— Н-да, с этим студсоветом надо что-то решать, — призадумался вслух Рудик.

— Я буду говорить об этом на ближайшей сессии ООН, — сказал Артамонов.

— Есть только один способ, — сказал Бирюк. — Вам необходимо купить настенный календарь, повесить его на стену и выделить красными кружочками все более или менее знаменательные даты. Допустим, в один прекрасный вечерок, типа сегодняшнего, заходит к вам с тыла студсовет и спрашивает, по какому поводу банкет. На самом деле у вас проводится обмывка степухи. Но вы подводите его к календарю и тычете носом в дату рождения или смерти такого-то или такой-то. И все — проблема снята. Принимать меры не имеют права. Наказывать за бокал, поднятый в честь Бабушкина, или, скажем, какой-нибудь там Парижской коммуны просто нельзя. Это будет котироваться как политическое заявление со стороны студсовета, и с ним по вашей жалобе грамотные парни из органов разберутся в один момент.

Завершение Дня донора пошло как по маслу. Бирюка отвели в его комнату только к полуночи. На протяжении всего пути он порывался вниз по лестнице в сторону поймы, чтобы сбить температуру, поднявшуюся так высоко, словно ему вместо двух пузырей охлажденной «Медвежьей крови» влили три флакона горячей крови Мурата.

Глубоко за полночь в 535-ю комнату в желтой майке лидера с закономерным разрезом сзади вошла пропадавшая где-то Татьяна. Она набросилась на всех с обидой, что ее никто не удосужился предупредить о готовящемся мероприятии, в результате чего День донора прошел без нее! Красные кровяные тельца Татьяны явно уставали циркулировать по большому кровяному кругу ее необъятного баскетбольного тела. Они утомились снабжать килокалориями периферические закоулки, отстоящие от сердца дальше, чем III крайнесеверный пояс в системе Союзглавснаба от Москвы. Некоторые эритроциты здоровой Татьяны, будучи перелитыми больному, с превеликим удовольствием отдохнули бы недельку-другую в каком-нибудь лилипуте на малом артериальном круге.

— Наташу, я вижу, вы предупредили! Она свою кровь сдала! — сучила ногами Татьяна. — А меня почему нет?!

— Алешину? Да она — как мужик! — сказал Реша. — А ты у нас, Танечка, субтильная!

— Не называй меня Танечкой! — нависла она над Решетовым.

Наташе пришла в голову мысль отпустить Реше «леща» за оскорбление, но до морды его лица было не достать — Реша возлежал на подоконнике в противоположном конце комнаты. И тогда Алешина икнула.

— Ик — это заблудившийся пук, — как всегда, пояснил Артамонов.

Не обратив внимания на ремарку и не утруждая себя поиском, Наташа выписала оплеуху кому-нибудь — а именно сидевшему с ней бок о бок Фельдману. Фельдман хотел опешить, но не успел.

Воспользовашись неразберихой, Татьяна с вызовом развернулась и направилась к выходу. Крутанутый каблуком ее сапога-чулка длинный домотканый половик с вихрем свился в архимедову спираль. Татьяна удалилась, хлопнув дверью. Бирюку еще предстояло ответить за то, что она, будучи непроинформированной, не смогла выступить на Дне донора. Провести столь ответственное мероприятие и не задействовать в нем Татьяну — такое Бирюку сойти с рук не могло.

С Нинкиным и Пунктусом после Дня донора стало твориться что-то неладное, словно они сдали кровь не государству, а просто перелили ее друг в друга, обменялись ею. Если встретились они на абитуре примерно одинаковой упитанности молодыми людьми, то теперь их диполь, словно устав держаться на сходстве сторон, перешел к новой форме симбиоза — контрастной. У Нинкина стал появляться пикантный дамский животик, округлились щеки и бедра, но самое страшное — ему перестали идти его всегдашние лыжные палки и противогаз. Пунктус же, наоборот, стал более поджарым и смуглым, его суточный профиль сильно изменился, кисти его рук стали принимать характерное положение руки акушера. К нему отошла вся их суммарная суетливость, а за Нинкиным осталась и вдвое круче закрепилась извечная сонливость и бесстрастный взгляд на жизнь. Втихаря от группы они еще несколько раз ходили сдавать кровь на станцию переливания.

— Все на выбры! Все на выборы! — разносилось по коридору общежития.

Группа агитаторов из местных шла вдоль комнат, стучала кулаками в двери и подсовывала под них листовки в пользу какого-то значительного кандидата. И если бы на дворе было не пять часов утра, этому рейду никто бы и не удивился. Но расчет оракулов был верен — не разбуди они электорат заранее, он найдет причину и проскользнет мимо урны в «красном уголке» на первом этаже прямо в пивной зал «девятнарика».

К восьми утра все выборщики продрали зенки и начали сползаться вниз. Поднятые в выходной ни свет ни заря, студенты рыскали, на ком бы или на чем бы отыграться. Но их ждал сюрприз — на длинных столах в «красном уголке» лежали бутерброды с икрой — сплошным махровым полотенцем. Завидев бесплатное угощение, пытливые избиратели сразу потянулись за халявой, но дежурные нацеливали всех сначала на урну, в которую требовалось бросить бюллетень, а уж потом допускал к закуске.

Многоопытные студенты умудрились проголосовать по два и по три раза.

Кандидат, которому надлежало быть избранным, нравился всем, тем более что никто о нем ничего не знал и не желал знать.

Парни из 540-й комнаты под вожделенным предводительством Фельдмана спустились вниз и вновь поднялись на свой этаж такое бесконечное количество раз, что выдохлись не на шутку. Теперь они лежали и переваривали добытое своими личными голосами.

— А знаешь, какой первый признак переедания черной икрой? — спросил Фельдмана Мукин.

— Нет, а что? — чесанул живот Фельдман.

— Ломается дикция и густеют брови, — сообщил Мукин.

— Ну и что? — спросил Фельдман.

— А то, что Мат опять пополз вниз, — пояснил Мукин. — К ночи он совсем не сможет говорить.

— Ничего страшного, — зевнул Фельдман. — Лишь бы у нашего кандидата перебора не было.

— Ну, выборы — это же не игра в очко, — возразил ему Мукин.

— Отчего же? — не согласился Фельдман. — Как раз в очко и есть.

А в 535-ю комнату, которая располагалась напротив, как обычно, без стука, но шумно вошла Татьяна. Она считала себя хозяйкой мужского общежития и свободно мигрировала по этажам с таким грохотом, что дежурной Алисе Ивановне с вахты казалось, будто наверху идут ходовые испытания седельных тягачей.

— Нам тебя просто бог послал! — обрадованно встретил Татьяну Артамонов. — Мы как раз получили новый холодильник, и нам надо сделать небольшую перестановку мебели.

— Мне сейчас не до мебели, — пропустила Татьяна намек мимо ушей. — Я к вам за cвоей книгой.

— Книгу взял почитать Фельдман, — сообщил чистейшую правду Артамонов.

— Тогда идем заберем, — стала давить Татьяна и, взяв Артамонова за руку, как понятого, потащила его с койко-места в комнату напротив.

— Если только он дома, — попытался отвертеться Артамонов.

Фельдман, как мы уже поняли, был дома. Он завершил прения с Мукиным, еще немного перекусил под одеялом принесенным из «красного уголка» и, улегшись поудобнее, весь отдался пищеварению.

— Ты, помнится, брал книгу, — начал наезжать на него Артамонов.

— Какую? — попытал его Фельдман. — У меня тут не регистрационная палата!

— Красная такая, «Анжелика и король» называется, — напомнила Татьяна.

— Что-то я не помню такой, — сморщил лоб Фельдман и перебросил ногу на ногу.

— Да ты что! — набросилась на него Татьяна. — Мне ее с таким треском дали почитать всего на неделю!

— Красная? — переспросил Фельдман. — Да, да, постой-ка, я как раз припоминаю что-то такое. Ее, по-моему, у нас украли. Точно, украли. Я еще пытался вычислить кто.

— Ты в своем уме? Мне ведь больше вообще ничего не дадут! — закудахтала Татьяна.

— А ты скажи им, что книга совершенно неинтересная, — нисколько не сочувствуя, промолвил Фельдман.

— Ты вспомни, кто к вам в последнее время заходил, — уже мягче заговорила Татьяна. — Может, книга и отыщется.