Комичность фигуры Бурдеса оставалась притчей во языцех. Нельзя было без улыбки смотреть на этого невысокого человека, выделявшегося среди толпы нелепостью своего наряда и экспансивностью поведения. О. Мельник в письме от 22 сентября 1907 года сообщал из Берлина А. Волынскому:
Вижу иногда Бурдеса на улице — в белой жилетке с большим вырезом и в старомодном цилиндре времен Кукольника. На фоне современной берлинской улицы Бурдес особенно смешон[1174].
В другом его письме тому же адресату (от 5 ноября 1907) читаем:
…Могу Вам достоверно сообщить, что Бурдес действительно женится. Он «влюблен, влюблен, как мальчик». Он говорит теперь только цитатами из «Песни песней». Если б Вы знали, как мне тошно от его восторгов «иудаизмом»![1175]
Получив это письмо, Волынский, вероятно, заинтересовался предметом любовных воздыханий Бурдеса; Дымов в ответ успокаивал:
С Бурдесом… неясно. По-моему, это просто юношеское увлечение. Простительное во всяком случае[1176].
Сам Дымов, не усмотревший (по крайней мере судя по этому его письму) в увлечении Бурдеса никакой аномалии, относился к приятелю ничуть не менее иронично, нежели другие. Годы спустя в своих идишских мемуарах «Wos ikh gedenk» он сделает забавную зарисовку Бурдеса, крещеного еврея, который громко и патетично возмущался на премьере скандально знаменитых «Контрабандистов» С. Эфрона-Литвина и В. Крылова в Суворинском театре (23 ноября 1900 года) — спектакля, проникнутого лютой антисемитской злобой:
Уже прошло более получаса, а публика все еще ждала. Там, за занавесом, не торопились. Выглядело это так, будто две враждебные армии стояли друг против друга, готовые к бою, но каждая боялась начать стрельбу первой.
— Я еврей! И я протестую против такого молчания! — услышал я позади себя истерически крикливый голос: — Это оскорбление и унижение!
Я узнал голос своего коллеги по газете выкреста Бориса Бурдеса. Он весь покрылся потом, его стоячий накрахмаленный воротник превратился в белую тряпку, волосы на голове были растрепаны. Никто его не слушал, но он по-прежнему продолжал кричать:
— Я еврей! Я не допущу, чтобы…
Чего не хотел допустить этот «еврей», я уже не мог уловить[1177].
Бурдес же, напротив, высоко ценил писательское дарование Дымова, о чем последний хорошо знал, воспринимая это, по-видимому, не без иронического патронального чувства. В письме А. Руманову от 14 июля 1905 года Дымов, рассказывая о Бурдесе, дал волю своей иронии:
Я думаю о своей будущей «карьере». Я писал об этом Бурдесу. Вот как он выразился. Внимание.
Чехов про себя так отзывался («Чайка»): про меня всегда будут говорить: «Да, это хорошо, мило, но Тургенев писал лучше. А про меня будут говорить: Да, хорошо, мило, но Чехов писал лучше. Однако когда я умру и появится молодой подающий надежды писатель, о нем скажут: да, хорошо, мило, но Дымов писал лучше. Dixi<.»>[1178]
Отношения между Дымовым и Бурдесом не избежали временных ссор и размолвок. После одной из них Дымов писал тому же Руманову (письмо датировано 21 февраля 1909 года):
От «торговца друзьями» Бурдеса я ушел совсем[1179].
Ссоры, однако, заканчивались перемирием, и Дымов продолжал принимать в судьбе приятеля деятельное участие. 27 октября 1907 года он писал Руманову:
О Борисе Павл<овиче> Бурдесе. Что такое с ним произошло? Почему вы все там от него отвернулись? Почему Ты не пишешь ему? Если у него разрыв с «Бирж<евыми> Вед<омостями>» — отчего бы Тебе не устроить его корреспондентом в «Русск<ое> Слово»? Когда он говорит о своей литературной работе, то у него плачет голос. Могут плакать глаза или даже сердце — но голос — пойми — плакать не должен. Это в силах человек сделать для человека. Ты это знаешь не хуже моего[1180].
В круг близких знакомых Бурдеса и Дымова входил известный переводчик с немецкого и на немецкий Александр Самойлович Элиасберг (1878–1924). Он родился в Минске, окончил физико-математический факультет Московского университета (1902), но с 1906 года жил в Мюнхене и являлся одним из активных деятелей, связующих русскую и немецкую культуры, — «превосходным посредником», по определению Т. Манна[1181]. В его «послужном списке» числится множество произведений русских (Пушкин, Гоголь, Л. Толстой, Достоевский, Тургенев, Лесков, Чехов, Бальмонт, Брюсов, Бунин, З. Гиппиус, Мережковский, Ф. Сологуб, Ремизов, Кузмин и др.) и еврейских классиков (И.-Л. Перец, Менделе Мойхер Сфорим, Шолом-Алейхем, Д. Бергельсон), переведенных на немецкий язык. Ему принадлежат антологии переводов поэзии (Russische Lyrik der Gegenwart. München und Leipzig, 1907)[1182] и прозы (Neue russische Erzähler. Berlin, 1920; посвящена Т. Манну); переводы немецкой поэзии на русский язык (Немецкие поэты в русских переводах. Leipzig, 1920; совместно с А. Лютером); а также составление книг: «Bildergalerie zur Russischen Literatur» / «Русская литература в портретах и письменах» (со вступительным словом Т. Манна) (München, 1922), «Russische Literaturgeschichte in Einzelporträts» (München, 1922, 1925) — и антологии «Русский Парнас» (Leipzig <1920>; вместе с Давидом Элиасбергом).
Помимо собственно переводческих А. Элиасберг выполнял культурно-посреднические функции между русскими писателями и немецкими издателями[1183]. В задуманном, но, к сожалению, не осуществленном проекте «немецкого выпуска» «Аполлона» ему принадлежала одна из ключевых ролей[1184].
Два переведенных Элиасбергом рассказа Дымова были напечатаны в немецком сатирическом журнале «Simplicissimus»: «Ihr Leib» (12. Jg. 1907/1908. № 30. S. 465) и «Die Formel» (12. Jg. 1907/ 1908. № 45. S. 736–737). Вместе с К. Руте ром он осуществил перевод на немецкий язык лучшей драмы Дымова «Ню. Трагедия каждого дня», который вышел в свет в издательстве И. Ладыжникова[1185]. Жена Элиасберга, художница Зинаида Николаевна Васильева, близкая к санкт-петербургским писательско-журналистским кругам и входившая в ремизовский Обезвелволпал, оформляла обложку сборника дымовских рассказов «Земля цветет» (1908).
В бумагах Дымова сохранилась адресованная ему почтовая открытка от Элиасберга (датирована 25 сентября 1908 года). Написана открытка в Terlan (Tirol), Hôtel «Streindlhof», где переводчик проводил осенние вакации вместе с женой и годовалым сыном Павлом, будущим художником (1907–1983):
Дорогой друг, наконец нам удалось выбраться на поправку. Находимся здесь всего 5 дней, но уже мы все выздоровели до неузнаваемости. Собираемся остаться здесь еще недели три. Здесь земной рай. Тепло, солнечно и тихо. Особенно цветет наш ребенок. Пшиб<ышевский> мне сообщил, что Вы ему предлагаете сбыть роман некоему Руссову <sic> (кто это такой? В Серпухов?)[1186]. Если у Вас есть влияние на эту операцию, то не откажите мне в следующей просьбе: попросите издателя пригласить в качестве переводчика моего хорошего друга и прекрасного переводчика с польского — Вацлава Воровского, Одесса, Французский бульв. 47[1187]. Если предложите и поддержите кандидатуру этого переводчика, окажете мне огромную услугу. Пшибышевский блаженствует: деньги ему очень кстати. Прощайте, пишите, что в Петербурге.
Весь Ваш Александр Элиасберг
З<инаида> Н<иколаевна> кланяется
[1188].
