Когда я вернулся в кабину, фемка какая-то взъерошенная была, словно замела только-только следы своей бурной деятельности. Я промаршировал к борткомпьютеру – ага, не успела убрать изменения из системного журнала! Вот они – прежние контрольные точки и курсовые параметры. Для сравнения я рядышком разместил новые фемкины цифры. Не сходи-и-ится!

Едва все понял, как она нанесла удар, ногой по среднему уровню, как раз в то место, куда собираешься двинуться. Но я и до этого вполглаза за ней присматривал. Поэтому не облажался...

Да еще как!

Я сделался совсем не таким как всегда. Коконом, состоящим из множества пульсирующих струй, похожих на кровеносные сосуды. Вместе с их пульсацией я ощущал симметрию состояний. Ботинок фемки впаялся в панель борткомпьютера, от которого я успел откатиться. Пока девушка возвращалась в исходную позицию, я успел сцапать с переборки огнетушитель и впаял им по ее стриженой голове. Вернее по тому месту, где недавно была цель – фемка согнулась с той же быстротой, с какой лопается бутылка с водой, выставленная на меркурианский холод. Вследствие этого ее голова воткнулась мне в живот. Я опрокинулся и увидел подметку, опускающуюся мне на физиономию. Опять проигрыш...

Я ощущал спиной палубу, даже сварной шов чувствовал – надо мной склонялось ненавистное лицо Шошаны. Прежде чем попробовать ударить ведьму, скосил глаза вбок, освежая знания об обстановке. Что за бурда-муда – панель борткомпьютера цела! Я сел, сунул в рот сигарету – от дыма в голове немного прояснилось. Шошанка была матово-бледной, как пепельница, по ее пальцам гулял тремор.

– Погоди-ка, ты разве не расквасила ногой борткомпьютер?

– Это еще зачем? Тебя заэкранировало, ты оказался… в какой-то сжатой копии нашего мира.

– Типа миража?

– Типа, но он был вполне реальным.

– Погоди, а сейчас мы где находимся? Почему врет система счисления курса?

– Система счисления не врет, нас обманывает пространство, в котором мы движемся.

– Да, Колумб тоже ехал в Индию, а попал в Америку, но он-то не просыхал всю дорогу. Единственное, чему я доверял, это было пространство…

– Несколько раз я пыталась в рамках системы симметрий подобрать такой курс, чтобы выбраться из нее, – сообщила неумолимая Шошана. – Но все без толку. Оттого и не хотела тебя пугать. А теперь проверяй расчеты, – распечатка белой птицей пронеслась рядом с моим ухом. – Время, потраченное на движение, становится ничем, оно словно сжирается пространством, делается дополнительным его измерением!

Впервые я видел Шошану, искренне растерянной или, может, потерянной, отчего у нее появились крупицы женской привлекательности. Не побоюсь даже таких слов – звездинки сексуальности.

– Ну, будет тебе, Шоша. Если я правильно тебя понял – то мы здесь не состаримся, потому что пространство харчит время.

Меж тем в меркурианской мгле появилось голубоватое свечение. Похожее на множество выпущенных невесть кем голубеньких ниточек. Это кто ж демонстрирует себя в рекламном неоновом сиянии? А потом на горизонте замаячили странные контуры…

Представьте себе, лазерный дальномер вам показывает, что расстояние до горизонта уменьшилось вдвое и бодро продолжает укорачиваться. Причем даже локаторы улавливают, как притягиваются к нам объекты, которые мы недавно миновали – глыбы и скалы. И настает момент, когда на горизонте замечаем самих себя, причем невероятно разбухших. Мы рассматриваем это словно через огромадное двояковыпуклое стекло. Вездеход, похожий на гору, а рядом с ним фигурятина Годзиллы, в переложении на нормальный счет – километров пяти в высоту.

– Мы, не в бреду будет сказано, наблюдаем самих себя, точнее тебя, когда выходил наружу разбираться с перегревом реактора. Пространство впитывает время, лишая нас… будущего. Мы как мухи в перевернутом стакане.

Последние слова прозвучали уже в плаксивой интонации. Тут она опустила голову на панель управления, и плечи у нее задрожали от вполне женского плача – ну вот, прорезалось.

– Я понимаю, Шошана, что приятного в этом мало. Мы переводим топливо, растрачиваем запасы кислорода. Но вдвоем проигрывать всегда веселее. Ты жалеешь меня, я – тебя, и мы плачемся друг другу в жилетку.

Я опустил ладонь на ее зыбкое плечо, потом аккуратно перевел стриженную головушку с панели управления – еще нажмет там кнопку катапультирования – к себе на грудь. Затылок, ушки, тонкие косточки висков и челюстей, пульсирующие жилки – все это было такое трогательное.

– Шоша, может тут что-нибудь взорвать, чтобы там, за пределами «стакана» аукнулось.

Она резко выдернула голову. Глаза у нее были само собой мокрые, влажные и теперь из-за проявленной слабости злые, как у зверька.

– Насколько я понял, Шоша, система симметрий универсальна. Если мы даже несколько заплутали в чужом пространстве, то все происшедшее ЗДЕСЬ – если, конечно, бабахнуть как следует – будет иметь отдачу ТАМ.

– Ядерный мини-взрыв?

– Я люблю другое "мини", но и это мне по вкусу. Двести тридцать пятого урана у нас не так уж много, зато не будет возни с субкритическими массами и обогащением топлива. Под лучом гразера все сработает при более скромном количестве и качестве материалов. Килотонну тротилового эквивалента как-нибудь устроим.

Как изготовить мини-атомную бомбу из подручных средств? Если не надо мучиться с обогащением урана, то плевое дело. Я когда-то читал соответствующее пособие, и Анима быстро растормошила в голове необходимый пласт памяти. Хорошо, что в бортовом шкафчике покоился робот для слесарных работ.

Я обдирал пирографит с урановых шариков, воскрешенный слесаришка укладывал их в брикеты, скреплял проволокой и обматывал отражателем для нейтронов. Потом я втиснул получившийся пакет в расщелину скалы, рядом поставил на треноге гразер, включил, нацелил, установил таймер и бросился наутек. Едва мы отъехали на пять километров и спрятались за внушительную глыбу свинца, как шарахнуло, после чего вырос одуванчик мини-атомного взрыва. Однако не успел он еще подрасти, а уже стал разжижаться и рассопливливаться, будто кто-то тянул из него силенки. Мне даже показалось, что его выкручивают, как мокрую тряпку. Раз – и забултыхалось вместо ядерного гриба что-то похожее на огромную драную простыню, потом куски ее стали утончаться, превращаться в полосы, те в нити – уже знакомого голубоватого оттенка – ии они тоже потаяли. Не осталось ничего кроме длинноволнового излучения. Пространство опять-таки съело потраченное время и горизонт стал еще более тесным.

Шошана была совершенно пригвождена этим фактом, плакала безутешно и всерьез. А мне как-то весело было даже, оттого, что ей было грустно. Ведь всего несколько дней назад ей было все известно, в отличие от меня.

Время, потраченное на движение, превращается в путь, ведущий к какой-то иноматериальной твари, назовем ее уже не грибом, а демоном. А не потраченное время во что превратится? Может, оно станет путем выводящим.

Если демон жадно хавает любой импульс движения и только жиреет за счет него, мы не дадим ему этого импульса.

У меня в голове такая картинка возникла. Вот мы – вроде паучка на стенке чашки. Он карабкается изо всех сил обратно на край сосуда, но от проявленных усилий только сползает вниз. Почему? Потому что он передает импульс движения поверхности – которая, такая-сякая, заполучив его, еще более искривляется, изгибается в сторону, совсем ненужную паучку. Короче, чашка только глубже делается. А не станет он передавать, глядишь – и спрямится поверхность. Или того больше – теряя энергию, выгибаться начнет в обратную сторону. И паучок, следовательно, благополучно скатится с поверхности этой, как с горки, но уже туда, на волю.

Таблетки с пивом кончились и уже перешел на таблетки с джином и тоником, глядя, как голубенькие мерцающие ниточки тают, а над нами лениво проползает марево. Оно было похоже на время, которое, освобождаясь из вражеского плена, на радостях поглощает растолстевшее пространство. А когда основательно обглодало его, то голубые ниточки совсем погасли. Вдобавок сквозь рассасывающееся марево проступили столь приятные ныне глазу очертания горы Череп. Оказались мы ровно на том месте, от которого двигались трое суток.