— Не таскался, а исследовал тему, — смикшировал тон беседы Макарон. Поэтому временным властям спешить некуда.

— Ну, а на кого в таком случае направлены нынешние следственные действия? — озвучил дельное соображение Артамонов. — На кого, если тебя по документам нет на этом свете?

— Пока действия направлены не на меня, а на персону, с которой надлежит определиться, — пояснил Макарон. — Потому что Свидетельство о смерти есть, а Свидетельства о жизни пока нет. В этом тонкость момента, которой очень ловко пользуются. А момент и впрямь подходящий. Пока меня документально нет, могут состояться досрочные выборы, а потом новый губернатор разберется со всей мутью.

— Тогда давай и впрямь поедем со мной на праздник, — не отставал со своим предложением Артамонов. — Ты же где-то там начинал свою службу! Посетишь гарнизоны юности! Мы одним днем обернемся. Возьми с собой сотовый и будешь докладывать следователю о местонахождении. Но если у тебя нет Свидетельства о жизни и ты как бы завис между двумя бумагами, то и за несанкционированный отъезд тебе ничего не грозит. Ведь тебя нет. К кому прокурор Паршевский применит статью? Ни к кому. А когда вернемся, все встанет по местам.

— Скажи о сюрпризе, — напомнил Макарон.

— Хорошо, давай договоримся так: ты мне рассказываешь, где полгода пропадал, а я тебе рассказываю про сюрприз, — предложил сделку с совестью Артамонов.

— Идет, сломал, — согласился Макарон.

— Тогда собираемся, — заторопился Артамонов, — и в дороге все порешаем. Но прежде я хотел бы переговорить с Прореховым.

— Нечего с ним беседовать, — стал отговаривать Артамонова Макарон. — Он не в том состоянии. А по мне и так все ясно. Его лечить следует. А бизнес надо через суд вынимать назад.

— Я все должен услышать от него сам, — настаивал на своем Артамонов.

— Что слушать? Вот документы, — сказал Макарон и сунул Артамонову в лицо листки, полученные от Шарлотты Марковны. — У Прорехова точно такой же договор купли-продажи доли с Мошнаком.

— Теперь я в одном деле с Фоминатом и Капитоном Ивановичем? — заключил Артамонов, просмотрев бумаги. — Да. Этого и в страшном сне не привидится!

— Я и в суд-то пока не могу подать, — сказал Макарон, — у меня статус не определен.

— Но я-то смогу. С моим статусом все в порядке.

— За что и на кого ты будешь подавать? — спросил Макарон. — У тебя нет оснований, твоя доля не ушла, а купить наши тебе предлагалось в письменном виде — все, как положено. Предложения к тебе от Прорехова и от Шарлотты Марковны. в твоем почтовом ящике. Несколько месяцев лежат.

— Ну ладно, давай, валяй, — напомнил об отъезде Артамонов. — На все про все тебе три часа, и на ночь сваливаем. Там будет теннисный турнир и батут с вылетом в акваторию. Специально для тебя. Я обещал Решетову с Матвеевым, что притащу тебя.

— О'кей! — согласился Макарон.

— Сюрприз жалуется, что испытывает дефицит общения, — хитро улыбнулся Артамонов. — Так что, нам придется прихватить с собой и Дастина. Ты же знаешь, как она любит черный юмор.

— Я не врубаюсь, — сказал Макарон. — Так это и есть сюрприз? Там будет Света? Какими судьбами?

— Да, это и будет сюрприз.

— В таком случае, это не сюрприз, а сюр, — снизил остроту идеи Макарон. — Света — это всегда сплошной сюр!

— Это для тебя она Света, — приостановил его взрывную волну Артамонов. — Для остальных и по паспорту — она уже давно Пересвет.

— Но какими судьбами она будет заброшена туда, на День грусти? Да еще на ваш праздник! — ничего не понимал Макарон.

— В центре хирургии, где ей делали операцию, она познакомилась с моей однокурсницей по первой вышке — с Алешиной Наташей, точнее, с Наташиной Алешей. Теперь ту зовут Натаном. Познакомились и живут вместе.

— Тогда, конечно, о чем речь, — сдался Макарон. — Я еду на ваш праздник!

— Ну, вот и договорились. Тебе надо прибарахлиться, — предупредил Макарона Артамонов. — Там все во фраках будут.

— Больше ничего придумать не могли?! — возмутился Макарон. — Фраки! Маскарад вам, что ли..?

— Ну, а я здесь при чем? — извинился Артамонов. — У них есть кому придумывать.

— Ладно, — снизошел до просьбы Макарон, — тетю Паню пошлю, пусть купит фрак, она мои размеры знает. — И аксакал кликнул горничную, дал ей денег и велел заскочить в магазин на углу Трехсвятской и Миллионной, где на его памяти продавались недорогие фраки.

— Пакуйся, а я мигом, — бросил Артамонов.

— Положение обязывает, — извинился Макарон перед вошедшей за указаниями тетей Паней. — И не мудрите с ценой, дорогой фрак мне ни к чему — один раз надеть.

Артамонов встретился с Прореховым. Тот лежал на диване в галерее. Давликан снимал с него прижизненную маску. Девушки с подиума, все в гипсе и с тазами в руках, крутились вокруг лепнины с явным намерением сделать стимуляцию блуждающего нерва, но никак не могли найти — нерв постоянно ускользал. Девушки ограничились массажем седалищного и удалились.

Завидев Артамонова, Давликан свернул пропитанные жидким гипсом марлевые бинты, помыл руки, потом поздоровался и тоже вышел.

Беседа длилась недолго. Говорить было не о чем. Текст шел гладким набором — одним шрифтом без выделений. До наивысшей точки разговор не дошел. Лаковый язык беседы определяло отсутствие вины. Юридически все сложилось правильно. Поскольку бизнес держался на дружбе, предъявлять претензии не было смысла — если человек отказался от нее, это его дело. В том, что попутно от бизнеса отвалились куски — сами виноваты. Не стройте бизнес на дружбе с алкоголиком.

— Слушай, — сказал в конце Прорехов. — Я просмотрел весь англо-русский словарь. Там и близко нет выражения «Rent all». И такого перевода — просвет в облаках — и в помине никогда не было!

— Но ты же верил, что он есть? — спросил Артамонов.

— Верил, — признался Прорехов.

— Значит, все было, — сказал Артамонов.

— Так где же правда? — вскричал Прорехов. — Мы сочинили с тобой Завидово и развели Макарона с Улькой и Деборой. А ты пошел еще дальше — ты развел меня! Ты придумал этот дурацкий просвет в облаках! А ведь нет и не было никакого просвета! Наша жизнь имеет беспросветную форму!

— Просвет есть, — сказал Артамонов. — Его надо увидеть.

Я тоже спешил на День грусти. Спешил, чтобы расширить границы сердечной тупости и детерминировать свою моральную сопричастность с этим праздником памяти, с этим знаковым сборищем ставших мне родными людей.

Трасса была почти пустой. Сказывались майские праздники — население вторую неделю сидело по участкам и без передышки сажало картошку квадратно-гнездовым способом.

Я спешил и давал хорошенько прочихаться своему «подснежнику» простоявшему всю зиму под сугробом старенькому дизельному «Опелю». Почему «Опелю»? Да потому что любая машина, говорят автолюбители, через два года все равно превращается в «Опель».

Запоздалые зимние скаты молотили шипами по температурным швам урытой донельзя бетонки, да так, что по скулам гуляли желваки. Как и многие творческие люди, я не успевал менять резину в межсезонье.

Когда неожиданно на дороге возникали «домики» — вспученные навстречу друг другу пласты бетона, которые, как системное поражение, было ни объехать, ни обойти — становилось понятно, что отношения между Россией и Украиной испорчены основательно, а посему ремонтом дороги в направлении Киева в ближайшее время никто заниматься не будет.

Мое нутряное сало, твердеющее в ожидании очередной встряски, по старой памяти относило «домики» к стадии предвестников Калуги, лежащей в низине как раз на середине пути. Мелькнул указатель на Оптину пустынь, потом на птицефабрику, вот уже позади и река Угра, на которой среди заливных лугов в 1480 году имело место великое противостояние русских и татар. Вот и поворот на Жиздру, сразу за которым — дорожный родник, обустроенный дальнобойщиками. А значит, скоро и заветный край моих почти виртуальных друзей — край партизанской славы.