– ... И вдобавок работал в одной конторе оборонного профиля на Марсе, в "лавочке", так сказать. И вот однажды наткнулся пытливым проницательным взором на материалы о действиях одной разведгруппы на Земле. Это сейчас у Космики с Шариком всё тип-топ. Слизняки с Земли, те, что побогаче, к нам в гости летают, наши важняки у них по симпозиумам и борделям шастают, но тогда обходились мы без всяких сношений. Мы как раз отбились от кибероболочек, а слизняки еще были в их полной власти. И одна наша разведгруппа наткнулись на кое-что похуже. Это было некое иноматериальное существо. Она как бы поедала объекты и приобретало их облик.

– Поедала без перца и соли? Тогда нам еще повезло.

– Точнее, лишала материю привычной структуры, определяемой гравитационными ячейками и превращала её в вибрирующую нитеплазму. Собственно, из нитеплазмы эта тварь и состояла.

НИТЕПЛАЗМА. Я почти догадался.

– А откуда она в нашей Вселенной?

– От самого начала. Нитеплазма – это самая ранняя форма существования материи. Она протянула до наших дней, прогрессируя на свой лад, превращаясь во вполне живое, со своим метаболизмом и с определенного момента разумное существо. Наши разведчики прозвали его Плазмонтом, – тут голос Викентия из академического стал довольно бодреньким. – Я вижу у вас под курткой пузырится. Это одновременно радует и беспокоит меня.

Ну да, бутылку с сияющей антистрессовкой я с собой прихватил. Пока бормотолог не заглотил пару стаканов, то помалкивал, давая полную свободу вопить очумелым фанатам меркурианского "Динамо", которые казалось вырвутся из своего головизора и в одно мгновение затопчут все в этой крохотной жизнесферке.

– Значит, господин ученый, если весь наш мир, включая нас самих, прилежно образуется из полей, атомов, молекул, целых тел, то этот отъявленный паразит состоит только из нитеплазмы?

– Верной дорогой идете, товарищ, – глубоко икнув, произнес Викентий, подобрал что-то непонятное, но шевелящееся с тарелки и засунул к себе в рот. – Наш микромир двухполюсный, макромир фактически однополюсной. А у нитеплазмы четыре полюса. И она обходится без четкого деления на микро– и макроуровни.

Кто-то чрезмерно подвижный с тарелки у Викентия попытался удрать, не даваясь на закуску, но изобретатель проявил необыкновенную прыть и пригвоздил беглеца вилкой уже на самом краю стола. Еда, пискнув, лишилась одновременно свободы и жизни. Сломив сопротивление пищи, Викентий продолжил.

– Однако мои расчеты внушают сдержанный оптимизм. У устойчивой нитеплазмы пара полюсов остается в свернутом виде, и с нами взаимодействуют всего лишь два полюса, два знака заряда. Я их условно называю "левым" и "правым". Правда, и этого тоже хватает для разных сюрпризов. Сдается мне, маги и волшебники кудесили именно с нитеплазмой. И всякая нечисть, от призраков до оборотней, похоже, была из нитеплазменного материала. А спора Плазмонта – это типичный бес, злой дух преданий и сказаний, вселяющийся в людей и соблазняющий разным могуществом.

Маги с волшебниками, оказывается, не просто шоумены. И призраков с оборотнями, и даже духов, выходит, есть за что уважать – за крепкую физическую основу.

– Колдуны колдунами, а нам-то, простым меркурианцам, как эту нитеплазму распознавать?

– Субнуклоновый каскадный микроскоп может и обнаружит ее. Только надо знать, где смотреть. Да еще иметь такой микроскоп. Их, наверное, не более десятка наберется, а на Меркурии вообще ни одного.

– А ваш прибор? Мы его испробовали в долине Вечного Отдыха. Даже засекли одну нитеплазменную спору.

Изобретатель слегка покраснел от стыда.

– То, что я передал в долину, это вовсе не прибор, реагирующий на нитеплазму, а детектор, который регистрирует возбуждение нервной системы человека. Я дико извиняюсь, ввиду острой нужды в деньгах несколько прибрехнул, когда загонял Слоняре «квантовый гравиметр». Надеюсь, мое признание останется между нами. Тем более, Слоняре такое удовольствие обошлось в жалкие пятьсот гафняшек.

– Постарайтесь, чтобы таких шалостей больше не было, иначе ваше признание не останется между нами, а убежит к кому надо, – предупредил я. А изобретатель сразу переключился на более приятную тему.

– Допустим, в подозреваемом присутствует нитеплазменная спора и влияет на его ощущения. Этот человек знает – у него не все в норме. Мой датчик и будет улавливать те изменения психомагнитного поля данного гражданина, которые характерны для тревоги.

– Но погодите, тот паренек, на которого среагировал ваш датчик, мог быть просто невротиком.

– Конечно, он был просто невротиком, – легко согласился безответственный изобретатель. – Но я полагаю, последующие события убедили вас, что в нем имелся нитеплазменный узелок.

И Викентий засосал стакан антистрессовки с чувством глубокого удовлетворения за свой талант, нисколько не обращая внимания на голографических спортсменов, что вертелись по комнате.

– И, кстати, во второй раз с этим датчиком вам, скорее всего, и не повезет, – честно предупредил жуликоватый изобретатель. – Нитеплазма разумна и может контролировать нервные центры человека.

– Тогда и вам не повезет, гарантирую! Как вы могли уже догадаться, от вас требуется надежный прибор для выявления этой самой нитеплазмы. Понимаете, надежный. Если мы ликвидируем совершенно безобидного гражданина, то мы потом ему не объясним, что у нас прибор немножко барахлит.

Волна самодовольства залила лоснящуюся физиономию изобретателя.

– Я вас поздравляю, юноша. Вы оказались в нужном месте и в нужное время. И надеюсь, с нужной суммой. Поэтому вы получите то, что требуете.

– А я надеюсь, что вы не собрались всучить очередной аппарат для определения страха по анализу свежести воздуха. Так что, когда и сколько?

Изобретатель ушел за шкаф, там чем-то громыхал, что-то отодвигал, костерил мальчонку. Прибор, необходимый для спасения вселенной, нашелся где-то за ночным горшком. Новый детектор, точнее демонометр, оказался куда компактнее, чем та пресловутая тележка. И напоминал старинный револьвер типа "наган", которым я любовался в музее на Марсе.

– Прибор ловит изменения в распределении субнуклонов-гравитонов, это такие мелкие-мелкие блошки. А искажения, будьте уверены, вокруг нитеплазмы непременно возникают. Вот здесь, в районе курка, есть экранчик, который цветовой гаммой и цифровыми индикаторами показывает любопытному глазу интенсивность этих самых изменений. Сейчас мы вставим новый источник питания, радиоизотопную батарейку то есть, и начнем... раздемонизацию! С вас, как вы и просили.

Честно говоря, внутри меня заекало, когда он навел на меня свой "наган". Даже захотелось, чтобы "наган" оказался игрушечным, а Викентий – обычным жуликом. Изобретатель с минуту просматривал меня, слегка цокая языком: "Так-так, интересно... И поучительно". Наконец, я неприкрыто взвыл:

– Да что там такое? Именем меркурианского городового отвечайте. Есть или нет?

– Есть.

Мамальфея, Мамальфея. Узнать, что ты – всего лишь гнездо и питательная среда для какой-то гадости, по сравнению с которой самый мерзкий червяк является милейшим обаятельнейшим существом!

– Но в остаточном виде, – продолжил изобретатель. – Просто следы, вряд ли способные к чему-либо. Похоже, что спора в вас погостила, но ушла.

Я перевел дыхание, я почти испустил дух от облегчения.

– Вот с этой самой последней фразы и надо было начинать, бессердечный вы человечище. Дайте-ка я вас тоже поанализирую.

Но, как и ожидалось, ни в изобретателе, ни в шестипалом карапузе, болеющем за "Динамо", даже следа этой гадости не нашлось.

– Пять кило гафняшек, – сказал он.

– Деньги всех портят. Одно кило. И я не говорю Слоняре, что вы его нагло обманули.

Он был расстроен, но пришлось согласиться.

На обед я решил выяснить, как идет без меня служба в префектурной полиции.