Враг отступает, но он еще силен, он пытается сохранить своих солдат, свою живую силу. Катуков напоминает танкистам: дело не только в занятии сел и городов, по и в уничтожении врага. Командир танкистов майор Черябкин хотел овладеть селом «ударом в лоб», Катуков отверг этот план: надо охватить с флангов, отрезать путь к отступлению, окружить врага.

Ночью бригада подошла к селу — перекрестку, откуда уходили дороги на запад и юго-запад. Нужно было, не теряя ни минуты, захватить село, овладеть дорогами и держать их под огнем. Катуков выбросил разведку — бронемашины, автомобили с лыжниками и автоматчиками. Вскоре вслед за разведкой поползли наши танки с десантом пехоты. Все это — небольшие части, главные силы генерал еще не вводил в бой. В ту минуту, когда разведка донесла о поспешном приготовлении фашистов к отходу, а танки заняли дорогу за селом, оказавшись в тылу врага, в ту самую минуту Катуков бросил бригаду в бой.

На рассвете бригада совершила обходный маневр в районе сел Гряды и Покровское. На шоссе генерал оставил до роты пехоты и пять танков. Основные же силы он бросил на проселки и вышел с фланга на Гряды, окружил село. Враги выскочили из домов, не успев даже одеться. Многие из них бежали от смерти в лес, к озеру, которое еще накануне превратили в гигантскую могилу: в прорубь они бросали своих солдат, чтобы скрыть трагические потери.

Мы видели на шоссе, соединяющем Клин с Волоколамском, разбросанные по снегу трупы врагов. Нынче утром здесь был бой. Фашистская-пехота, прикрывшись арьергардом, двигалась по шоссе. Командир вражеского полка приказал не задерживаться из-за раненых и обмороженных, бросать их в пути: надо спасать полк. Автомобили застревали в снегу, их поджигали, но не тянули за собой. Это был пехотный полк, основательно потрепанный в боях под Клином. Вот тогда был задуман смелый маневр — бросить крупный отряд лыжников с автоматами в обход, зайти в тыл врагу, отрезать ему путь для отступления, окружить его.

Лыжники вошли в лес и двигались по просекам или густым зарослям осторожно, не обнаруживая себя. Они догнали врага, обошли его и к вечеру очутились в тылу; лыжники отрезали им путь. В условленный час они открыли ураганный огонь по продвигавшейся вражеской пехоте. Фашисты заметались по дороге. Они бежали по глубокому снегу, падали, ползли, цепляясь друг за друга. Огонь наших автоматчиков не стихал. Враги пытались обороняться, но уже было поздно — лыжники разгромили полк.

Так на всех дорогах лежат мертвецы, солдаты Гитлера, нашедшие себе могилу на советской земле. Лежат скелеты полусожженных автомобилей, пушки, мотоциклы, минометы. Только на днях все это действовало, двигалось, было наполнено жаждой истребления.

Теперь с потрясающей силой перед нашими бойцами воскресают страшные картины, беспримерные ужасы, которыми фашисты сопровождали свой путь на восток. Жестокость не спасла их, обреченных на смерть, на гибель. Треск пылающих городов, стоны детей, женщин и стариков, расстреливаемых из пулеметов на дорогах, крики о помощи тысяч и тысяч обездоленных и растерзанных людей, этот созданный Гитлером мир слез, отчаяния, голода и безысходных мук как бы соединился здесь, под Москвой, в единый поток.

Враг понимает, что идет жесточайшая, неслыханная в истории человечества борьба. Он пытается задержать наших воинов, чтобы успеть уйти. Пусть погибает все: автомобили, танки, мотоциклы, орудия, — враги только сами пытаются спастись. Они минируют дороги, мосты, поляны, дома. В селе Деньково саперы генерала Катукова нашли семьдесят мин, разбросанных под снегом на шоссе. Враг коварен и изворотлив. По шоссе надо двигаться с величайшей осторожностью, потому что здесь мины подстерегают путников на каждом шагу. И днем, и ночью саперы ищут мины, обезвреживают дороги, спасают людей от смерти, расчищают путь войскам, наступающим на запад.

Западный фронт, 1942, январь

На следующий день, к вечеру, я приехал в батальон Косухина.

До опорного пункта осталось три километра. Это Косухин знал хорошо; он измерил путь к деревне Силки, где укрепились враги, изучил лесок, лощину за ним, два холмика, поле с уже чернеющим, а местами и талым снегом. Вот еще речушка — приток Угры — ее придется перейти за лесом, — там отлогий берег. Может быть, тогда дорога к деревне удлинится, по по прямой здесь — рукой подать! Шесть сантиметров на карте — три километра на местности. Косухин представлял теперь тот клочок земли, который ему надо было преодолеть, чтобы приблизиться к деревне.

Теперь, склонившись над картой и освещая ее уже желтеющим накалом фонаря, он видел не тонкие, едва заметные линии, зеленые и серые пятна, а все, что таилось за ними, — тракт, минированный и непроходимый, лес, на опушке которого лежали сваленные снарядами ели, узкие просеки, бугры у реки, желтеющую тропу и лощину, — по ней можно идти даже под огнем врага. Нелегко дались Косухину эти знания — весь вечер он ползал с саперами, пытаясь при голубоватом свете луны разглядеть подступы к деревне. Он вернулся мокрый, весь в грязи, вздрагивая от напряжения и усталости. Батальон уже отдыхал.

Впрочем, можно ли было назвать это отдыхом? Люди спали в траншеях, вырытых в снегу, у потрескивающих костров, прикрытых плащ-палатками. Нет ни времени, ни возможности сооружать теплые землянки или блиндажи, а деревни уничтожены огнем, снарядами, отступающим врагом. Два дня и две ночи, не задерживаясь, с боями, — то пробираясь лесом, то проползая по заснеженным полям, то шагая по колено в талой воде, — наступал, двигался на запад батальон Косухина. Кони выбивались из сил, — они проваливались в снег, и их приходилось поднимать. Автомобили и орудия застревали в грязи уже начинающейся распутицы, моторы закипали и глохли, — тогда и им помогали люди. Они упирались руками и плечами в кузов, цеплялись за спицы колес орудийных лафетов, подталкивали или тянули их за собой, взявшись за веревку, но все же не расставаясь ни с вещевым мешком, ни с винтовкой, ни с патронами. Даже гусеницы танков скользили на проселках, и им расчищали дорогу люди. Только они, эти простые советские люди, казалось, не ощущали усталости. Они выдерживали — и в грязи, и в воде, и в снегу, и в почерневшей жиже лесных дорог. Людям на войне, да еще во время наступления, не полагалось уставать, и они оказывались сильнее, выносливее — и коней, и автомашин, и танков. Люди падали лишь сраженные пулей или осколком, истекая кровью. Да и в эту ночь капитан Косухин остановился только потому, что предстоял упорный бой и нужно было осмотреться, прощупать вражеские позиции, обдумать все до мельчайших деталей и дать соснуть людям хоть до рассвета.

Еще днем Косухин послал трех саперов разминировать кустарник и лес, по которым должен был пройти батальон. Тимофей Ковальчук, Николай Марченко и Василий Дрозд ушли, спрятав банки с мясными консервами.

— Вернемся — будет закуска, — улыбнулся Дрозд и взглянул на Косухина, как бы определяя, понял ли капитан его намек.

— Ладно, там видно будет, — ответил Косухин.

Они ушли с деловитой неторопливостью знающих свое дело людей. Вернее, не ушли, а поползли. Враги держали под минометным, пулеметным обстрелом дорогу и поляны — надо было пробиться сквозь завесу огня. Может быть, в те дни, когда они только становились воинами, тоскливый и смертный свист приближающихся мин задержал бы их. Теперь же саперы знали, где прятаться от осколков, когда зарыться в снег, как обмануть смерть. Они вернулись к вечеру, но Дрозд лежал на спине Ковальчука, ничком, свесив руки, а ног у него не было.

— Как его? — тихо спросил Косухин.

— Не уберегся, товарищ капитан, — ответил Марченко каким-то виноватым тоном, — на мину наткнулся… Теперь к лесу можно идти…

Повар принес ему котелок с кашей, но Марченко неохотно потянулся за ней. Он прилег на снег, наблюдая за врачом, который склонился над смертельно раненным Дроздом. Косухин открыл свою флягу и предложил Марченко: