На какую-то секунду Шошанино лицо исказилось волевым противодействием. Я поспешил на выручку, но мгновение спустя выручать было уже некого, коридор окончательно заглотил фемку. Напоследок ее лицо совершенно разгладилось и стало отрешенным.

– Ну, сволочь Плазмонт, выходи, проявись как-нибудь! Эй ты, куча соплей, слышишь меня? Мы, состоящие из атомов, молекул, тел, групп, мы все равно разотрем тебя как дерьмо по палубе. Потому что мы сложнее тебя. Мы разнообразнее, в нас больше симметрий, мы подобны Вселенной, слава фрактальной размерности. В каждом из нас сидит весь космос, а кусок от тебя – просто кусок. Простое может попаразитировать на сложном, но одолеть – никогда!

И после такой пламенно-революционной речи я понял, что наступает светопреставление – пока что для меня лично, а не для атомно-молекулярной жизни. Плазмонт обиделся. Из-за какого-то невидимого поворота выскочил и помчался на меня клубок черной нитеплазмы с ухораздирающим визгом. Я бросился наутек. Однако, как я ни увиливал и не маневрировал, клубок догнал и охватил меня. С головы до пяток. Затем протек вовнутрь скафандра. Кажется, больно не было, когда нитеплазма расчленяла меня. Она сразу блокировала болевые центры, чтобы я не зашелся в коме, а присутствовал при собственном уничтожении.

Взгляд – его предстояло потерять последними – путешествовал по телу и наблюдал, как краснела и трескалась кожа, жир и кровь превращались в варево, обугливались и рассыпались в порошок кости. Фонтаном вырывались внутренности, на лету становясь дымом. Затрещала и лопнула, как перезревший арбуз, голова. Скафандр, надувшись, гейзером выпускал через клапана пар избыточного давления, будто кит. И вот свет погас.

Но какая-то точка, приютившая сознание, скиталась беспризорно среди тумана, в который превратился мой организм. Сколько такое блуждание продолжалось – не знаю. Время для меня – оставшегося без количества и размера – имело не больше значения, чем алгебра для таракана. Я ощущал, как наводится сияющий чернотой зев трубы и начинает втягивать оставшуюся крошку.

Я было решил, что накрылся, что ничего не осталось от моих полей и сил. И когда совсем уже расстроился, вдруг – обана! Откуда-то издалека, может от самого батюшки Юпитера – хвала громовержцу – пришла подсказка. Дескать, даже в той жалкой убогой точке, которой я сделался, имеется полный набор полюсов. И, правда, в малюсенькой точке, оставшейся от меня, в одном узелке, было ВСЕ!

Есть полюс устойчивости, из него выдавливается плотная сила с просверками огня – все необходимое для образования камня. Хоть сейчас могу стать меркурианской скалой с вяло текущим временем в жилах. Вот начинает бурлить воздушная сила, тянущая вширь и вверх. Этого достаточно, чтобы сделаться растением где-нибудь под куполом. Наконец, растормошил я полюс огня и потекли потоки энергии, я почувствовал, что могу шевелить своими членами, как животное. А потом стали расходится по телу водяные потоки, связывающие все силы, дающие цель каждой пульсации.

Теперь я почти-человек, образ готовый к воплощению. Такими были граждане Адам и Ева прежде, чем выпасть сияющими яйцами из райского гнезда и начать свое прорастание в материи.

Но как выйти из нитеплазменной ловушки, которая любое наше движение превращает в гравитационное искривление?

И тут необычайно мощная пульсация пролегла ко мне. Неужели, Юпитер? – ведь я родился под небом, наполовину состоящим из его красных и голубых красок. Я сразу попробовал сфокусировать собой эту силу, как линза солнечные лучи.

Трудно прикончить врага, который обложил со всех сторон. На меня обрушились сотни тонн грязи, в то же время она была плотной, мускулистой и кусачей. Спохватившаяся ловушка бросилась со всех сторон, пытаясь уплотнится и раздавить меня.

Перед тем, как она бы расплющила меня, я заметил в своей руке клинок, будто металлический, рассекающий, но и водянистый, текущий, но и огненный, рвущий. В нем, наверное, сочетались выбросы разных полюсов.

Я сделал выпад с воплем: "Конец тебе, гондон". Рубанул с оттягом. На сей раз Плазмонт не смог отнять у меня импульс. Клинок сумел преодолеть нитеплазму под нужным углом и рассечь каналы ее устойчивости. Мускулистая грязь лопнула и выбросила меня. Оплывали и скатывались линии, сжимались стены, съеживались потолки, рассыпались в пепел портики и колонны, таяли дома с причудливо изогнутыми крышами, растекались сопельным как сопли дворцы, исчезали, как сигаретный дым, голубое небо и синяя вода, последним исчезла скульптура Семена Семеновича Альтшуллера.

Я уже увидел тропу, которая, преломляясь, как луч через слоеное стекло, уводила к Юпитеру и предлагала начать новую жизнь в его ласковых и теплых морях. Я был готов двинуться вперед, но сам нажал на тормоза. Все-таки не хочу оставлять Плазмонта наедине с Меркурием. Да и Юпитер-батюшка будто надоумил меня: вот распавшееся на точки твое тело, хватай, пока не поздно. Я прошел по стопам воплощения гражданина №1 Адама, одновременно сделался камнем, растением, животным и, наконец, самим собой. Это был своего рода большой и чудесно симметричный взрыв, когда двум половинкам мозга стали соответствовать две половины задницы, ну и так далее.

Из всех, с кем я посетил заколдованный городок, этот жутковатый Диснейленд, нашлась одна Шошана, и потому лишь, что мои пульсации еще отражались, еще бились в ней. Какая-то оплывающая стена выпустила ее.

Я был донельзя истощен, от меня просто остался огрызок, когда мы с фемкой шлепнулись на торосистую поверхность Свинячьей Шкуры. От других членов разведгруппы – ни следов, ни плевка, ни задоринки. Анискин, капитан, Люся – от всех них сохранились только памятники в моем сердце.

Шошана не совсем еще очухалась, а я слишком вымотался. Мы перевалили через косогор и стали съезжать чуть ли не на заднице в долину, где валялись обломки рейса 13.

Когда мы спустились вниз еще метров на пятьдесят, на высотке позади нас закачала головами шеренга бойцов. А на другой стороне долины образовалась еще одна цепь. Вдобавок из приземлившегося планетолета вылез отряд в десять двадцать каблуков. А во мгле над нами возник полицейский коптер и забил в глаза напряженными лучами прожекторов. Солидная облава – скооперировались ОПОНы чуть ли не со всей нашей планеты.

– Полный аншлаг. Огни рампы, восхищенная публика, зрители едва ли не над головой висят.

– Недолго тебе позировать осталось, – прорезался голос старого друга Рекса. – Застыть на месте, никаких быстрых движений, не то мигом разнесем в пук и прах ваш дуэт.

Раскоряка-коптер плюхнулся неподалеку от нас. Из него сразу высыпала шобла. Бойцы с лазерными прицелами остались у борта, украсив наши лбы красными световыми пятнышками. Другие подскочили скопом и, вывернув наши верхние конечности, насколько это было возможно и даже больше, потащили к аппарели. Такой веселой кучей-малой мы с Шошаной попали в коптер, где с нас сдернули шлемы, скафандры, даже хайратники отняли. После чего кинули нам какие-то драные робы и накрепко приковали к скамье. А вокруг плотно уселся десяток полицейских. Среди них был Мухин – значит, его не прихватили, чему весьма рад.

– Ребята, вам не тесно? Парочка могла бы пройти вперед, парочка назад, – обратился я к бойцам для снятия некой напряженности.

Тут появился Рекс и впаял мне по физиономии открытой ладонью – для яркости красок на щеке. Вот так "снял" напряженность!

– Как ты думаешь, почему он такой грубый? – справился я у Шошаны. Моя подружка неожиданно пожалела Рекса.

– Просто его в детстве часто стегали по попе.

Кто-то из полицейских гыкнул. Неджентльмен Рекс приготовился запаять и Шошане. Я неожиданно почувствовал полюс огня, который выбросил в сторону обидчика небольшую порцию острой энергии. Похожей на стрелу. Даже звон тетивы послышался. Рекс в ответ закачался, схватившись за виски, и упал на руки близь находящихся ментов. Его быстро уволокли, и путешествие в целом прошло спокойно. Мы с Шошаной даже смогли прислонится друг к дружке спинами.