Он пересекал линию фронта, его обстреливали зенитки, но он едва замечал рвущиеся снаряды: теперь они казались таким пустяком, таким ничтожным пустяком по сравнению с теми внутренними ощущениями, которыми был наполнен советский летчик-штурмовик Тимофей Старчук. Он стоял лицом к лицу со смертью, он продолжал бороться с него и должен был победить. Он уже представлял себе, как прилетит на аэродром, как с радостными лицами его встретят друзья, как побежит к нему длинноногий врач Андрей Скоринцев, как он будет рассказывать всем о бое с двумя истребителями, о поединке с фашистским летчиком. Но это будет потом, на аэродроме, для этого надо только долететь, победить смерть. На долю секунды он потерял сознание, но мгновенно очнулся и с радостью ощутил в своих руках штурвал. Вернее, действовала только одна, левая рука. Он подбадривал себя: еще десять минут, подержись…
Тимофей Старчук не хочет ни о чем думать. Он заставляет себя только смотреть вперед и думать о посадке. Это главное, что от него сейчас ждет Родина. Да, ему представлялось, что весь народ, все — вплоть до жителей его родного села — Верхние Туры — теперь с нетерпением ждут того, как сможет он совершить посадку. Он уже начал различать очертания знакомых домов. Он летел низко над землей. Каждое мгновение он поглядывал на светящиеся циферблаты приборов, на фосфоресцирующие кнопки, напоминающие о выпущенных бомбах, снарядах. Вот и аэродром. Теперь нужно только найти немного сил, чтобы сесть на землю. Кажется, такая простая штука для летчика. Тимофей Старчук убеждает себя: это же так просто.
Он это делал тысячу раз, до смешного просто… Вот надо сделать круг… Или лучше без всякого круга… На земле вспыхивает условная ракета — ему показывают место посадки. Старчук сбавляет газ и ведет самолет к земле. Теперь борьба закончена. Даже если он погибнет во время посадки, он все-таки привел самолет. Эта последняя мысль, которая мелькает в его мозгу, и он уже слышит удар колес о землю и чьи-то возбужденные голоса.
Никто не мог понять, как он совершил посадку. В самолете подломалось шасси, но уже на следующий день все было исправлено. Потом летчики узнали, что у Старчука были три тяжелых раны, каждая из которых может вывести человек из строя. «Как же он выжил?» — удивлялись друзья.
Но многие из них, летчиков-штурмовиков, понимали, что воля к победе не раз спасала их от смерти, не раз приводила на аэродром, когда гибель казалась неминуемой.
ТРУД И ПОТ СОЛДАТА
До полуночи осталось не больше часа — и далекие кусты, и лощина, и темнеющее небо осветилось луной, и все ярче становились звезды. Константин Доронин лег на траву, подстелил шинель, но заснуть не мог, лишь задремав на мгновение, он вскакивал в тревоге — ему казалось, что спит давно и ночь близится к концу, а то, что он должен был осуществить, к чему готовился весь вечер, — провалилось. Но, увидев вдали у блиндажа сгорбившуюся и, как казалось Доронину, понурую фигуру часового с автоматом и лунный луч, поблескивавший на диске, он успокаивался. Доронин ощупывал лежавшие рядом с ним миноискатель, сумку с плоскогубцами, проволокой, кусачками, всем нехитрым и нужным набором вещей, с которыми сапер не расстается уже третий год. Все на месте — и можно еще отдыхать. Конечно, лучше было бы, если зашла луна, или над землей повисли тучи, или всю ночь не стихал дождь, — тогда бы он со спокойной уверенностью сделал свое дело и никто бы его не увидел. Но легкий ветерок и отдаленный шелест листвы в кустах, и холодный лунный свет не предвещали Доронину ни туч, ни дождя. Он вздохнул, как бы освобождаясь от давящей тяжести, — ничего не поделаешь, придется ползком.
В сущности ему предстояла привычная и даже будничная операция: пробраться к проволочным заграждениям, проделать проход, разминировать лощину, по которой потом пройдет наша разведка. Вот и все — ничего особенного, но все-таки Доронин с каким-то тревожным сердцем ждет полуночи, когда назначен выход разведчиков. То ли потому, что он знал, что с ним пойдет Василий Болотов, который во всем батальоне прославился дерзким и бесстрашным проникновением к врагу, а теперь от Доронина зависела и судьба, и успех Болотова; то ли потому, что днем он совершил трудный и изнурительный переход под палящим солнцем с тремя противотанковыми минами — восемнадцать килограммов, с полным вооружением — еще семь килограммов от полка к лесу, у самого изгиба Курской дуги, опушку которого они минировали; то ли, наконец, потому, что ночь была светлой; но тяжестью наливается все тело Доронина и тоска проникает в душу.
В таком состоянии был он только в те дни, когда впервые попал под артиллерийский и минометный обстрел. Он прижимался к сухой и пыльной земле, которая сотрясалась от взрывов, и осколки посвистывали над его головой, будто тысяча смертей плясала над ними. Тогда тело не повиновалось ему, и хоть кто-то и звал его: «Доронин — встать!» — он не мог поднять голову. И крохотный выщербленный камень, к которому он прижимался щекой, казался ему спасительным барьером, узкой гранью, отделявшей жизнь от смерти. Но это было еще в начале войны, Доронин даже не помнит, где это было — то ли под Уманью, то ли под Харьковом. Теперь же он с привычным самообладанием и внутренним спокойствием ползет под огнем врага. И все-таки предстоящая ночная операция кажется ему сложной и даже трудной, хоть лейтенанту, который передал Доронину листок с вычерченным маршрутом Болотова, он и ответил «есть».
Но легко сказать — «есть!». Надо еще пережить эту ночь, вернуться и доложить: «Все в порядке!»
Как всегда в такие минуты, Константин Доронин обратился к своей памяти. Все прожитое и пережитое на войне представлялось ему легким и незначимым, а предстоящее — целью, к которой надо еще идти и идти… С детских лет он привык к труду, — Доронин вырос в крестьянской семье. В юношеские годы он учился, а потом был до самой войны продавцом в сельской лавке. Жизнь солдата казалась ему легкой и даже веселой. Ведь он видел армию только на параде в Воронеже или в лагерях, куда он ездил в гости в воскресный день. Тогда молодые ребята в начищенных сапогах и в новых гимнастерках встречали их в лесу, и весь день они пели, плясали, веселились. С этим представлением Доронин ушел в армию, на фронт. Его определили в саперный батальон, и с тех пор он помнит только труд и пот. Делали ли они укрепления — он знал, что каждый окоп, или ход сообщения, или блиндаж пропитан его потом, по всей линии обороны прошелся он, сапер Константин Доронин, со своей легкой и проворной лопатой. Наводили ли они переправу — он не забывал, что его труд и усилия с благодарностью отметят те, кто с боями зацепятся за «тот берег», одерживали ли они победу — Доронин даже в полковой славе ощущал соленый привкус не семи, а ста семи потов, которые омыли путь к какому-нибудь, может, уже сметенному огнем войны селу или городку.
Теперь на влажной траве в этот безмятежный вечер можно вспомнить все, что он одолел и что тогда ему казалось неприступным. Их маленький майор Никита Гончаренко с усмешкой, за которой скрывалось упорство, настойчивость и требовательность, вел их и в горах, и в степях, и у минных полей, и у рек.
Был ли он на Кавказе? «Как же», — оживлялся Доронин и вскакивал, вновь садился, вытянув длинные свои ноги в тяжелых ботинках и обмотках. Да, он был там в те дни, когда артиллерия, танки, автомобили с пехотой должны были пройти через перевал, ударить в тыл врагам. Он был все с той же саперной лопаткой, да еще с ломом и киркой. Конечно, винтовка, как всегда, была за плечом, но он, Константин Доронин, не стрелял, а «грыз» камни и скалы, отвоевывал у гор дорогу для войск. День и ночь, день и ночь, без отдыха и сна, полураздетые, обливаясь все тем же потом, долбили они проходы там, где едва видны были следы троп.
Знаете ли вы, что такое десять метров пути? Это тысяча сантиметров, это монотонное, изнуряющее, терпеливое выдалбливание каменных глыб, взрыв и укладка, от зари до зари, в руках — лом, кирка, лопата. Десять метров в день должен был пройти Константин Доронин. Этот день начинался в четыре часа утра, а заканчивался только к полуночи. Армия шла за саперами, она их подгоняла, а победа ждала впереди — она их подбадривала. Ломались кирки, застревали машины, падали от усталости горные лошади, но только люди не могли и не должны были чувствовать усталости. Их сердца выдерживали самое высокое напряжение. Они подтаскивали орудия и автомобили там, где удавалось вовремя — в одну ночь — проложить путь.
