Во время второго боя нашу восьмерку истребителей вел Геннадий Цоколаев. Они летели на разведку, уже пересекли линию фронта и встретились с пятнадцатью бомбардировщиками «Ю-87». Их прикрывали четыре истребителя. Длинная кильватерная колонна двигалась на большой высоте к дороге. Это был, очевидно, один из тех крупных налетов, которыми враги пытаются нарушить наши коммуникации, сломить стойкость и боевой дух наших войск под Ленинградом. Цоколаев решил вступить в бой. Он выделил четырех истребителей — Творогова, Дмитриева, Литвиненко и Байдракова, которые должны были взять с боем вражеских истребителей. А сам же вместе с Кузнецовым, Байсултановым и Владимиром Дмитриевым вступил в бой с пятнадцатью бомбардировщиками. Надо сказать, что четверка эта отличается в полку не только блестящим владением летным искусством, но и исключительной точностью стрельбы. На истребителе есть пушки и пулеметы различной конструкции и огневой силы. Нужна величайшая концентрация воли для того, чтобы уметь с абсолютной точностью и своевременностью бить по врагу из пулеметов и пушек, в то же время не забывая о маневрировании, о пилотаже, о всех тех элементах боя, которые делают истребителя порой неуязвимым.

И вот Цоколаев решил блеснуть точностью стрельбы и с первого же захода, в первую же атаку сбил три бомбардировщика. Дмитриев и Байсултанов сделали второй заход и подбили еще один самолет. И, наконец, с близкой дистанции Байсултанов подобрался к крайнему бомбардировщику и точным снарядом разорвал его на куски. Бомбардировщик, распадаясь в воздухе, рухнул. Цоколаев собрал свою четверку, а оставшиеся десять немецких бомбардировщиков развернулись, и до цели их не допустили. Тем временем вторая четверка наших истребителей — Творогов, Дмитриев, Литвиненко и Байдраков — вступила в бой с немецкими истребителями. Здесь были равные силы — четыре на четыре. Но у немцев было превосходство в скорости. Творогов поднялся над ними и атаковал их всей четверкой, бросив на них всю массу огня. Два истребителя «мессершмитт-109» воспламенились и упали. Весь этот бой с девятнадцатью вражескими самолетами продолжался, примерно восемь минут. Наши летчики вернулись на аэродром без потерь, сбив семь вражеских самолетов.

Третий бой. Вновь поднялся в воздух Геннадий Цоколаев во главе восьмерки истребителей. Они встретились с пятнадцатью бомбардировщиками и восемью истребителями. На сей раз истребители шли впереди, желая, очевидно, связать боем наших летчиков, охранявших Дорогу жизни, увести их отсюда и тем самым очистить путь подходившим бомбардировщикам. Цоколаев разгадал замысел немцев. Он выделил четверку для боя с истребителями, а сам повел вторую четверку в атаку на бомбардировщиков. План созрел мгновенно. В воздухе в такой обстановке, когда подступает враг, некогда раздумывать. Нужен опыт, нужно иметь нервы, сердце подчинить единой мысли, собрать все, что приобретено многолетним трудом. Все это сконцентрировать в той минутной схватке, которую к тому же и навязать врагу. Цоколаев встретил пятнадцать бомбардировщиков лобовой атакой, и те фашистские летчики, которые не свернули и приняли атаку, — погибли. Четыре бомбардировщика были сбиты. Оставшиеся самолеты ушли назад, но вскоре появилась вторая волна бомбардировщиков — еще пятнадцать самолетов. Это был критический момент и, как говорит Цоколаев, самый сложный в его летной жизни. Восемь наших истребителей отразили крупный налет и израсходовали почти весь запас патронов и снарядов. Чем же встретить новую волну бомбардировщиков? Как отбить второй налет? Уйти, подставить под бомбардировку дорогу на Ладоге, или город, или даже одни дом, или просто наши окопы — представлялось ему чудовищным преступлением. Цоколаев собрал своих летчиков. Вот они выстроились в одну линию, все они с напряжением следили за каждым жестом Цоколаева. Какое решение он примет? Все летчики гвардейского истребительного полка — и Байсултанов, и Дмитриев, и Кузнецов, вся восьмерка приготовилась к любому приказу. Но они не ожидали то, что им сказал условным знаком Цоколаев. Он предложил пойти на коллективный таран. Восемь истребителей протаранят восемь бомбардировщиков, остальные уйдут. Цоколаев повернул голову, все его летчики ответили согласием.

Вот они вышли навстречу плотной шеренгой, каждый из них намечал цель и, приблизившись к бомбардировщикам, без единого выстрела бросились в атаку. Вражеские самолеты не выдержали, начали разворачиваться. Без единого выстрела наши истребители гнали их до линии фронта. Так в журнале боевых действий появилась запись, весьма редкая в авиационных полках: «психическая атака, завершившаяся отражением крупного налета».

В девятом часу вечера вернулся на аэродром летчик-истребитель Алим Байсултанов. Вместе с ним прилетел и командир гвардейского полка морской авиации Балтийского флота Борис Михайлов. Очередной ленинградский патруль. Или точнее — воздушный патруль на подступах к Ленинграду. Их обступили, как всегда, техники, — люди, больше всех поглядывающие в небо, с нетерпением и тревогой ожидающие возвращения летчиков. Байсултанов бросил на ходу, как только стих мотор: «Еще один «хейншель»… Молодой летчик сразу стал центром дня — кажется, совсем недавно, полчаса назад, он вылетел к линии фронта и вот он вернулся с победой. Уже темнеет, летчики спускаются в землянку. Предстоит короткий отдых, но никто не может заснуть.

Конечно, появление морских истребителей в землянке может показаться удивительным. При слове «морской истребитель» у нас возникают обычные ассоциации — соленый морской ветер, волны, бьющиеся о скалы, штормовые валы и человек, господствующий в этой вечной грозной стихии. В самом же деле жизнь этих людей протекает в более прозаической и земной обстановке. Они весь день летают над линией фронта, а живут под землей, в обычных пехотных землянках с маленькими печурками, нарами. Командир полка спрашивает у Байсултанова:

— Как вам удалось с первого же выстрела?

— Я подошел поближе, — отвечает Байсултанов, — думал — будет убегать… Вижу — и не собирается. Что ж, я прицелился, выстрелил… Сперва думал, промахнулся, но через секунду вижу — горит… Вот и все.

Тем временем летчики снимают комбинезоны, унты, садятся к печке, вытянув ноги. Здесь еще холодные ночи, и командир полка следит за тем, чтобы в землянках не было сырости. Теперь в этой вечерней тишине мы видим почти всех прославленных летчиков-гвардейцев, людей, которыми гордится Балтика. Геннадий Цоколаев аккуратно складывает шелковый шарф, с которым не расстается в воздухе. Он спрашивает у Дмитриева:

— Нет писем?

— Нет, — отвечает летчик.

У всех этих молодых летчиков есть свои заботы, у них бывают и тоскливые минуты.

Геннадий Цоколаев вспоминает о матери, она живет в Москве. Михаил Васильев, такой же молодой, но задумчивый парень, рассказывает о только что полученном письме. Васильев поеживается от холода, он простудился и последние дни немного хворает. Он родился и вырос под Старицей, Калининской области. Мать пишет ему, что дом их сожжен, они остались без крова и теперь жизнь надо начинать сызнова, вновь все создавать трудом и упорством, как это было в последние два десятилетия.

В землянке висит короткий плакат, смысл которого ясен только летчикам полка. Состоит этот плакат из двух цифр — 2 и 50. За последние две недели летчики сбили и уничтожили пятьдесят фашистских самолетов, а потеряли — один самолет и двух истребителей, молодых, бесстрашных, душевных летчиков — Шишацкого и Лазукина.

Алексей Лазукин вылетел на штурмовку, он считался мастером штурмовых налетов. Он летал над головами пехоты, расстреливал врагов из пулеметов и пушек. Он летал в тыл врага в любую погоду, усвоив главный закон штурмовиков: внезапность. Надо появиться неожиданно, оказаться там, где его меньше всего ждут, действовать стремительно, смело, не теряться ни при каких условиях, хранить хладнокровие даже в минуты смертельной опасности. Во время штурмовки Алексей Лазукин был ранен в левый бок, в обе руки, в ногу. Но он не хотел сдаваться. Истекающий кровью, он набрал высоту и повел самолет на свой аэродром. Еще наблюдая за поведением истребителя в воздухе, командир полка приказал приготовить санитарную машину. Он понял, что опытный летчик не может с такой неуверенностью идти на посадку. Когда самолет остановился, все увидели обветренное, обрызганное кровью молодое лицо Алексея Лазукина. Он шептал, еле выговаривая, то, что ему хотелось рассказать в эти последние минуты. Еще там, над вражескими колоннами, он понял, что жизнь его кончается, и решил спасти самолет. Он собрал все силы, хоть осталось их у него уже мало. Он подбадривал себя: не сдавайся. Одна рука отказалась повиноваться. Лазукин продолжал вести самолет только правой рукой. Временами он задыхался. Он подумал — осколок, должно быть, задел легкое. Больше всего он боялся потерять сознание. И вот он на аэродроме, привел и посадил машину одной рукой, все в порядке, но он не может подняться.