В такой ситуации выбор девушкой фамилии матери, Cuvillier, в 1910-х годах служившей французской гувернанткой в известном театральном семействе К. Н. Незлобина, вполне объясним, как понятно и ее желание далее именоваться княгиней Кудашевой. Мари Кювилье была подписана публикация пяти ее французских стихотворений во «Втором сборнике Центрифуги» (1916), М. Кудашевой — русские стихи, опубликованные в феодосийском альманахе «Ковчег» (1920), а княгиня Мари Кудашева значится на обложках двух ее парижских поэтических книг[704]. Близко знавший Майю Л. Фейнберг (они познакомились еще в Москве у Эфронов зимой 1913 года) в замужестве Кювилье усматривал «некую расчетливость», возможность устроить себе спокойную жизнь, разводя ее тем самым с Цветаевой, всегда стремившейся к катастрофе[705]. Схожее мнение о Кудашевой высказывала в своем дневнике О. Бессарабова: Француженка Кювилье, поэтесса, авантюристка от природы, русская княгиня. Умная, цепка, делает в жизни все, что хочет. <…> Майя чрезвычайно интересная собеседница, но, сохрани Бог, всех моих друзей и недругов близко приблизиться в жизни к ней. Особенно страшно было бы мне, если бы у меня в жизни был взрослый сын, вот он обратил бы внимание на нее. Как это хорошо, что сына у меня нет, а если и будет, то Майя будет уже старая. Говорю, кажется, глупости, но не знаю, как рассказать о Майе, которая может пленить, очаровать, странно заинтересовать, привлечь к себе каждого, кто подвернется ей по дороге, особенно, если ей понадобится — поцеловать его или плюнуть на него[706]. Однако письмо к Иванову опровергает напрашивающееся истолкование ее замужества как брака по расчету, не говоря уже о том, что российская история в самом недалеком будущем резко усложнила жизнь дворянства. 11 ноября 1915 года Кювилье сообщала Иванову, как она пришла в московскую квартиру Эфронов (так называемый «обормотник», часть которого они, в свою очередь, сдавали жильцам): <…> — Я лежала у Пра <Е.О. Кириенко-Волошиной> на диване и плакала, — потом все пошли в столовую, Пра, Вера Эфрон и ее подруга, Сережа Эфрон (муж Марины), — мой знакомый Сережа Баландин, Король <М.С. Фельдштейн>, — и я. — Потом я вдруг решила остаться ночевать, — и все уехали к актрисе в гости, около полуночи, и мой Сережа ушел, и мы остались втроем, — Пра, — Грифцов и я, — и пришел жилец Верин, — племянник Бердяева, Сергей Кудашев. — И мне — Нет, я писать не сумею. — Я расскажу Вам, когда прийду <так!>. — И мы сидели с ним до 6-ти часов утра, — и я его люблю, наверное. — И я счастлива. — И он будет меня любить. Или любит уже. Ужасно хорошо. — Так тихо, тихо. — Можно будет Вам рассказать о нем? <…> Я его видела несколько раз. — И он всегда молчал, — и вдруг так[707]. Помимо той театральной и художественной среды, с которой сталкивалась Кювилье девочкой, ее интерес к литературным занятиям поддерживала атмосфера частной гимназии М. Г. Брюхоненко, где литературу вел Ю. А. Веселовский, поощрявший опыты своих учениц, и где некогда училась М. Цветаева. Еще большую роль сыграло знакомство в 1911 году с С. Шервинским, который приобщал ее к новинкам московской поэтической жизни и предлагал свою протекцию[708]. Несмотря на то что отношения с ним она долго бережно сохраняла, решающим в ее жизни стало погружение в насыщенную жизнь совершенно иного литературного кружка. Ввел ее туда находившийся в Москве с декабря 1912-го по апрель 1913 года М. Волошин. Их отношения начались в письмах зимой 1913 года и быстро развились до взаимной влюбленности; посвященное им стихотворение Волошина[709] помечено 28 января, а уже 31 января Кювилье сознавалась в письме к поэту:
Когда вчера возвращалась домой — то в моей душе пели Ваши стихи и мои глаза были полны Ваших глаз — и мне казалось, что мои щеки еще горят от ласки Ваших рук. <…> Знаете — я вчера первый раз слышала, как бьется чужое сердце. Так: тук — тук — тук. Я Вас люблю, люблю. Майя. К концу февраля дело зашло уже далеко: Сегодня ты целовал меня так долго и сильно, что у меня кружилась голова и я изнемогала от усталости. Макс, благодарю Тебя за этот поцелуй, ах, за все, за все благодарю, мой Макс! — Максимилиан, я Ваша собственная девочка — и люблю, люблю Вас![710] Это были так называемые «обормоты»[711], компания, состоявшая из двух сестер и брата Эфронов, сестер Цветаевых, Алексея Толстого с его разными женами (Дымшиц и позднее Крандиевской), поэта-дилетанта и художника Леонида Фейнберга, а также инженера Михаила Фельдштейна. Первое знакомство состоялось еще в Москве, и члены компании стали первыми слушателями поэтессы; см. запись в дневнике Р. Хин-Гольдовской, матери М. Фельдштейна, о вечере 17 февраля 1913 года: «…18-летняя русская француженка, пишет — и как читает! Очаровательные французские стихи <…> Майя читала по-французски — про „королеву“, „pasteur’a“[712], рыцаря — такие далекие, лунные баллады»[713]. О развитии своих отношений с новыми друзьями Кювилье исправно информировала Волошина. Например, 26 января 1913: Сейчас вернулась из гимназии — видела танцы. Мне нравится, как танцует Вера Эфрон и вообще мне нравятся красивые движения. Вера сказала мне, что в Коктебеле она ходит в хитоне — значит, я верно думала, что Коктебель имеет что-нибудь греческое. Учиться ей стало некогда — ряд писем к Волошину написан во время уроков и школьных перемен. Среди прочего, 1 февраля: Не правда ли, у Марины хороши стихи о «деточках»[714] — Тихий, как деточка — Я теперь все, все люблю. Даже русского учителя <Ю.А. Веселовского>, который на меня ужасно сердит — потому что я сижу «как Будда» и читаю стихи (и не его!) — 6 февраля: Одна из моих подруг принесла мне стихи Марины — Волшебный Фонарь и я читала Жар-Птицу — о Вас[715] — Милый Кудрявый Богатырь, как хорошо, что Вас любят такие светлые люди — 18 февраля: Милый Макс, я люблю всю Вашу «bande», как выражается о них всех мама. И Марину, и Асю, и Сережу, и Веру, и Лилю, и Feldstein’ов и всех других — и Толстого, о Макс! Наконец, 21 марта: Я вчера читала стихи Марины — где она об Эллисе говорит, — и я плакала о том, что она написала такие красивые слова тому, кого любила[716], а я еще не нашла таких слов. Но я найду, да? — Летом я буду много учиться, — чтобы знать много слов — и писать Максу стихи. Макс будет Царь — а Коктебель его царство, — а я Его девочка. — Царь, любите свою девочку[717]. Но настоящее сближение с этим кругом относится к пребыванию Кювилье в Коктебеле летом 1913 года[718]. В интервью Б. Носику мадам Роллан упоминала, что ее мать, как уроженка северной Франции, была очень добродетельна[719]. В самом деле, в Коктебель г-жа Кювилье отпустила свою дочь, только познакомившись с Е. О. Кириенко-Волошиной, а когда та уехала и сообщила о своем времяпрепровождении, послала тревожное письмо Волошину[720]. Нет никакого сомнения, что первая поездка в Коктебель была чрезвычайно важна для Кювилье. Она готовилась к ней, в частности купила шаровары[721], а вернувшись, тревожилась: вернуться Princesse Marie Kudacheva. Jusqu’à l’aube. Moscou 1924. Paris: Le Divan, 1926. Вторая ее книга, вышедшая через три года, стала нам доступной лишь на стадии корректуры этой работы: Marie Kudacheva. Sur l’écume. Paris: Е. Figuière, 1929. Никак не планируя здесь затрагивать биографию Кювилье после революции, и особенно в «роллановский» период ее жизни, отметим все же: ее страстный протест в разговоре с Горьким против имевшей место в СССР дискриминации по социальному происхождению (который был донесен до нас дневником ее мужа) может иметь своим истоком сугубо личный комплекс неполноценности (Московский дневник Ромена Роллана. Наше путешествие с женой в СССР. Июнь — июль 1935 года / Вступ. ст. Т. Мотылевой; пер. М. Ариас; коммент. Н. Ржевской // Вопросы литературы. 1989. № 4. С. 222). Замужество с Ролланом (они поженились в 1934 г.) было необходимо для поступления ее сына, князя Кудашева, в советский университет. вернуться Фейнберг Л. Три лета в гостях у Волошина. М., 2006. С. 156; ср. также его мимолетное замечание, явно имеющее отношение к ее замужеству: «Прошло полтора года — и мне пришлось изменить свое мнение о Майе. И от меня навсегда ускользнул тот ее образ, который опирался на мое первое впечатление» (Там же. С. 129). вернуться Запись 10 февраля 1922 г., Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Дневники (1915–1925) Ольги Бессарабовой. М., 2010. С. 428–429. Впрочем, на оценку Бессарабовой могли повлиять восхищение и явная ее близость со свекровью Кудашевой — Е. В. Кудашевой (Стенбок-Фермор). Козиму Вагнер напомнила она при знакомстве и Р. Роллану (Московский дневник Ромена Роллана. Наше путешествие с женой в СССР. Июнь-июль 1935 года // Вопросы литературы. 1989. № 3. С. 214). вернуться НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 22. Л. 53. О разности характеров Кювилье и Кудашева упоминала и А. Цветаева: «В эту зиму Майя Кювилье вышла замуж за молодого князя Кудашева. По рассказам о нем Сережи Офрона> и Бориса <Трухачева>, с ним друживших, он был ничем не похож на Майю: сдержан, молчалив, замкнут, но в высшей степени порядочный, благородный человек» (Цветаева А. Воспоминания. М., 1995. С. 607). Е. О. Кириенко-Волошина рассказывала сыну 2 января 1916 г. про встречу нового года у Герцыков: «Разумеется, и Майя там была. В настоящее время она в комнате рядом с моей, у юного князя Кудашева. Новая любовь ее и прыжок этот стремительный и неожиданный от Вячеслава к младенцу мне не совсем понятен, т. к. не хочу думать и объяснять это только желанием ее стать княгиней, хотя она уже на пути к короне венчальной и княжеской». Полагая, что Кудашеву еще надо ждать полтора года до совершеннолетия, она размышляла далее: «И я думаю, вряд ли Майя выдержит такое долгое время и опять в кого-нибудь не влюбится. Мальчик этот хороший, но характера тяжелого, молчаливого: ничем не увлекается, ни к чему не влечется, ничем не интересуется и к ученью своему совершенно равнодушен; к книгам также. Что с ним Майя будет делать в жизни — не знаю, хочет, чтобы он занялся сельским хозяйством, т. к. у них есть еще „Митрофановка“, куда они потом и поедут, если только не очутятся в Коктебеле» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Карт. 658. Л. 2–2 об.). Свадьба состоялась первого июня 1916 г. Отец Н. А. Бердяева, который и сам принадлежал к старинному дворянскому роду, был женат на княжне А. С. Кудашевой, кстати, также полуфранцуженке, которая и детство и юность провела в Париже (см.: Вадимов А. Жизнь Бердяева: Россия. Berkeley, 1993. С. 15). Кудашевы (или Кудашовы) — старинный род татарского происхождения, многократно разветвившийся, так что до сих пор можно встретить утверждение, что известную детскую песенку «В лесу родилась елочка», автором которой была Р. А. Кудашева, якобы написала Кювилье. Кудашевы были заметными лицами в жизни дореволюционной России (см., например, эпизод с конфликтом отца будущего художника В. Конашевича с неким Кудашевым, управляющим банка: Конашевич В. М. О себе и своем деле. М., 1968. С. 111). вернуться Подробнее о становлении ее как литератора см. нашу работу «К истории литературной биографии М. Кювилье (Кудашевой)» (в печати). вернуться «И ваших писем лепестки / Так нежны, тонки и легки, / Так чем-то вещим сердцу жалки, / Как будто бьется, в них дыша, / Темно-лиловая душа / Февральской маленькой фиалки» («Майе»; Волошин М. Собр. соч. М., 2004. Т. II. С. 411). В интервью Б. Носику М. Роллан упоминала, что пошла на первую встречу с Волошиным, купив букет фиалок (Носик Б. «Кто ты? — Майя» // Звезда. 2001. № 4. С. 46). вернуться ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1032. Л. 29–29 об., 60. Отметим аллюзию на строку из стихотворения М. Лермонтова «Благодарность»: «За все, за все тебя благодарю я…». вернуться Первоначально так называли себя гости Волошина в Коктебеле летом 1911 г. (См.: Цветаева М. Письма к Волошину / Публ. В. П. Купченко // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1975 год. Л., 1977. С. 153; Фейнберг Л. Три лета в гостях у Волошина. С. 25). вернуться Хин-Гольдовская P. M. Из дневников 1913–1917 / Предисл. и публ. Е. Б. Коркиной. Прим. А. И. Добкина // Минувшее. 1997. Вып. 21. С. 527. Трудно сейчас сказать, какие именно стихи читала тогда Кювилье, но отметим, что их жанровое определение было на слуху: в начале апреля в московском Литературно-художественном кружке состоялся конкурс на лучшую современную балладу, где премии получили Е. Сырейщикова, Н. Львова, С. Шервинский и К. Липскеров; см.: Е.Я. <Янтарев — Е. Бернштейн> У эстетов // Голос Москвы. 1913. 5 апреля. № 79. С. 2. вернуться Имеются в виду стихи, составившие первый раздел, «Деточки», в сб. «Волшебный фонарь». вернуться Стихотворение «Жар-птица» из цикла «Деточки» имело посвящение Максу Волошину и содержало строки «Должен птицу он стеречь / Богатырь кудрявый» (Цветаева М. Стихотворения и поэмы: В 5 т. New York, 1980. Т. I. С. 85). вернуться Из семи стихотворений «Вечернего альбома» М. Цветаевой, связанных с Эллисом (см.: Белякова И. Ю. Неизвестный акростих М. Цветаевой // На путях к постижению Марины Цветаевой. Сб. докладов. М., 2002. С. 129), кажется, более всего подходит стихотворение «Чародею» («Рот как кровь, а глаза зелены…») (Цветаева М. Стихотворения и поэмы: В 5 т. Т. 1. С. 28–29). вернуться ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1032. Л. 19 об., 30 об., 37, 50, 65. вернуться Художница и поэтесса Ю. Оболенская летом 1913 г. числила Майю уже среди «старых друзей-„обормотов“» (Оболенская Ю. Из дневника 1913 года // Воспоминания о Максимилиане Волошине. М., 1990. С. 302). вернуться Носик Б. «Кто ты? — Майя». С. 47. Годы жизни Адель Ф. Кювилье (1860 — ок. 1935) находим в: Черубина де Габриак. Из мира уйти неразгаданной. Феодосия; М., 2009. С. 215, см. также: Письма Ромена Роллана к С. С. Кудашеву // Государственная библиотека им. В. И. Ленина. Записки Отдела рукописей. М., 1965. Вып. 27. С. 282. Пренебрежительное наименование ее Мека Кювилье, которым не раз пользуется Г. Медзмариашвили, видимо, косвенным образом отражает сложные отношения между матерью и дочерью. Например, Е. О. Кириенко-Волошина сообщала сыну 1 декабря 1913 г.: «С матерью у нее постоянные ссоры и пререкательства; дома она по этому случаю не живет» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 655. Л. 24 об.). С годами отношения не улучшились: так, сама Кудашева писала бывшей свекрови 28 сентября 1933 г.: «Характер ее остался невыносимым и к этому прибавились неизвестно откуда взятые ею идиотские (не могу найти другого слова, — да и Роллан, когда я прочитала ему ее письма, сказал: „C’est idiot!“) мысли. Раньше хоть она не путалась в непонятные ей вещи, — теперь же она „рассуждает“, и, по-видимому, собирается забросать нас и всех попадающихся ей своими „истинами“» (НИОР РГБ. Ф. 252. Оп. 5. Ед. хр. 1. Л. 6). Как явствует из этого письма, а также из приписки Роллана к письму к Горькому от 17 февраля 1933 г. о трудностях мадам Кювилье с получением хлебных карточек (Архив А. М. Горького. М., 1995. Т. XV. М. Горький и Р. Роллан. Переписка (1916–1936). С. 256), она тогда еще проживала в СССР. вернуться См.: «Confiante en votre honnêteté, j’étais tranquille; mais voilà que je reçois une lettre, où elle m’écrit que vous allez ensemble chaque jour dans les montagnes. Je croyais que vous aviez une véritable amitié pour Marie, et, vous allez la compromettre ainsi; elle n’est qu’une enfant, si elle n’a pas de raison il faut en avoir pour elle» и т. д. («Доверясь вашей порядочности, я была спокойна; но вот я получила письмо, где она пишет, что вы каждый день вместе гуляете в горах. Я полагала, что у вас с Мари подлинная дружба, но ваши прогулки ее скомпрометируют; она всего лишь ребенок, и если ей не хватает здравого смысла, то надо обладать таковым за нее» (франц.); ИРЛИ. Ф. 562 Оп. 3. № 1404. Л. 1). вернуться См. письмо М. С. Фельдштейна к Волошину, датируемое по штемпелю 5 мая 1913 г., где он сообщает: «Сегодня видел Майю в шароварах. Великолепно и на полную погибель Яблоновского» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1223. Л. I). С. В. Яблоновский (Потресов, 1870–1853), поэт, журналист и актер-любитель, видимо, собирался также посетить Коктебель. Кстати, возможно, в связи с желанием полностью походить на татарчонка она обрила и голову: на коктебельских фото того лета она всегда в платке (пользуюсь случаем поблагодарить Р. П. Хрулеву за предоставление фотоматериалов из собрания В. П. Купченко). Из этого произошла история, рассказанная Л. Фейнбергом: мистификация актрисы К. Субботиной с помощью лысой Майи Кювилье, которую, переодев, выдавали за живого Сологуба (Фейнберг Л. Три лета в гостях у Волошина. С. 158–162). По воспоминаниям С. Шервинского, «стриженные волосы у нее росли во все стороны, так что она всегда, и зимой, и летом, обвязывала голову каким-нибудь легким шарфом, скрывавшим ее волосы» (Шервинский С. Стихотворения. С. 100). Ужас, который испытал маленький Даниил Жуковский, сын Аделаиды Герцык, от внезапно обнажившей свою дикую шевелюру Кювилье, — единственное, чем она ему вообще запомнилась (Жуковский Д. Мысли о детстве и младенчестве // Таинства игры. Аделаида Герцык и ее дети. М., 2007. С. 205). Предположение Фейнберга о перенесенном в мае — первой половине июня тифе (Фейнберг Л. Три лета в гостях у Волошина. С. 146) пока никак не подтверждается документально: последнее ее письмо к Волошину датировано 21 мая, собиралась она выехать 25-го, а письмо М. Цветаевой к М. Фельдштейну свидетельствует, что 27 мая она уже была в Коктебеле и, кстати, уже тосковала от охлаждения к ней Волошина (Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. М., 1996. Т. 6. Письма. С. 106, в письме к нему же на следующий день она сообщала: «Майя вчера ходила в белой головной повязке»; Там же. С. 107). Впрочем, не столь важна конкретная причина для того, чтобы обрить себе волосы (кроме тифа, могут быть и другие медицинские показания), гораздо важнее, что это по-своему отражало ее характер. Например, 27 апреля 1913 г. она сообщала Волошину, что вымыла волосы перекисью водорода и теперь рыжая (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1033. Л. 28), а до этого, в письме от 8 февраля — о своем споре с учителем закона Божьего насчет цвета волос Христа: она утверждала, что он был рыжим, а ее оппонент — что брюнетом (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1032. Л. 40). В письме к Иванову от 4 ноября 1915 г. она сообщала о своей реакции на его холодность на людях: «А в воскресенье, когда в антракте я сказала Вам: „Вы меня никогда не видите“. — Вы страшно сухо ответили, и я страшно злая была, — и даже решила себе волосы остричь, — Отец, не смейтесь! — и не сердитесь, — хорошо, что после еще подошла к Вам, — и Вы улыбнулись так, что все гадкое прошло» (НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 22. Л. 45 об.). |
