— Это личный груз! — выпалил Макарон.

— Вот и ехали бы с ним на велосипедах на частный пограничный переход, сказал служитель. — А здесь — товарный.

— Но у нас имеется грузовая декларация! — продолжал ломиться в открытую дверь Макарон.

— Все! — гаркнул таможенник. — Прошу покинуть таможню!

— Да у меня эти фотографии, — вспомнил Прорехов. — Совсем из головы выскочило. Вот они!

— А что ж тогда молчите? — удивился таможенник, понимая, что его приловили. — Показывате.

Третьи экземпляры фотографий не были предъявлены таможне сразу намеренно, по замыслу, чтобы проверяющие сконцентрировали претензии именно на этом нарушении. А когда стало понятно, что других причин не пропустить выставку нет, Прорехов вынул их как решающий документ. Деваться таможеннику было некуда. Он лихорадочно перебирал фотографии и понимал, что прокололся и что добыча уплывает из рук. Но мастерство и опыт, как говорится, за один день не пропьешь. В голове проверяющего мгновенно созрела очередная кознь.

По таможенному кодексу художнику разрешалось провезти беспошлинно пять своих работ, а остальные облагались налогом. Поэтому часть картин Давликана по легенде экспедиции принадлежали кистям Прорехова и Артамонова. Несколько картин согласился на себя повесить и Макарон. Все контрабандные работы были подписаны вензелями новоявленных художников и документально оформлены соответствующим образом. Благородные лица Артамонова и Прорехова, судя по поведению таможенника, хоть и отдаленно, но все же напоминали физии старых мастеров, а вот внешность Макарона сразу вызвала у проверяющего целый шлейф сомнений.

— Минуточку, — обратился он к Макарону, который тщательно свертывал холсты, как древние свитки. Взгляд таможенника был заточен, как карандаш графика. — Скажите, это ваши работы?

— Мои, — не задумываясь, ответил Макарон.

— Ей-богу? — пытливо вопрошал таможенник.

— Конечно, — ни на секунду не расслаблялся Макарон. — Ей-пра.

— Неординарные решения, согласитесь? — загонял его в клетку таможенник.

— Как вам сказать, масло, оно… дает свой эффект, — как мог, выкручивался Макарон.

— Вот и я говорю, — сказал таможенник и озвучил просьбу: — А вы не могли бы что-нибудь нарисовать?

— Мог бы. Конечно. Раз надо, — почувствовал начало провала Макарон. Но у меня с собой ни масла, ни рашкуля.

— Нарисуйте карандашом, — предложил таможенник. — Простым.

— Если дадите, — согласился Макарон. — У меня с собой ничего нет…

— И это тоже странно, — сказал таможенник — художник, а с собой ни красок, ни карандаша.

Таможенник принес горсть тупых карандашей фабрики имени «Сакко и Ванцетти».

Макарон мог выплавить золото из любого точного прибора, мог отреставрировать какой угодно дряхлости мебель, мог проспать на голой земле двое суток, но рисовать он не умел, хоть убей. Руки росли не оттуда. И не туда.

— А что вам изобразить? — спросил Макарон, затягивая время.

— Что придет в голову, то и нарисуйте, — дал понять таможенник, что не собирается давить на мозоль творческой мысли.

Макарон впал в легкое художественное уныние. В его памяти всплыло, что он никогда в жизни ничего не рисовал. По просьбе начальника гарнизона ему доводилось подновлять портреты Ленина на транспаранте, а так — нет. На всю жизнь врезались тогда в память усы и лоб вождя. Но особенно Макарону запомнилось, что в Средней Азии изваянный кормчий походил на туркмена, в Казани — на татарина, в Индигирке — на чукчу. Ильичи на сносях — говорилось о таких памятниках времен разбрасывания камней.

Макарон набросал на листе бумаги абрис вождя и скис. Собственно, это были просто усы и лоб сами по себе. Ильич в исполнении Макарона смахивал на Мао Цзэдуна, хотя по месторасположению таможенного поста должен был походить на Шушкевича.

— Вроде, похож, — заключил таможенник. — А теперь нарисуйте сторожевую собаку.

Макарон задумался — как раз собак он не умел рисовать еще больше, чем Ленина. Но выхода не было. Перед глазами Макарона встал во весь рост его любимый Бек, а руки… руки непроизвольно выводили нечто вроде игуаны. Таможенник внимательно наблюдал за проявляющимся на бумаге зверем, то и дело менявшим облик, и сравнивал его с собаками, которые вповалку лежали на холстах и походили больше на тапиров, чем на себя.

— Ну что ж, почерк угадывается, — признал таможенник и поинтересовался содержимым сумки: — Что там у вас под каталогами?

— Это? — переспросил Макарон. — Это ксерокопии. Везем показать экспертам, задел на будущее. — И, вынув из чемодана стопку офортов Фетрова, разорвал их в клочья. — Кому они нужны, эти копии!

— Вывозите всякую дрянь, — сказал таможенник. — Страну позорите!

— Мы трудимся в противостоянии академическим жанрам, — пояснил Макарон.

— Модернисты, что ли? — спросил служитель.

— Объектная живопись, — наивно пытался квалифицировать свое искусство Давликан. — Мы рисуем объекты.

— Типа вот этого? — ткнул таможенник ногой в генитальные творения.

— Причуды художника, — развел руками Прорехов, косясь на Макарона.

— Да заливают они, — перешел на сторону таможенника Артамонов. — Мы кубисты! Впрыснем под кожу по кубику — и рисуем! Без допинга в творчестве ловить нечего.

— Придется вызывать начальника смены, — развел руками подчиненный. Если речь идет о наркотиках, положено разбирать весь автомобиль.

— Да он же шутит! — воскликнул Даликан.

— А меня за такие шуточки с бдительностью и уволить могут! — оправдался таможенник. — Вот пусть начальник смены с вами и разбирается. Я на себя ответственность за вас взять не могу. Искусство и наркотики — не мой профиль.

Явился начальник смены. Каково же было удивление Артамонова, когда в подтянутом офицере он узнал Бибилова Мурата. Одногруппники кинулись навстречу друг другу.

— Ба, какими судьбами? — успел спросить майор Бибилов, обутый в щегольские, не военного покроя сапоги. — А мне говорыли, что ты где-та на юги обретаешься!

— Как видишь, — сказал Артамонов. — Был юг, да весь вышел.

Непосредственно из объятий майор Бибилов правой рукой дал понять своему подчиненному, чтобы тот занялся кем-нибудь другим, а левой повелел Макарону и компании паковать назад свой груз.

— Значит, в чэлноки ушол? — спросил Мурат, отстраняя Артамонова на расстояние вытянутых рук.

— Что поделаешь, — согласился Артамонов. — Приходится крутиться.

— Понятно, — сказал майор Бибилов. Были заметно, что Мурат чувствует себя на таможне человеком. — Проезжайте. А вот бензын в канистре не паложено. Это бэсхозяйная контрабанда. Поставьте емкости за сарайчик, показал он на специальную будку, из которой затем вынес канистру вина и вручил ее Артамонову.

— А хотите, расскажу анекдот? — сказал возбужденный неожиданным поворотом дел Прорехов. — Не пожалеете.

— Слушаю, — согласился майор Бибилов.

— Милиционер спрашивает гостя, — быстренько заговорил Прорехов, чтобы поставить восклицательный знак в этом таможенном кошмаре: — «Вам нравится эта картина?» — «Да, ведь это подлинник Рафаэля! — воскликнул гость. Только почему подписано «Анна»?" — «Это адвокат посоветовал мне переписать имущество на себя», — сказал милиционер.

Майор Бибилов ничего не понял, но рассмеялся. Ничего не поняли и другие слушатели. И, кажется, сам рассказчик.

Компания тронулась в сторону Польши. Майор Бибилов, помахивая рукой, сначала перекрестил всех в спину, а потом погрозил вослед кулаком. В этот жест он вложил предупреждение, что на обратной дороге он будет строже и задержит друзей на трое суток попить вина.

На польской таможне тьма была не столь кромешна. Польские паны всем своим видом говорили, что у них перестройка давно закончилась и все песни в сторону. Цену русским работам в Польше не знал только ленивый. Машину с картинами сразу выставили на спецконтроль.

— Образы, образы, — шушукались меж собой поляки, кивая на «Волгу».

— Что за «образы»? — спросил Макарон.

— Образы по-польски — картины, — подсказал Давликан. — Или иконы, я точно не помню.