– Врешь ведь?

– Ну и вру, – согласился Петр. – Я ему высказал все, что о нем думаю… справедливости ради следует уточнить, что он тоже мне кое-что высказал без недомолвок, но это детали… Главное, я его, паршивца, уволил. С данного момента. Так что все кончилось. Шофера тебе подберем пожилого, солидного, которого заботят лишь внуки и радикулит… нет, с радикулитом не стоит брать, но вот насчет пожилого – непременно…

Вскоре появилась дама средних лет, молча положила на стол перед Петром конверт из плотной бумаги, удалилась, словно бы не замечая запахнувшуюся в плащ Катю. Даму эту Петр не помнил – но в «его» фирме работало человек шестьдесят и девять десятых из них его вообще не интересовали.

Гораздо больше интересовал конверт. Как офицер с приличным стажем, он без труда расшифровал суть некоторых сокращений и пометок в военном билете Елагина, а многое там значилось открытым текстом, без недомолвок. Высшее командное… оттуда, из этого городка, в спецназ частенько попадают… Чечня… так, знаем мы эти курсы, их шифр – снайперские, одна из лучших шарашек… орден, две медали… медосмотр… ни следов, ни намеков на «психическую» статью… Что ж, небезынтересно, однако ничего из ряда вон выходящего – стандартная биография, стандартный послужной список… если доведется все же драться, нужно помнить, что Митрий владеет стилем Кадочникова – рукопашку в том училище все еще преподает Люборец, а он на Кадочникове подвинут… Ну ничего, обойдется…

Он сложил все обратно в конверт, размашисто подмахнул поданный Жанной приказ – уволился от нас по собственному желанию господин Елагин, ну что поделаешь, переживем боль утраты…

В кабинет бесшумно просочился Косарев, вкрадчиво спросил:

– Павел Иванович, можно, я заберу «дипломат»? Вы же сами говорили…

– «Дипломат»? – Петр недоумевающе вскинул на него глаза. – А-а, конечно… Он там и стоит.

Фомич нырнул в комнату отдыха, проворно выкатился оттуда с «дипломатом» в руке, расшаркался перед Катей:

– Вы прекрасно выглядите, Екатерина Алексеевна, должен вам заметить, просто-таки очаровательны сегодня…

– Фомич, – сказал Петр, – у вас случайно нет адреса Марушкина?

– Кого? – изобразил на лице величайшее изумление Фомич.

– Художника, который приносил картины. Вы же их сами забирали.

– Художника? А я и понятия не имел, что их художник принес… В жизни такой фамилии не слышал. Я думал, их шофер привез…

– Ладно, идите.

Когда Фомич выкатился колобком, Катя спросила:

– Что за художник? Опять у тебя идеи… – и посмотрела на собственный портрет над столом.

– Да нет, успокойся, – засмеялся Петр. —

Говорю же, с этим покончено. С идеями… Постараемся прожить без идей. Это тебя не удручает?

– Не особенно, – призналась Катя.

– Может, мне и этот портрет снять?

– А почему бы и нет? Никак я, сибирячка, раскованным европейским мышлением проникнуться не могу…

– Ладно, – сказал Петр, окинув ее откровенным взглядом, – но тот портрет, в кабинете, дома, пусть уж висит… Идет?

Он отлично запомнил код, отпиравший электронный замок на двери «спецотдела»-пустышки. У него была хорошая память. Профессиональная… Никто, как и следовало ожидать, не выразил ни малейшего удивления, видя, как большой босс целеустремленно шагает к «спецотделу», сноровисто набирает код и скрывается за железной дверью. В самом деле, что в этом поступке такого уж удивительного? Точной информации нет, но ручаться можно – Пашка не раз пользовался барской забавой, потайным ходом на другую сторону улицы. По бабам хотя бы отправлялся, а возможно, и по серьезным делам. Вряд ли он приложил столько сил по возведению потайного хода исключительно для удобства других…

Старательно закрыв за собой дверь и убедившись, что замок надежно защелкнут, Петр уселся за стол, ни разу в жизни не послуживший рабочим целям, – так что даже сигареты с зажигалкой на безукоризненную полировку класть не хотелось поначалу.

Стряхивая пепел в целлофановую обертку от пачки, он не спеша проделал то, что их с Пашкой уговор категорически запрещал – набрал код межгорода, потом номер Кириной шарашки. Где-то в глубине души похныкивало недовольство собой, проистекавшее из добропорядочности и офицерского честного слова, но еще более мощно о себе заявило то ли чутье, то ли пресловутое седьмое чувство, тягостно-смутное предчувствие…

Не занято, слава богу, удалось угодить с первого раза. Длинный гудок, еще один…

– Институт биофизики, – лениво протянули на том конце канала.

Петр моментально опознал голос – светленькая молодая лентяечка с углового стола. Никак не мог запомнить ее имя, не то чтобы заковыристое, но нестандартное какое-то, впервые встреченное. Ангелита? Алита? Алисса с двумя «с»? Вечно из памяти выпадает…

– Здравствуйте, – сказал он слегка бурчливо, хрипловато, чтобы не опознала, чего доброго. – Киру Максимовну можно?

– А кто ее спрашивает?

Странное дело, голосок Алиты-Алиссы заметно изменился. Что-то новое в нем появилось, определенно новое. Тревога? Или настороженность? Почему-то первые пришедшие на ум определения – нехороши…

– Вряд ли вы меня знаете, – сказал Петр, старательно коверкая голос, насколько удавалось, – уверен, не встречались. Собственно, это знакомый Петра Ивановича из Шантарска…

– А не его брат? – моментально откликнулся девичий голосок с тем же нехорошим промедлением.

– Вот уж нет, – сказал он, – вообще не родственник. Честно говоря, даже нельзя сказать, что близкий знакомый Петра Ивановича. Если быть точным – далекий сослуживец. Я тут собирался к вам в Новосибирск, хотел ему вернуть должок. Сумма небольшая, но по нынешним временам с долгами лучше не тянуть, брал-то в переводе на зеленые…

В Новосибирске помолчали.

– Даже не знаю, как вам сказать… – протянула девчонка, – а долг-то отдавать и некому…

– То есть как? – спросил он с ненаигранным недоумением.

– Ну, они ж убились… Насмерть.

Он заставил себя произнести совершенно спокойно:

– Кто?

– Петр Иваныч и Кира Максимовна. Четыре дня назад. Их и похоронили уже…

Вопреки расхожим литературным штампам, перед глазами у него не плыло, ноги не подкашивались, стены вокруг не вертелись. Просто вискам стало невыносимо жарко, а во рту – сухо и как-то по-особенному непередаваемо. И незнакомо мерзко.

– Девушка, простите, я не понял, – сказал он, заставляя себя сохранять то же расчетливое спокойствие. – Как это убились? Как похоронили? Я от него намедни письмо получил…

– А число было какое? В письме?

– Восьмое, – сказал он после короткого раздумья.

– Ну вот, а десятого они и разбились. На савельевской «шестерке». Они ж заявление собирались подавать в загс, вы знаете?

– Слышал.

– Вот… Он вообще-то осторожно ездил, а тут, видимо, понадеялся на прежнее уменье… Экспертиза показала, что они оба… употребили. На радостях, наверное. Вот и получилась… не совсем чтобы радость.

В ее голосе не слышалось и дежурного сочувствия – скорее уж азарт причастности к информации, нерассуждающее щенячье любопытство юного существа, не осознающего, что такое смерть.

– Где это случилось? В городе?

– То-то и оно, что за городом. Километрах в трех от Академгородка. Там проселочная дорога, хитрый поворот, он, видимо, решил стороной объехать, не светиться перед гаишниками, или как они теперь там кличутся… Машина не загорелась, а вот разбило ее качественно. Петра Ивановича… а вы правда не близкий знакомый?

– Правда. Скорее и не знакомый вовсе. Так, сослуживцы, я же вам говорил уже…

– В общем, Петра Ивановича опознали только по орденам и документам. Киру Максимовну, в общем, не особенно приложило, даже лицо целое… Затылок главным образом, она, видимо, не пристегнулась на проселочной. Меня муж, кстати, всегда заставляет пристегиваться…

– Значит, похоронили? – перебил Петр.

– Ну, я же говорю… Мы все ходили. И родители Киры Максимовны были. Вот только у Савельева – никого. У вас же там, в Шантарске, его родной брат живет?