Западный фронт. 1941, июль

Вот человек, который выдержал жестокий и страшный поединок с врагом и пронес через огонь, пытки, угрозы, муки честь сына советского народа, великое звание воина Красной Армии. Это молодой красноармеец Иван Пашков. О себе он говорит с удивительной лаконичностью: «Мы народ — донецкий!» В пехотном полку о нем отзываются с восхищением. На фронте, где так много героических поступков и люди идут в бой с решимостью — победить или умереть, — подвиг Ивана Пашкова вызвал и щедрые похвалы, и гордость, и волнение. Донецкий горняк стал в центре внимания солдат. Раненный, но спокойный и молчаливый, Иван Пашков уже покинул передовую линию, но по окопам, дорогам, батальонам мчалась о ном слава.

Смелые и упорные бон вели отряды под командой генерала Болдина, когда они были во вражеском окружении. Они взрывали мосты и дороги, сжигали бензин, уничтожали вражеские штабы и окопы, били по тылам фашистской армии. Иван Пашков тоже был в окружении и прослыл замечательным разведчиком. Отряды жили в лесах между Могилевом и Смоленском, но живые «щупальца», подобные Пашкову, помогали им следить за селами, где располагались обозы врага, за передвижками войск, за трактами. Иногда на обочинах дорог создавались засады, но впереди шли разведчики, а вместе с ними — Иван Пашков, молодой донецкий горняк.

Во время одной из таких разведок Иван Пашков был на опушке леса неожиданно схвачен и окружен полусотней врагов. Он не успел даже выстрелить. Это огорчало его больше всего.

Но винтовка была в чужих руках, а сам он, разведчик Иван Пашков, шел, подталкиваемый прикладами, связанный ремнями.

У дороги фашисты нашли ящики с пулеметными дисками, нагрузили их на Пашкова и заставили его нести до штаба. Сильный человек все же сгибался под тяжестью ящиков.

Он видел силуэты окружавших его фигур, слышал голоса, удивлялся, что против одного советского разведчика фашисты высылают такой отряд. На пригорке Иван Пашков упал, его подняли, не снимая ящиков; он понес их дальше, пот, соленый и теплый, стекал по лицу. Пашков нес и думал о своем отряде, о разведчиках — что они подумают о нем. Ящики свалились, фашисты снова взвалили их Ивану Пашкову на спину и погнали его вперед.

В маленькой избушке разместился штаб. Пашков привычным глазом подсчитал во дворе автомобили, определил, сколько нужно было бы солдат для того, чтобы всех находившихся в селе врагов окружить. Но руки его были связаны, а сам он — безоружен. Пашков предчувствовал близость смерти и хотел умереть с достоинством, не унижаться, до последней минуты быть солдатом Красной Армии.

С него сняли шинель, пояс, каску. Пот начинал высыхать. Потом его вызвали на допрос.

Офицер говорил с ним на русском языке. Спрашивал его имя, фамилию. Пашков молчал. Он не хотел отвечать, с каждой минутой в его сердце росло презрение к этим людям. Нет, он им ничего не скажет, он готов принять смерть. Офицеры усмехнулись: почему он так торопится умереть? Ивану Пашкову предлагали жизнь, обещали не казнить, пусть он только скажет, где точно находится отряд, какова его численность, есть ли артиллерия, кто командир и комиссар. В это мгновение Иван Пашков снова почувствовал себя разведчиком и решил хоть в последнюю минуту отвести удар от друзей, вместе с которыми он жил в лесу, бился с врагами и побеждал. Он сказал:

— В отряде человек тридцать, они не стоят на одном месте, их трудно поймать, это старые следопыты, хорошо знающие лес. — Пашков мысленно представил себе огромный лес, где жили не десятки, а сотни людей, хорошо вооруженных, готовых к любым схваткам с фашистами. Тонкий и высокий офицер вспомнил о командире, Пашков назвал вымышленную фамилию. «Все ты врешь!» — крикнул офицер. Пашкова начали бить с каким-то упорством и сладострастием, словно в том, что три вооруженных человека бьют по лицу и голове уже измученного красноармейца, есть какое-то особое наслаждение. Пашков не выдавал своей боли, ему хотелось поскорее умереть. Да, в эту минуту мысль о смерти казалась самой счастливой и сладкой. «Поскорее бы уж кончили», — думал он. Но вошел еще один офицер с широким лицом бульдога и потребовал точных сведений. Пашков не мог говорить, не мог произнести ни одного слова. Разве может он выдать своих людей, открыть к ним дорогу, помогать этим убийцам, сжигающим села и города, расстреливающим женщин и детей, топчущим родную землю.

Офицер ждал ответа, Пашков молчал. Тогда его начали пытать. Но и жестокая пытка не вырвала у Ивана Пашкова ни единого слова. Только изредка мужественный красноармеец стонал, боли становились невыносимыми.

Потом его подняли, поставили у стены, Пашков с глубоким безразличием посмотрел на офицера, словно перед ним был столб. Мысли Ивана Пашкова перенеслись в родной Донбасс, в Кадиевку, к родным местам и людям. Ему хотелось, чтобы все, все, даже самые старые донецкие люди, собрались здесь, у этой избы, где велся допрос, и увидели бы Ивана Пашкова, его истерзанное тело. В предсмертный час ему хотелось сказать им, чтобы они отомстили за него и что сам он погиб так, как подобает воину Отечественной войны.

— Теперь тебя повезут расстреливать, — сказал офицер, и Пашков очнулся.

Он не выразил ни удивления, ни страха, в этом не было ничего неожиданного. Три солдата повели его к кустам.

Уже был вечер, луна плыла над миром, листва шумела в лесу, где-то вскрикнула птица и неприятно скрипели немецкие сапоги. Пашков смотрел на весь этот огромный и вечный мир, слушал ночные шорохи, которые его так волновали в детстве. И ему захотелось жить, кажется, никогда еще не была в нем так сильна воля к жизни, как в эту минуту. Пашков шел и думал, что и смерть можно победить. Надо только не терять спокойствия, не волноваться, не знать страха. И у него уже созрел план победы.

Его привели к редкому кустарнику, дали лопату, приказали рыть могилу. Пашков отмерил лопатой землю, начал рыть. Медленно, неторопливо, словно желая хоть этим оттянуть минуту смерти. Его подгоняли, били прикладами. Пашков приготовил себе не очень глубокую могилу. «Если только ранят, то смогу подняться», — подумал Пашков.

Офицер, тот самый, с широким бульдожьим лицом, предложил ему снять сапоги, гимнастерку, брюки. И как только Пашков все это отложил на насыпь, офицер выстрелил из пистолета. Пуля попала в правое плечо и прошла насквозь. Пашков повернулся, от боли застонал, тогда раздался еще один выстрел. Пуля пробила левое плечо. Он упал на колени, свалился в яму. Пашков слышал еще третий выстрел, но ожога не почувствовал. «Очевидно, не попали», — подумал он. Над могилой наклонились немцы. Пашков старался не дышать, боль от двух пуль была невыносимой. Потом его засыпали землей и ушли. Так он пролежал до тех пор, пока не начал задыхаться. Он собрал остатки сил и поднялся. Земля легко подалась, и он выполз из могилы. До рассвета нужно было как-нибудь добраться до леса. Пашков полежал на влажной траве, краем рубахи перевязал раны и пополз, цепляясь за борозды на полях, за камни на дороге, за полынь-траву на полянах. Ему хотелось пить, и порой казалось, что силы покидают его. Но воля к жизни преодолевала все. И он полз, не чувствуя боли и жажды, не думая о них.

Днем его нашли у лагеря отряда генерала Болдина. Ивана Пашкова узнали, его понесли на руках, бесстрашного разведчика, победившего смерть.

День спустя отряд, пользуясь сведениями Пашкова, уничтожил штаб и офицеров, не успевших уйти из села. А вскоре и все отряды под командованием Болдина с боем выходили из окружения. И вместе со всеми шел забинтованный, но с винтовкой в руках Иван Пашков.

Западный фронт, 1941, июль

Ожесточенный бой помог сегодня вывести из окружения отряды полкового комиссара Шляпина и подполковника Белявского.

Еще две недели назад враги мощной танковой колонной рассекли одну из пехотных дивизий 19-й армии, которой командует генерал Конев. В окружении оказались красноармейцы и их командиры — с пулеметами, винтовками, гранатами. Здесь же был и комиссар дивизии Николай Шляпин. Что оставалось делать? Вести людей на верную гибель в ловушку, которую им заготовили враги? Шляпин отверг эту мысль. Он ясно ориентировался в обстановке, повел всех в лес. Фашисты боятся лесов, обычно располагаются только на опушках, предварительно обстреливая их из пулеметов и минометов. В глубь же лесов фашисты не решаются идти. Они знают, что там их тоже поджидает смерть от партизан или красноармейцев, действующих во вражеском тылу. Шляпин знал, что и в окружении можно вести бои, такие же упорные и ожесточенные, как и на передовой линии, там, у быстрой и глубокой реки Вопь, в районе которой вражеские танки отрезали их.