– Думаешь, врал Фомич?

– Не знаю, босс. Просто эта история абсолютно не укладывается в события. Ни с того ни с сего вдруг оторвался… Причем исходят эти совпадения от Фомича… Которому я совершенно верить перестал… Нутром чую некую несообразность, а точнее сказать не могу по недостатку данных. Поскольку…

Как ни интересно было слушать, Петр выключил транзистор и включил мотор – следовало поспешать в контору, чтобы Фомич не заподозрил неладное. Стоп! Ага, вот он, «запор», вползает на дорожку. Спохватился, вспомнил про пиджачок…

Тем более пора ехать. Заберет пиджак, и ничего больше не услышишь…

… Он ухитрился опередить лысого, вернуться по знакомой уже потайной дорожке. Засел в кабинете. Через двадцать минут пред его ясны очи, словно лист перед травой, предстал Фомич. С таким пришибленным и запыхавшимся видом, словно бежал пешком от хазы.

Петр, по-прежнему старательно изображая опьянение, бодро рявкнул:

– Ну, посоветовался?

– Посоветовался, – вздохнул Фомич. – О н гарантирует, что миллион вам – будет. Конечно, сначала в ваш адрес, надо признаться, было сказано немало теплых слов…

– Но ведь понял в конце концов, что рынок есть рынок? Молодец, Фомич, на вот, выпей, – Петр вновь приобнял лысого, доверительно зашептал на ухо: – Фомич, а давай в месте «уазик» прикарманим? А? Ты прав, один я не смогу, а вот с тобой на пару… Ну что ты смотришь синими брызгами, аль в морду хошь? Поедем прямо сейчас, заберем тачку – и растворимся на просторах нашей великой и необъятной? Она хоть и съежилась, ан все равно в каком-то плане – необъятная… С твоей башкой и с моими ловкими руками затеряемся, как конокрад в ночи. У меня есть знакомые в Сухуми, границу перейдем, паспортишки выправим… А, Фомич?

У него сложилось твердое убеждение, что какое-то время Фомич раздумывал над его предложением в серьез. Взвешивал. Думал и прикидывал. Но в конце концов годы взяли свое, старый хрен старательно изобразил возмущение:

– Да что вы такое говорите?

– Была бы честь предложена, а от убытка бог избавил, – захохотал Петр. – Да ты не дергайся, финансист, я шутейно… Мне лично и миллиона достаточно. Ты ему не говори, понял, нет? Я ж совсем шутейно.

– Шуточки у вас…

– А ведь забрало, нет? Ладно, замяли. Сейчас ты у меня как миленький хватанешь стопарь – хорошее известие принес…

– Повторяю еще раз, – сказал он медленно, с расстановкой, негромко. – Не криви губки, слушай внимательно. Серьезным делом занимаемся… Когда я скажу «давай!», пшикаешь мне данным дезодорантом в физиономию, уделяя внимание главным образом не самой физиономии, а участку примерно отсюда и досюда, – и показал на себе, черкнув ребром ладони по горлу над ключицами, по животу. – Считаешь до пяти, при этом задерживаешь дыхание и закрываешь глаза. После процедуры уходишь спокойно – повторяю, спокойно! Обращать на себя внимание нельзя… Повтори.

Надя дернула плечиком:

– Я и так…

– Повтори, – сказал он тихо, убедительно. – Мы не забавы шутим…

Она добросовестно повторила, ни разу не запнувшись и ничего не перепутав.

– Мысленно себе представила последовательность действий, как я учил?

– Ага, – сказала Надя, – ты не вол-нуйся…

Они стояли в узеньком проходике – с одной стороны задние стены кирпичных гаражей, с другой тянулся грязный бетонный забор, за которым прилагало отчаянные усилия к выживанию то, что сейчас осталось от радиозавода. Место было безлюдное, малопосещаемое обычными прохожими. По сей причине всякий свободный кусочек земли оказался усеян пустыми бутылками, одноразовыми шприцами, кучками фекалий, судя по габаритам, отнюдь не собачьих, а также известными латексными изделиями.

Петр собрался с духом, добросовестно зажмурился, приказал:

– Давай!

И тут же, зажав нос двумя пальцами левой руки, что есть сил сжал губы.

В грудь, в лицо ударила невесомая, морозно-омерзительная струя газа. Всей кожей он ощутил отраву. Старательно сжимая веки, губы, сдерживая дыхание, услышал, как удаляются легкие шаги – ну, слава богу, как он учил, сообщница не бежала, ушла с нормальной, не привлекавшей внимания скоростью…

Как ни предохранялся, а в глотке запершило и под веками словно бы обнаружились крохотные песчинки. Пора, пожалуй… Петр привалился боком к кирпичной стенке, шаркнул по ней всем телом, основательно и вмиг перепачкавшись, открыл на миг глаза, чтобы сориентироваться, кинулся к выходу из кривого проходика, к людям. На глаза свидетелям.

Во двор он вывалился, шатаясь, спотыкаясь, главное было – не растирать руками глаза, а их уже пекло по-взаправдашнему и в горле словно застряла пара проволочных ежиков для чистки посуды. Чей-то удивленный возглас… Ага! Есть свидетели!

Он, почти не играя, запнулся – нога и вправду наткнулась на какой-то обломок ржавого железа. Рухнул на одно колено, кашляя без малейшего притворства, отплевываясь, содрогаясь в приступах рвоты.

– Семен!

– Да вижу… Нажрался, что ли?

– Одет-то прилично…

– А воняет чем?

– Семен, Семен! – визгливый женский голос. – Ну ты куда лезешь? Без тебя не разберутся?

Слезогонка, впитавшаяся в дорогущий пиджак, окутывавшая облаком, начала действовать по-настоящему, без дураков. Конечно, главный вред прошел стороной, но и того, что осталось, хватило, чтобы теперь, согнувшись в три погибели, перхать, кашлять, отплевываться без тени актерской игры…

К нему осторожненько подступали оказавшиеся во дворике – из-за рези в глазах Петр не мог ни рассмотреть их толком, ни сосчитать.

– Одет-то хорошо…

– И водярой не пахнет… Точно тебе говорю, че-то нечисто…

– Семен, ну куда ты лезешь? Мало ли что…

– Тихо, Аня, не возбухай, – решительно прервал женщину самую чуточку хмельной, решительный бас. – Не тигра, не укусит… Эй, мужик, чего с тобой? Й-е-мое, чем воняет? «Черемуха», что ли? Ну, точно!

Стоя на коленях на земле, плюясь, Петр выговорил:

– Щенки, твари… В лицо брызнули из баллончика, в карманы полезли… Там, за гаражами…

– Ага. Ага, – заключил поддавший Семен, судя по всему, из категории зевак-активистов, жаждущих из простых зрителей стать непременно участниками, – точно, «черемуха», ты глаза-то не три, зема, не три, говорю! Эй, пацан, на вон платок, к колонке сгоняй да намочи! Витек, участкового высвисти, я его только что на балконе видел… Бабы, чего толпимся? Нормальный мужик, приличный, вон галстук какой… Шпана газом прыснула, на гоп-стоп взяли… Это у тебя че, телефон? Ох ты, новый русский, как из анекдота… Садись, вон туда садись… Бабка, скамейку не засти, человека ноги не держат!

Горластый Семен и еще кто-то из отважных доброхотов, бережно поддерживая под микитки, кое-как препроводили Петра к скамейке. Кто-то сунул в руку мокрый комок материи, и он с грехом пополам протер глаза. Теперь почти не жгло, но в горле саднило.

– Ну че, полегчало? – допытывался Семен.

– Да вроде… – ответил Петр, с превеликим облегчением убедившийся, что все прошло согласно разработанному плану. – Щенки, суки…

– Отвык, поди, от твердой земли? Все на «мерсе» да на «мерсе»? – с явственной толикой легкой классовой неприязни констатировал Семен. – Ладно, могли и на перо посадить… Обошлось. Много взяли? Ага, вон и власть поспешает, легка на помине…

– Разойдемся, граждане, разойдемся, – послышался совсем близко уверенный голос. – Что у нас происходит?

К ним подошел милицейский старлей, примерно ровесник Петра, заранее приготовивший значительно-подозрительную физиономию старого служаки, еще ничего толком не знавшего, но готового пресекать и не допускать впредь.

– Опять Чикаго, Михалыч, – сообщил первым, конечно же, Семен. – Вон, пана нового русского шпанята из баллончика окатили и по лопатнику вдарили…

– Семен, ты бы не толпился, а разошелся… Так. Участковый инспектор, старший лейтенант Зотов. Что случилось, гражданин?