Свежую новость откладывать до утра было никак нельзя, и приволокшийся в комнату Гриншпон стал будить Решу. Он знал наверняка, что Решетова это нисколько не увлечет, и тем не менее потянулся к его холодным пяткам.

— Спишь? — шепнул Гриншпон вполголоса.

— Сплю, — перевернулся Реша на другой бок.

— Новость есть, — сказал Миша уже громче.

— Пошел ты! — пнул ногой Реша.

— Что ж вы, суки, поберлять не оставили? — громыхнул Гриншпон пустой сковородкой.

— Поменьше шляться будешь! — сказал Реша. — Тут и без тебя столько чистильщиков перед сном бродит! Один Мат чего стоит!

— Все равно свинтусы! — расходился Миша.

— Если завтра выходной, то можно орать среди ночи?! — вздохнул и привстал Реша. — Ну что тебе надо?

— Я же шепотом, — оправдывался Гриншпон, практически не сдерживая голоса.

Заскрипели кровати сожителей, и в любую секунду могли начаться серьезные разборки.

— Сколько раз тебе говорили: мышью входи после своих репетиций! Мышью! — прогудел Рудик, вставая.

Проснулся Мурат, встал и на ощупь побрел в туалет, говоря себе под нос.

— Грузыя дажэ прэступник нэ трогают сонный, ждут, когда откроет свой глаза сам, потом наручныкы одэвают! — посовестил он Гриншпона. — Лучше совсэм утром приходы домой от сваих «Спазмов», как я от Нынэл. — Забыв от длинного внушения, куда направлялся, Мурат не побрел ни в какой туалет, почесал нудное место и снова улегся в постель.

— Да я и не ору, — сказал Гриншпон тембром морского трубача. — Ну, раз все проснулись, слушайте.

— Как это все! — возмутился Артамонов. — Я, по-твоему, тоже проснулся?

— Нет-нет, ты спи, тебе нужно выспаться, — принялся успокаивать его Гриншпон. — У тебя сколько хвостов по этой сессии? Пять? Правильно. Значит, тебе нужно крепенько бай-бай, чтобы завтра на свежую голову отбросить хотя бы один.

— Не шевели мои рудименты! — Артамонов метко бросился в Мишу тапком. Если они встанут на дыбы, тебе придется худо!

— Мы тебя, Миша, выселим из комнаты за нарушение правил советского общежития номер два! — сказал Рудик, закуривая.

— Да кочумай ты, сам такой! Вспомни, какой мышью входишь ты после своей радиосекции! — нашел лазейку для возражений Гриншпон и, используя эту брешь в биографии старосты, начал давить через нее. — «С мадагаскарцем связался! С эфиопцем связался!» У него, понимаете ли, плановая вязка, а у меня неплановая! Да вяжись ты с кем хочешь, но кому сперлась в три ночи вся эта твоя черномазия! А если короче, парни, «Спазмы» приглашены озвучивать спектакль, за который берется СТЭМ. За это необходимо выпить прямо сейчас. Мы с Бирюком еще покажем этой «Надежде»!

— Тогда иди и буди Бондаря! При чем здесь мы?!

— Я буду говорить об этом на Африканском национальном конгрессе! — внес свою обычную конкретику Артамонов.

— Ну, ребята, вы и спелись, шагу не ступить! За мешок лука человека продадут! — Гриншпон улегся на свою койку, отвернулся к стене и, почувствовав полную бесполезность своей затеи, стал сворачиваться в клубок. — Как хотите! Тогда и я спать.

— Ладно, валяй, рассказывай, а то еще повесишься, не приведи господь. Все такими нервными стали, напряженными, — зашарил по шхерам Рудик в поисках пепельницы. Он прощупывая местность на предмет, куда бы присесть в темноте, и наткнулся на гору бутылок из-под кефира. — Вот черт! Нарочно, что ли, подложили?!

— По-видимому, — сказал Гриншпон и, как бы с неохотой, из положения лежа, продолжил: — В наш студенческий театр эстрадных миниатюр пришел новый руководитель, Борис Яныч, и сразу заявил в институтском комитете комсомола, что имеет в виду покончить с дешевыми увеселениями перед каждым праздником и намерен дать театру новое направление. Распыляться на мелкие шоу, сказал он, только губить таланты.

— Это что, Пряника, что ли, губить? — спросил Реша. — Или Свечникова?! Нашел таланты!

— А секретарь комитета Попов Борис Янычу и говорит, что СТЭМ для того и создавали, чтобы ублажать перед дебошами полупьяных студентов. А за два спектакля в год, пусть даже нормальных и высокого уровня, институт не намерен платить «левым» режиссерам по шестьдесят рублей в месяц. Короче, Борис Яныча отправили подальше. Пряник посоветовал ему все же не обижаться на освобожденного комсомольского босса института Попова и предложил сработать на свой страх и риск пробный спектакль не в ущерб обязательной программе для слабоумных. А потом будет видно, может, наш спектакль кого и тронет из ученого совета. Борис Яныч чуть не прослезился от такого рвения актеров-энтузиастов. В плане уболтать они были талантливы точно.

— Ты что, и впрямь думаешь, что люди будут ходить на эти их, как ты говоришь, нормальные представления? — пробормотал Артамонов. Под людьми он подразумевал в основном себя. Дежурный юмор стэмовских весельчаков на побегушках, по его мнению, можно было вынести только через бируши и с бутылкой пива в руке.

— А что за спектакль вы намерены поставить? — спросил Рудик уже серьезно.

— О Жанне д'Арк. «Баллада о Жанне», — очень высокопарно сообщил Гриншпон.

— Ничего себе — отважились! Об эту тему не одна труппа себе зубы поломала. И в мировом масштабе тоже! Ведь это очень ответственная тема, полностью продрал глаза Рудик. — Импорт классики.

— А по какой пьесе? — спросил Артамонов.

— Сценарий пишем сообща на базе сразу всех произведений о Жанне, доложил Гриншпон. — Включая «Жаворонок» Жана Ануя и «Орлеанскую девственницу» Вольтера.

— А чито, Жанна была дефственницей? — спросил Мурат. Его этот

вопрос заинтересовал больше других.

— Конечно, — сказал Реша. — Иначе у нее ничего бы не получилось. В этом была вся историческая фишка.

— Сирьезна? — не поверил Мурат.

— Серьезно, — подтвердил Гриншпон. — Но дело не в серьезности, а в том, что никак не подбирается кандидатура на роль Жанны. Понимаешь?

— Но ведь у них там, в этом СТЭМе, насколько я помню, масса красавиц, сказал Рудик.

— Масса-то масса, но Борис Яныч просветил их своим мрачно-голубым рабочим взглядом и понял, что Жанну играть некому. И мне пришло в голову… и я подумал, может, наша Марина подойдет. Стоит только вспомнить, что она вытворяла на сцене в Меловом… — сказал Гриншпон.

— Вертихвостка! — сказал Реша. — Не потянет. Не та она теперь. Как связалась с Клинцовым, так и пропала, — не одобрил он идеи Гриншпона.

— Да ну тебя! — махнул на него рукой Гриншпон. — Чтоб ты понимал! Миша всегда нервничал, если о Марине говорили в шутливых тонах, словно он один угадывал тоску ее таланта под крайней бесталанностью поведения. Когда-то в Меловом он уступил ее Кравцу, а теперь жалел об этом. Но последователем он не будет. Уж лучше в этом качестве пусть пребывает Клинцов. Тому не привыкать.

— Что ни говори, а быстро Клинцов управился с Мариной, — высунулся из-под одеяла Артамонов. — Всего за каких-то полгода стал завскладом ее характера.

— Голова, дело в безрыбье. Просто Клинцов полезен ей как кульман. На нем лежит вся графическая часть ее курсовых. Вот и вся недолга! — продолжал защищать Марину Гриншпон. И он был прав. После утраты Кравца Марине стало безразлично, куда и с кем ходить. Кто из нас не расчесывал кожу до крови от какого-нибудь зуда…

…Предложение на роль Жанны д'Арк Марина приняла с радостью. Будто из стола находок ей принесли давным-давно утерянную вещь, не имеющую уже никакой ценности, но очень памятную. Марина даже забыла уточнить, почему именно ее Гриншпон прочит в Жанны. Она сразу бросилась в оперативные расспросы — когда куда прийти и прочее.

В понедельник Гриншпон привел Марину на репетицию.

— Рекомендую! — представил он ее Борис Янычу.

— Сейчас мы только начинаем, — с ходу потащил Марину в курс дела режиссер на полставки Борис Яныч Вишневский. — «Спазмы» готовят свою сторону, мы — свою. Пока не стыковались. Сценарий стряпаем сами всей труппой. Проходи, сейчас сама увидишь.

Борис Яныч подмигнул Гриншпону: мол, привел то, что надо, молодец!