Горючим ядом было христианство.

Ужаленная им душа металась,

В неистовстве и корчах совлекая

Отравленный хитон Геракла – плоть.

Живая глина обжигалась в жгучем

Вникающем и плавящем огне.

Душа в борьбе и муках извергала

Отстоенную радость бытия

И полноту языческого мира.

Был так велик небесной кары страх,

Что муки всех прижизненных застенков

Казались предпочтительны. Костры

Пылали вдохновенно, очищая

От одержимости и ересей

Заблудшие, мятущиеся души.

Доминиканцы жгли еретиков,

А университеты жгли колдуний.

Но был хитер и ловок Сатана:

Природа мстила, тело издевалось, –

Могучая заклепанная хоть

Искала выхода. В глухом подполье

Монах гноил бунтующую плоть

И мастурбировал, молясь Мадонне.

Монахини, в экстазе отдаваясь

Грядущему в полночи жениху,

В последней спазме не могли различить

Иисусов лик от лика Сатаны.

Весь мир казался трупом, Солнце – печью

Для грешников, Спаситель – палачом.

Водитель душ измученную душу

Брал за руку и разверзал пред ней

Зияющую емкость преисподней

Во всю ее длину и глубину.

И грешник видел пламя океана

Багрового и черного, а в нем,

В струях огня и в огневертях мрака

Бесчисленные души осужденных,

Как руны рыб в провалах жгучих бездн.

Он чувствовал невыносимый смрад,

Дух замирал от серного удушья

Под шквалами кощунств и богохульств;

От зноя на лице дымилась кожа,

Он сам себе казался гнойником;

Слюна и рвота подступали к горлу.

Он видел стены медного Кремля,

А посреди на рдяно-сизом троне

Из сталактитов пламени – Царя

С чудовищным, оцепенелым ликом

Литого золота. Вкруг сонмы сонм

Отпадших ангелов и человечий

Мир, отданный в управу Сатане:

Нет выхода, нет меры, нет спасенья!

Таков был мир: посередине – Дьявол –

Дух разложенья, воля вещества,

Князь времени, Владыка земной плоти –

И Бог, пришедший яко тать в ночи –

Поруганный, исхлестанный, распятый.

В последней безысходности пред ним

Развертывалось новое виденье:

Святые пажити, маслины и сады

И лилии убогой Галилеи…

Крылатый вестник девичьих светлиц

И девушка с божественным младенцем.

В тщете земной единственной надеждой

Был образ Богоматери: она

Сама была материей и плотью,

Еще неопороченной грехом,

Сияющей первичным светом, тварью,

Взнесенной выше ангелов, землей

Рождающей и девственной, обетом,

Что такова в грядущем станет персть,

Когда преодолеет разложенье

Греха и смерти в недрах бытия.

И к ней тянулись упованья мира,

Как океаны тянутся к луне.

Мечты и бред, рожденные темницей,

Решетки и затворы расшатал

Каноник Фрауенбургского собора

Смиреннейший Коперник. Галилей,

Неистовый и зоркий, вышиб двери,

Размыкал своды, кладку разметал

Напористый и доскональный Кеплер,

А Ньютон – Дантов Космос, как чулок

Распялив, выворотил наизнанку.

Всё то, что раньше было Сатаной,

Грехом, распадом, косностью и плотью,

Всё вещество в его ночных корнях,

Извилинах, наростах и уклонах –

Вся темная изнанка бытия

Легла фундаментом при новой стройке.

Теперь реальным стало только то,

Что было можно взвесить и измерить,

Коснуться пястью, выразить числом.

И новая вселенная возникла

Под пальцами апостола Фомы.

Он сам ощупал звезды, взвесил землю,

Распялил луч в трехгранности стекла,

Сквозь трещины распластанного спектра

Туманностей исследовал состав,

Хвостов комет и бег миров в пространстве,

Он малый атом ногтем расщепил

И стрелы солнца взвесил на ладони.

В два-три столетья был преображен

Весь старый мир: разрушен и отстроен.

На миллионы световых годов

Раздвинута темница мирозданья,

Хрустальный свод расколот на куски

И небеса проветрены от Бога.

Наедине с природой человек

Как будто озверел от любопытства:

В лабораториях и тайниках

Ее пытал, допрашивал с пристрастьем,

Читал в мозгу со скальпелем в руке,

На реактивы пробовал дыханье,

Старухам в пах вшивал звериный пол.

Отрубленные пальцы в термостатах,

В растворах вырезанные сердца

Пульсировали собственною жизнью:

Разъятый труп кусками рос и цвел.

Природа, одурелая от пыток,

Под микроскопом выдала свои

От века сокровеннейшие тайны:

Механику обрядов бытия.

С таким же исступлением, как раньше

В себе стремился выжечь человек

Всё то, что было плотью, так теперь

Отвсюду вытравлял заразу духа,

Охолощал не тело, а мечту,

Мозги дезинфицировал от веры,

Накладывал запреты и табу

На всё, что не сводилось к механизму:

На откровенье, таинство, экстаз…

Огородил свой разум частоколом

Торчащих фактов, терминов и цифр

И до последних граней мирозданья

Раздвинул свой безвыходный Таноб.