«Но я же ее люблю! – возопила раздерганная душа. – Я ее люблю. Я хочу, чтобы она была счастлива, спокойна, чтобы забыла обо всех этих «палачах» и объективах… Как же быть-то, господи? Что тут придумать? И можно ли что-то придумать? Если, проявив благородство, отдать Надюшке и пухлый конверт, и негативы – чем это потом обернется и к каким коллизиям приведет?

Он долго сидел за столом, уперев локти в полированную доску, сжав ладонями виски. В душе мешались безмерное сожаление – и к себе, и к Пашке, и к Кате с Надей, и злость непонятно на кого. Давненько уже не попадал в такие тупики. Совершенно ничего не приходило в голову.

В конце концов решив, что утро вечера мудренее, встал и принялся тщательно ликвидировать всякие следы долгой и кропотливой работы с творческой мастерской широко известного в узких кругах фотохудожника дона Пабло. Убрал альбомы и конверты в сейф, расположив их в скрупулезнейшем прежнем порядке, захлопнул дверцу и сбил код. Химикаты сложил в пластиковый пакет – выбросить завтра в мусорное ведро, никто ничего не заподозрит… Лупу – в стол, сама по себе она подозрений ни у кого не пробудит.

Приняв душ, поплелся в спальню, уже привычно ориентируясь в погруженной в темноту квартире. Реджи сонно заворчал и тут же заткнулся – привыкает, крыса белая…

Осторожненько пролез под одеяло, лег на почтительном расстоянии от ровно дышавшей Кати, искренне надеясь, что она спит. Ошибся – она ворохнулась, придвинулась, вопросительно провела ладонью по щеке, по шее.

Как ни тянуло его к этой женщине, на сегодняшний вечер он, честное слово, перестал быть мужиком – после знакомства с содержимым сейфа. Все напрочь отшибло, и запашок дерьма до сих пор ощущается.

– Катенька, замотался я адски, – виновато прошептал он. – Уж прости.

Она сговорчиво поцеловала Петра в щеку, еще раз погладила по щеке и отодвинулась. Ему хотелось выть.

Петр трудился, как отбойный молоток. Впервые за все время добровольного самозванства пришлось так вкалывать – правда, исключительно орудием труда негоцианта, роскошной паркеровской авторучкой. Но все равно работы навалилось столько, что кисть давно уже ныла и он три раза делал передышку.

Он подмахивал бумаги – той самой своей нынешней подписью, то бишь изменившимся после аварии автографом г-на Павла Савельева. Первые несколько документов он по врожденной добросовестности пытался прочитать, но очень быстро осознал, что даже просто пробегать их взглядом никак не удастся, иначе просидят до завтрашнего утра.

И трудился с тупой четкостью автомата. Или компостера, пробивающего билетики в автобусе. Косарев клал целую стопу, с ловкостью карточного шулера снимал один за другим, молча – он тоже уже утомился повторять «вот здесь», в глотке пересохло – указывал пальцем. Петр подмахивал. Первый заместитель, Пашкина то ли правая, то ли левая десница, старался, как мог, суетился возле-около, шуршал бумагами – невысоконький, лысый, услужливый.

Картотека – щелк! Косарев Николай Фомич, из бывших советских снабженцев, дока, жох и прохиндей – это и понятно, как нельзя более подходит для ответственной тайной миссии по подстраховке двойника, – в разгар перестройки намекал журналистам о своем отдаленном родстве с репрессированным комсомольским вожаком, а когда перестройка как-то незаметно сдохла, стал осторожненько примазываться к другой известной во времена оны исторической личности, правда, с обратным знаком – шантарскому купчине первой гильдии Косареву, тому самому, что при царе заколотил пьяного пристава в бочку и спустил с обрыва, а за годик до Великого Октября сбежал со всеми капиталами в Китай и стал там министром финансов у какого-то генерала-сепаратиста. В душе холуй и лизоблюд (сказывается биография), однако вполне надежен.

– Позвольте, а это что за чудасия? – спросил Петр, в момент очередной передышки успевший пробежать глазами очередной не подписанный пока документ. – Договор на вооруженную охрану золотых часов…

– Вот этих самых, что у вас на запястье, – подхихикнув с угодливостью чеховского персонажа, кивнул Николай Фомич. – Видите ли, в законах о частной охране полно глупейших прорех. Не имеют права ваши телохранители применять огнестрельное оружие, пусть и законнейшее, для защиты вашей личности при злодейском покушении. Зато могут палить в лоб любому, кто покусится на ваше имущество. А поскольку часики у вас на руке постоянно, то на основании сего договора они и будут палить хоть с обеих рук – они ч а с и к и защищают, на дозволенном основании… Улавливаете полезный нюанс?

– Улавливаю, – покрутил головой Петр и лихо подмахнул договор о вооруженной охране принадлежащих П. И. Савельеву золотых часов марки «Ролекс», стоимостью пятнадцать тысяч… ма-ама родная!

Нет, все правильно, пятнадцать тысяч долларов США. Ну, Пашка! Петр сразу почувствовал себя скованно, лишний раз боялся сделать резкое движение – а он-то небрежно бросал эти ходунцы на столик, в «Кедровом бору» даже задел ими чувствительно о притолоку.

Прикинув на глаз толщину оставшейся бумажной груды, он в душе возрадовался. Зря, как тут же выяснилось. Появилась эффектная дама, главный бухгалтер, принесла новую гору бумаг – уже чисто финансовая документация. В отличие от бумаг Фомича, эти приходилось подмахивать как минимум в двух-трех местах каждую. В глазах уже рябило – платежные поручения, подтверждения, авизо, ведомости, договоры с «Шантарским кредитом», еще какими-то банками – иные названия знакомы из газет, иные видел впервые, – в основном столичными, но попадались и иностранные…

Украдкой он бросал на бухгалтершу заинтересованные взгляды. Было на что засмотреться. Красивая молодая женщина лет тридцати, невыразимо продуманная во всем – строгой одежде, прическе, драгоценностях. Этакая Снежная Королева – море красоты и бездна холодной деловой чопорности. Невозможно было представить, что ближе к ночи она все это снимает, распускает по плечам эти великолепные волосы, ложится в постель с самым обыкновенным существом мужского пола и позволяет…

Рука трудилась, а мозги оставались свободными, и он не без интереса стал гадать – как у Пашки с этой? Никак не мог беспутный братец пропустить такую. Касаемо главной бухгалтерши Пашка говорил лишь, что кадр это особо ценный и обращаться следует исключительно на уровне «имя-отчество», боже упаси вульгарно назвать по имени. Интересно, о чем это говорит? Говоря проще, спит с ней Пашка или нет? Вообще-то не Жанна, не Анжела и не Марианна – всего-то навсего Ирина Сергеевна. Что ни о чем еще не говорит…

Перехватив его неосторожный взгляд, Снежная Королева не повела и бровью. Соболиной. Продолжала подкладывать ему бумаги, всякий раз мелодичным голосом сообщая:

– Здесь, пожалуйста. Здесь, прошу вас.

Когда со всем принесенным ею было покончено, Ирина свет Сергеевна снизошла до улыбки, на миг сделавшей ее живой:

– Благодарю вас, Павел Иванович, – и вышла, унося свою цифирь.

Петр так и смотрел ей вслед. Спохватившись, откашлялся:

– М-да…

– Очень тонко подмечено, – сладеньким голосом встрял Косарев. – Именно – м-да…

– Скажите, Николай Фомич, а у… у меня с ней ничего такого…

– Да что вы, Павел Иванович! – казалось, даже испугался слегка лысый прохвост. – Неприступная женщина, блюдет супружескую верность с упорством каменной статуи… Вы в первое время делали подходцы, если не помните, но потом даже вам стало ясно, что номер, простите, дохлый и надлежит пользоваться лишь ее деловыми качествами. Кои опять-таки на высочайшем уровне…

Он улыбнулся так льстиво, с таким проворством поднес сунувшему в рот сигарету Петру щелкнувшую зажигалку, что тому стало неловко:

– Николай Фомич, я ведь, собственно, не он, а я…

– Сходство, простите, поразительное, – пожал плечами Николай Фомич. – Так что я уж не буду привыкать к некоей выходящей из рамок фамильярности, чтобы потом не было сложностей… Нет, но сходство, конечно… Я вам еще нужен?