Пучков замолчал и потом бессильно выкрикнул:
— Это Бирман все работает… это он людей у меня забирает!
После обеда они уехали домой. Всю дорогу от Макеевки до Енакиево все сидели в машине молча. Коробов прибавил скорость, и машина неслась по тракту, разбрасывая брызги. В Енакиево Коробова ждала молния:
«Сегодня выезжайте ко мне Москву. Орджоникидзе».
В тот же день Коробов выехал.
— Ты знаешь, зачем я тебя вызвал? — спросил Орджоникидзе, как только Коробов открыл двери его кабинета.
— Догадываюсь.
— Ну и как же?
— Если надо, так поеду.
— Да, — твердо сказал Орджоникидзе, — надо ехать… Надо, я тебя вызвал, чтобы поговорить с тобой лично.
Орджоникидзе помолчал.
— Сначала я хотел просто дать распоряжение об откомандировании тебя в Днепропетровск. Потом решил, что так делать нельзя. Ну так вот, надо ехать. Там народ может работать. Просили только хорошего хозяина на домны. Поезжай, налаживай дело. А кто в Енакиево останется?
— Инженер Банный, — ответил Коробов.
— Как он, — не захромает цех?
— Нет, там люди крепкие.
Несколько мгновений Коробов молчал, а потом добавил:
— Все-таки мне очень тяжело уезжать.
— Я понимаю, — улыбнулся Орджоникидзе. — Поэтому-то я тебя и вызвал.
— Понимаете, — продолжал Коробов свое, — я там пять лет прожил, три года начальником цеха был, попал в самую тяжелую пору. А теперь, когда все восстановлено, цех работает хорошо, надо уезжать. Очень тяжело…
— Ну, что же… Все равно… Надо ехать.
Снова наступило молчание, и у Коробова уже не было слов.
— А как старик работает? — спросил Орджоникидзе об отце Коробова.
— Работает в Макеевке, доволен. А брат здесь, в Москве — преподает…
Орджоникидзе продиктовал по телефону приказ о назначении Коробова начальником доменного цеха завода имени Петровского. Это было в конце октября.
Первого ноября 1933 года Коробов приступил к новой работе.
К приезду Коробова завод имени Петровского уже выполнял программу. Вторая печь была остановлена на капитальный ремонт. На заводе чувствовался подъем. Степан Павлович Бирман — директор завода — сделал уже много. Он сосредоточил свое внимание и свою неутомимую волю на самом уязвимом участке завода — на транспорте. С приездом Бирмана и назначением инженера Феленковского техническим директором на заводе уже началась новая жизнь. Бирман взял в свои сильные хозяйственные руки весь этот расшатанный производственный организм. Он заставил его звучать по-новому, как дирижер с большой волей заставляет звучать провинциальный оркестр. Поэтому, когда Коробов приехал на завод, ему показалось, что больше уже нечего делать. Но надо было внимательно присмотреться к обстановке, к оборудованию цеха, к людям. Нужно было наметить четкую программу, чтобы двигаться дальше. Коробов понимал, что в цехе скрыты большие возможности. Завод мог давать значительно больше чугуна. По приходе в цех Коробов обратил внимание на односторонний ход печей. Это происходило от неправильной нагрузки. Коробов потребовал, чтобы в цех давали только четыре класса руды, и все время следил за тем, чтобы классы руды не перемешивались. Это нововведение позволило правильно вести шахту и рационально распределить эстакады. Потом он начал коренную перестройку рудного двора. И так вот, просто, без всяких затрат начали изменять стиль работы цеха. Коробов решил привлечь к контролю за четкой работой всех механизмов, всех частиц доменного цеха самих исполнителей. Ему при этом вспомнился рассказ одного инженера, недавно приехавшего из Америки: в Мильвоки, на заводе «Мак-Кормик», был объявлен конкурс на лучший лозунг по качеству. Первую премию получил лозунг: «Каждый рабочий сам себе инспектор». Каждый каталь должен сам следить, чтобы мусор и кокс не попадали в печку. Коробов изменил систему распределения материалов на колошнике: материал должен распределяться совершенно ровно.
Однажды поздно ночью на домну позвонил секретарь Днепропетровского обкома партии товарищ Хатаевич. Коробов был тогда на первой домне. Хатаевич вызвал его к телефону. Коробов был очень удивлен таким поздним звонком.
— Могу вам сообщить о решении ЦК, — сказал Хатаевич, — и поздравить вас…
Коробов не понял в чем дело.
— Вы член партии. Решением ЦК вы приняты в партию…
От неожиданности Коробов застыл с детски раскрытым ртом. Он хотел что-то сказать, но Хатаевич перебил его:
— Как дела на домнах?
1933, октябрь
ЗАСТАВА
В этот день бойцы ушли на свою «стройку»: на заставе строилась бревенчатая баня. Каждому нашлась там работа: обнаружились и стекольщики, и плотники, и печники, и слесари. Баню построили в часы, свободные от дозоров, — остались лишь мелкие недоделки. «Вечером затопим», — сказал лейтенант Евграфов.
На охрану границы Евграфов выслал трех бойцов — Коротеева, Летавина и Медведева.
Три пограничника ушли по заснеженной тропе, карабкаясь по крутым сопкам, спустились к буйному и никогда не замерзающему ручью, пробирались среди сухих и низкорослых кустов орешника. Подошли к пограничному знаку, снова вернулись к сопкам и залегли в дозоре.
Но за кажущейся тишиной и покоем острый слух пограничников уловил какие-то неясные голоса. Прошло несколько минут, и с маньчжурской территории, из-за сопки, вышел вооруженный отряд японо-маньчжурских солдат. Коротеев насторожился: куда они идут? Всегда жизнерадостный и иронически настроенный Летавин заметил:
— Должно быть, к нам в гости идут, — ребята для них баню готовят!
Тем временем японо-маньчжурский отряд перешел границу и начал осторожно продвигаться по советской территории. Теперь бойцы ясно различали лицо японского офицера, ехавшего впереди отряда на лошади, видели группу вооруженных солдат. Нужно было немедленно сообщить на заставу. Скорее бежать! Каждая минута дорога!
Коротеев подполз поближе к Летавину, шепнул ему:
— Беги, поднимай заставу, мы останемся здесь!
Летавин прополз к тропе, поднялся и побежал. Он сам себя подгонял. Скорей, скорей!
Летавин спустился с горы, перепрыгивая через кочки, побежал по долине, снова начал карабкаться по крутой сопке, обливаясь потом и задыхаясь. Летавин сбросил с себя тулуп. Остался в красноармейском костюме и валенках.
Тропинка извивалась среди кустов, выходила на вершину сопки, — до заставы было еще далеко. Летавину казалось, что прошло очень много времени и японо-маньчжурский отряд уже занял сопку — важный тактический пункт, захватил Коротеева и Медведева. Что с ними? Летавин расстегнул ворот рубашки и прижал к мокрому телу винтовку.
Вот уже видна застава… Неужели не хватит сил добежать? Часовой сразу понял, что на границе что-то произошло, и быстро распахнул перед Летавиным двери. Начальник заставы лейтенант Евграфов выбежал навстречу:
— Что случилось?
— Японо-маньчжуры перешли границу… Большой отряд… В ружье! — крикнул Летавин и выбежал снова на улицу.
— В ружье! По коням! — скомандовал лейтенант Евграфов, и со всех концов заставы сбежались бойцы. Через несколько минут пограничники галопом мчались к границе.
Кони преодолевали сопки, перепрыгивали через ручьи, кочки, канавы. Лейтенант Евграфов скакал впереди бойцов и на ходу обдумывал тактический план предстоящего боя. Японо-маньчжуры, очевидно, прошли в глубь территории Советского Союза, заняли выгодные рубежи. Как заставить их уйти восвояси?
Основной удар лейтенант Евграфов решил принять на себя. Навстречу Евграфову выбежали Коротеев и Медведев и коротко доложили, что японо-маньчжуры прошли в глубь территории Советского Союза больше, чем на полтора километра, и пытаются пробраться к сопке.
— Сколько их? — спросил быстро Евграфов.
— Около пятидесяти человек, — ответил Коротеев.
К сопке уже пробиралась спешившаяся группа Киселева, Евграфов приказал передать коней коноводам, и пограничники поползли навстречу врагу. Японский офицер заметил бойцов Киселева. Нарушители открыли по пограничникам огонь из пулеметов и винтовок. Бойцы легли за кустами орешника, пулеметчик Петрушенко установил свой пулемет, ожидая команды.
