О, как по-разному они отвечали на движение его души! Левий Матфей опустил голову, как провинившийся ребенок, и в глазах его были слезы. Иуда оскорбился. «Если Ты умел так унизиться, то никогда не быть Тебе царём Израиля, — говорил его взгляд. — Следуя за Тобой, мне не получить никакой выгоды. Я знал это и раньше, теперь уверен. Не зря я лгал, и доносительствовал эти годы. А теперь Ты обречён, и мы оба знаем это». Когда дело дошло до Кифы, тот, как всегда, взорвался. Ни думать, ни молчать он не умел одинаково.
— Господи! Тебе ли умывать мои ноги?
Что Иисус должен был ответить самому порывистому, не рассуждающему никогда ученику? Как дитю малому сказал:
— Что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после.
Так отвечают детям: делай, что я говорю, а когда подрастёшь, то поймёшь, зачем всё это было нужно. Но, как не удовлетворяются подобным объяснением дети, упрямые, неразумные дети, так и Симон Кифа не удовлетворился.
— Не умоешь ног моих вовек!
Иисус даже улыбнулся, вопреки той грусти, что поселилась в этот вечер в сердце. Он знал, как совладать с этой детской душой в теле взрослого человека. Пригрози самым страшным — уходом своим, потерей Учителя, волшебно перевернувшего всю жизнь Кифы, и тот смирится. Иисус торжественно сказал Симону Кифе:
— Если не умою тебя, не имеешь чести со мною…
Мысль о разлуке с Иисусом была невыносима для Кифы. Это была смерть для него. Лишь рядом с Иисусом Симон становился уважающим себя человеком.
— Не только ноги мои, но и руки и голову! — тут же воскликнул он.
— Омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь, — так отвечал Иисус.
Он хотел сказать, что стоит выбросить из сердца зависть, вражду, гордость, и останется только такой пустяк, как омовение ног. И человек будет чист весь. Но Кифе лучше не говорить иносказательно. Он и обычную речь не всегда понимает. Иисус только вздохнул, взглянув в недоумевающее лицо ученика.
Итак, он омыл им ноги. Вымыв руки свои, возлёг за столом. Мириам, в глазах которой в последнее время жила неугасающая печаль, хотела сесть у него в ногах. Он удержал женщину за руку. Посадил её вблизи своего сердца, на скамье оставалось пространство. Им вдвоём хватило бы места везде, лишь бы не мешали. Но вряд ли теперь это было возможно — чтобы им не мешали. Хорошо, что должен родиться ребенок. Только сосредоточенность на той жизни, что растёт и развивается в глубине её тела, помогает ей переносить постоянную тревогу и печаль. Она иногда сидит с таким просветлённым лицом, вслушиваясь в себя, с присущей ей цельностью вся погружаясь в предстоящее материнство…
— Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам.
Так сказал Учитель своим ученикам по поводу всего того, что произошло. Он не знал, что завтра — день его смерти. Но, предчувствуя опасность и смерть, хотел оставить им память о себе. Вот такую — не как об Учителе, а как о друге.
И он преломил хлеб — льхэм, возблагодарив Господа, раздал его тальмидам[353], сказав, как всегда, «Д’на ху бисри» — «это тело моё». Затем благословил чашу с хамрой[354]. Отпил из чаши глоток и, пуская её по кругу, сказал: «Д’на ху дами» — «это кровь моя».
И попросил их творить это всегда в воспоминание о нём. Уже потому, что никто не возразил, не стал расспрашивать, а что же с ним станется, и почему они будут вспоминать о нём, а не быть с ним рядом, стало ясно — они тоже предчувствуют недоброе. Они боятся за себя, понимал он, ибо им грозили хэрем[355] и отнятие имущества. За сорок дней до пэсаха[356] был объявлен клич: «Йэшуа Г’ноцри будет побит камнями за колдовство, и подстрекание, и отвращение Йисраэля; всякий, кто может сказать что-либо в его защиту, пусть придёт и вступится за него»[357].
Они пришли в Иерусалим, и Он говорил в свою защиту сам, и был жив до сих пор, и не побит камнями, Но как долго это могло длиться?
Даже Мариам почти отпустила Его из жизни. Она стремится провести с ним каждое свободное мгновение, она прикасается к нему руками, ласкает его лицо — большего перед родами позволить себе нельзя, они давно уже не были близки… Но всё это — словно в последний раз, лихорадочно, жадно, быстро. Вот и сейчас она сжимает в своей руке его ладонь, не отпуская, почти вцепившись в неё, ему не больно, конечно, её рука так легка, но не ощутить её тревогу и боль в этом жесте невозможно. И её желание насытиться каждым мгновением любой близости, даже такой, украденной, явно осуждаемой большинством его учеников, тоже нельзя не почувствовать.
Пять дней назад, в Вифании, она вошла к нему, когда он возлежал с учениками, и с братом её Лазарем. Марфа служила им за столом. Не глядя ни на кого, вылила ему на ноги фунт нардового драгоценного мира, и отёрла волосами своими. Дом наполнился благоуханием от мира. Как тогда, в доме Симона-фарисея. Но только тогда она была полна надежд, и лицо её сияло любовью и радостью. Любовь есть и сейчас, только радость и надежда покинули Мариам. Драгоценный дар Господа — ребенок в её чреве! Он даст ей силы жить, если с ним и впрямь что-то случится. Иоанна не оставит Мириам. Полная жизни, вечно улыбающаяся Иоанна, счастливая мать мальчика-крепыша, которого она обожает, и Хуза, её благодарный муж.
Что бы там ни было, а Мариам в надёжных руках. Есть у неё и друг из числа учеников, Дидим. Он искренне привязан к женщине, что стала подругой Иисусу. С ним не может быть плохого, его защитит отец. И Дидим не оставит Мариам без заботы и защиты. Есть, наконец, и Иосиф. Мир не без людей, не всё Иудами заполнен он. Как он тогда вскинулся, как загорелся ненавистью и злостью, увидев её поступок!
— Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим?
Не о нищих позаботился Иуда, не о них опечалился! Всё потому, что вор. Не хватает Иуде тех денег, что он таскает из денежного ящика, принадлежащего всем. Он носит то, что в него опускают, и он же вынимает оттуда. И тех денег, что дают римляне, тоже не хватает. На что ему деньги? Семьи нет у него, кормить некого. Сам он не голоден, благодарение Господу, в стране немало мест, где ждут Иисуса с учениками, там есть и кров, и хлеб. Одежда у них всех простая, в дороге, в которой они без конца, другая не нужна. Так на что деньги?
Иисус ответил тогда Иуде:
— Оставьте её. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда.
Мариам любила его, то был знак её любви. Он не хотел делить эту любовь с учениками. Всё остальное и так им принадлежало. А ведь Мариам взяла деньги на ароматы не из ящика на поясе Иуды. Она, а также Иоанна, и Сусанна, — они щедро делились своим имуществом с Иисусом и его учениками. Служили имением своим. Для них, в отличие от Иуды, всё, что касалось Иисуса и его учения, было общим и самым важным делом на свете.
Почему он потерял Иуду? Как это получилось, ведь столько же, если не больше, тепла подарено ему, как другим. Он держал его руки в своих, учил эти руки чувствовать, понимать боль. Он наставлял, рассказывал. Учил любить и сострадать, быть добрым, быть смиренным. Почему всё его долготерпение, все волны милосердия и любви, направленные на эту жестоко искушаемую душу, разбились о гордыню Иуды? Он скорбел о нём. То была та самая скорбь, что заставляла плакать его над обречённым Иерусалимом. «Как оставлю тебя?» — вот что было главным в его мыслях об Иерусалиме. Там, в этом городе, который он так любил, оставалась плоть его и кровь, оставались такие, как Иуда. И, как не сумел он спасти ученика, так не спасти ему город — сердце родной земли…
Вот и сейчас — неспокоен Иуда, очень неспокоен. Что гложет его, хотелось бы знать. Хотя догадаться нетрудно. Здесь, в этом доме, он ещё не бывал. Иисус берёг до сих пор своих сторонников, родственников Иосифа. Сегодня утром он послал Симона Кифу и Иоанна в Иерусалим, указав им тайный знак, сказал, что при входе в ворота они встретят слугу с кувшином воды, почерпнутой в одном из источников для вечернего употребления. Следуя за ним, они придут в дом, и встретившему их передадут о намерении Учителя собраться в этом доме сегодня с учениками. Симон и Иоанн, встретившись в условленном месте с остальными учениками, привели их в этот дом, где ждал их Иисус вместе с женою. Ещё один дом, в котором живут любящие Иисуса. Ещё один дом, о котором Иуда донесёт теперь римлянам: «Вот дом, где живут сообщники Его». И возьмёт сребренники в руки, жалкие сребренники. Иуда, не надо, не надо так дёшево ценить свою душу! Не слышит, и уже не услышит никогда ученик. Что же, да пребудет с ним мир навсегда.
