы я так глупо и неожиданно погиб. Это я теперь так долго рассказываю, а тогда, в восьмом уступе, все делалось и думалось в доли секунды.

И сразу же возникло решение — подняться на девятый уступ, а оттуда в вентиляционный штрек, через который надеялся пробраться на поверхность. Откуда только силы взялись? Не успел подумать, а ноги уже сами вскочили. Это все-таки почти семь метров высоты, больше двухэтажного дома. Не зря я в школе и в армии занимался спортом, на брусьях и турнике. Схватился за крепь, выскочил наверх. Потом осторожно начал пробираться на вентиляционный штрек. Вот тут я понял, что дела плохи. Весь покрылся холодным по́том. Понимаете ли вы, что это значит, когда под ногами все куда-то расползается, ступишь ногой, а земля уходит куда-то в глубину, — и все-таки я решил ползти вперед, по штреку. Ну конечно, это уже был не тот просторный штрек, к которому все мы привыкли. Приходилось осторожно ползти, мне казалось, что тело от этого не такое тяжелое. Да и во весь рост встать нельзя, все переломано, рельсы перегнуты, перекорежены. Потолок штрека как-то опустился. Впереди еще было маленькое отверстие. Остановился, думаю — что там? Лезть дальше или нет? А куда же еще, если не туда? Посоветоваться не с кем, стою на коленях перед этим маленьким отверстием и гадаю: что там меня ждет? Должно быть, я лишнюю секунду колебался. На моих глазах это отверстие захлопнулось, сжалось, а передо мной выросла гора породы, сломанных стоек, и — что самое страшное — все это начало куда-то сползать. Я отскочил, вернее — отполз назад. Осторожно встал, а гора эта все время на меня находит. Хоть сила это большая, все на своем пути крушит, но не такая стремительная, как в первую минуту обвала. Я уже не знаю, откуда у меня такая решимость взялась, но я вдруг осмелел, прыгнул обратно в восьмой уступ.