— Они прикидывают, сколько и чем с нас взять, — высказал догадку Артамонов.

— Надо оплачивать транзит, — сказал ему в подтверждение старший пан, полистав таможенные документы.

— С какого переляка! — возразил ему Прорехов. — У нас частные вещи! Какой еще, к черту, транзит?!

— Таможня грузовая, — зевнул поляк, поскольку дело было к ночи.

— Наши пропустили, значит, все нормально — никакого транзита! — впрягся в канат спора Макарон.

— Мы художники! Свое везем! — встал стеной Давликан.

— Это ваши вас пропустили, — спокойно толковал пан и продолжал чистить под ногтем. — А здесь польская таможня.

— Но ведь АКаэМы у вас по-прежнему наши! — не выдержал Макарон. — Вот когда научитесь свое оружие мастерить, тогда и будете качать права! А сейчас вы вымогаете взятку! Причем неадекватную нашему грузу. Мы согласны дать, но в разумных пределах. Скажите сколько и обоснуйте — за что!

— Не надо так шуметь, — попятился старший пан. — Может, вы иконы везете. Откуда нам знать.

— А вы проверьте, — предложил Макарон. — Нет у нас ни икон, ни вализ!

— Если мы проверим, то вы уже не сможете снова собрать машину назад, решил взять на арапа поляк.

— И проверьте! — потребовал Макарон.

— Сейчас проверим. Только не надо так кричать, — поляк понял, что не на тех нарвался.

— Да мы и не кричим, — взял на октаву ниже Макарон. — Просто у вас все посменно — подурачился и к панночке под юбку, а мы вторую ночь не спим!

От крика художников поляки стихли. Стало понятно, что ни злотого, ни даже переводного рубля с творцов не поиметь. Пану стало скучно.

— Что в сумке? — без всякого интереса спросил он.

— Копии работ да плакаты, — ответствовал Артамонов и для пущей достоверности провернул трюк с разрыванием стопки. — Кому они нужны, эти копии!

— Проезжайте! — скомандовал в сердцах старший пан. — Только канистру эту поставьте вон туда, за сарайчик, — добавил представитель Польши, бедной на виноградарство.

— Нет проблем, — согласился Артамонов.

— Убедительно, — поощрил его Макарон, когда отъехали. — Что было бы, полезь они глубже?

— Варшава — прямо! — выпалил протрезвевший Давликан.

Высунув в окно замлевшие руки, Артамонов приступил к написанию изустных писем главе Польского государства, по территории которого продолжился вояж. Проезжать по стране и не обратиться к ее руководителю было неприлично, считал Артамонов. И стал зачитывать письмо:

«Товарищу Валенсе, человеку и пулемету! Уважаемый Лех! Въезжая на вверенную Вам временно территорию, вынуждены заявить, что обе таможни — и наша и Ваша — структуры ублюдочные! Но к причине нашего к вам обращения это не относится, однако…»

В этот момент «Волга» сшибла зайца.

— Будет прекрасное жаркое, — сглотнул слюну Давликан и, чтобы проветривался, привязал зайца шпагатом неподалеку от красных трусов.

— «…однако, — невзыскательно продолжал Артамонов, — находясь перед Вами в полном пардоне за только что снесенного бампером косого, мы просим отвечать нам сразу в Познань. Там мы будем обязаны скинуть Вашим согражданам не идущие у нас предметы, как то: лебедку ручную автолюбительскую, два топора, четыре комплекта постельного белья, часы настенные электронные, примус, палатку туристическую на два спальных места, три пары кирзовых сапог, набор гаечных ключей, четыре кителя без погон и медвежью шкуру в виде накидки на сиденье. Вы можете по справедливости спросить, почему именно эти вещи мы намерены сбросить у Вас безналогово в целях приобретения на вырученные злотые несусветно дорогого у Вас бензина? Отвечаю со всей прямотой замудохавшегося в одной и той же позе пассажира известной Вам модели «Волга»: потому, что подбирали мы их специально, чтобы на вашей таможне подумали, что это для дорожных нужд. Понимаете? Вы можете с укором вопросить: при чем здесь примус? Вопрос правильный — в дороге, по нашим временам, он действительно ни к чему. Просто у коменданта нашей гостиницы Ренгача выявилась большая задолженность перед партией, и мы решили ему помочь разобраться со взносами. Участники многих битв — за урожай, за светлое будущее, за мир во всем мире, — мы не могли поступить иначе. По Вашей территории мы проходим транзитом, дабы втюхать голландцам русскую живопись — затея на первый взгляд нереальная, но у нас нет выхода — нам нужны гульдены. Сам-Артур решил искоренить в газете «Смена» понятие «рукописи» и, как всегда, нацелил нас на деньги кураторов. Макарону все по херу, а мы с Прореховым считаем, что обращаться в центр по такому пустяку, как десяток-другой наборных компьютерных станций, не следует. Поэтому и корячимся сейчас, чтобы каждый сотрудник «Смены», прикидываете, играл в «тетрис» на персональном рабочем месте!»

Покончив с текстом, Артамонов типа достал облатку, сымитировал запечатывание конверта и бросил его в почтовый ящик заоконного пространства. Всего этого не видел Давликан. Он спал, положив голову на запаску. Макарон строго следил, совпадают ли километровые столбы с показаниями спидометра. Он вычислил, что польские километры короче наших, и был намерен поведать об этом в P.S. артамоновского письма.

Под утро подъехали к Познани и никак не могли пронырнуть к торговым рядам — всюду висели «кирпичи». Пришлось подсадить к себе веселого пана в качестве штурмана.

— Ну и где ваш пресловутый регулируемый рынок? — пытал его Макарон.

Пан указывал вперед и бубнил:

— Просто! Просто!

— О чем он там бормочет?! — вдумчиво вопрошал Макарон. — Что такое «просто»?

— Не понял, что ли? Просто — это прямо, — перевел Давликан.

И действительно, на познаньском рынке торговала вся Россия. Челноки не прямого, но обратного действия завалили товарами все прилавки. Это было что-то! Целый слой российского населения, порожденный плывучим, как пески, рынком, скупал все приличное в России и сбрасывал в странах СЭВ. Конкуренция в рядах была немыслимой. Тем не менее распродажу привезенного имущества провели удачно. Невостребованными оставались лишь часы, которые Макарон прихватил из номера в гостинице «Верхняя», примус да медвежья шкура.

— Не идут, — крутил часы в руках пан.

— Как «не идут»? Тикают самым форменным образом, — вел торги Макарон. Это наши бортовые часы.

— Там нет батарейки, — и хотелось, и кололось пану купить, но сбить цену.

— Правильно, откуда ей там взяться, — накручивал аксакал. — Батарейку вставите, и вперед — часики закрутятся.

— Но сейчас не идут, — говорил пан.

— Демонстрирую! — сказал Макарон и вынул батарейку из куклы с соседнего прилавка. — А теперь берете? — насел он на пана.

— Теперь беру, — согласился пан. — Теперь видно, что работают.

— Раз видно, платите сто тысяч злотых и забирайте, — потер руками Макарон. — Это все равно что задаром.

— Как сто? — возмутился поляк. — Мы договаривались за восемьдесят.

— Правильно! — объяснил Макарон. — Без батарейки. А теперь часы укомплектованы.

— Ну, хорошо, паны, я согласен.

Пересчитав деньги и засунув их подальше в карман, Макарон вынул из часов батарейку и вновь поместил в замлевшую куклу.

— Как же так, паны? — не понял юмора поляк.

— Вот вам пять тысяч назад, — рассчитал все верно Макарон. — Я спросил — батарейка здесь у вас стоит пять тысяч злотых.

Медвежью шкуру паны тоже брать не спешили — щупали, прикладывали к уху.

— Пан, это не раковина, — говорил Давликан. — Это шкура. Она повышает потенцию.

— Ее надо есть?

— Нет, ее надо спать, — рекламировал товар Давликан. — От нее такое электричество, что жена сразу бросит разъездную командировочную работу…

Несмотря на хитрости продавцов, примус и шкуру вельможные паны все же не купили. Шкуру пришлось вновь втаскивать в салон и накидывать на переднее сиденье, что оказалось намного сложнее, чем вытащить. Площадь ее, слава богу, была больше десяти квадратных метров.

Давликан вспомнил про горбатого зайца и, обнажив втянутый живот, потребовал примус. Пришлось отыскать безлюдную рощицу и испечь в фольге жертву дорожно-транспортного происшествия. Прежде чем съесть, Давликан занес зайца в свой дорожный блокнот эскизным наброском.