– Вообще-то за последние четыре недели я разве что от утюга не слышал, насколько респектабельна, безупречна и законопослушна фирма «Дюрандаль»… – сказал Петр, чтобы легонько позлить лысого, – только утюг да электрочайник молчали, все остальные электроприборы вещают об этом на всех волнах…

– Мы и есть респектабельны и безупречны, – отрезал Косарев. – А вот проект… Я не хочу сказать, будто с ним что-то не то. Но так уж устроена жизнь, милейший, что в масштабных проектах сплошь и рядом вертятся… ну, не преступные, однако ж левенькие деньги. Потому что самые честнейшие проекты нуждаются в некой смазке наличными. Вам не доводилось об этом слышать?

– Слыхивал.

– Вот видите. Не мы эти правила выдумали, а посему не стоит корчить из себя святош. Цель таки сплошь и рядом оправдывает средства… Что вы ухмыляетесь?

– Знаете, что мне пришло в голову? – мечтательно сказал Петр. – Двадцать миллионов баксов – умопомрачительная сумма. Вы не боитесь, что я с ними сбегу? Если дать вам сейчас по голове монтировкой, свидетелей не останется. От этого потомка конокрадов как-нибудь спрячусь…

– Казарменный у вас юмор, – огрызнулся Косарев.

– Вот то-то и оно, – развел руками Петр. – Ну, а все-таки? Не боитесь?

– Павел Иванович, у вас все равно не получится. Убежать, предположим, сможете, а потом? Я никоим образом не хочу вас оскорбить, но вы с такой суммой не справитесь. Не ваше оно… Вам для полного счастья нужно гораздо меньше.

– За Балаганова меня держите?

– Ну что вы, – усмехнулся Косарев, – при чем тут Балаганов? Эти деньги – не ваша сумма. Вы не сумеете с ней обращаться. Даже если ухитритесь сбежать и благополучно замести следы. Есть суммы, достаточные для удовлетворения потребностей, пусть и высоких, – и есть суммы, которыми могут управлять достойно только дельцы.

– И нелегальными тоже?

– Нелегальными – тем более. Правда, я предпочел бы другую терминологию – «нефиксированные деньги».

– Здорово, – сказал Петр. – Сами термин придумали?

– Да вот, знаете ли… Деньги, которые нигде не фиксируются. Очень точно отражает суть проблемы.

– А главное, звучит благолепно?

– Не без этого, милейший, не без этого… В общем, вы заберете машину со стоянки, когда он скажет. У меня пока что нет на сей счет точных инструкций.

– Яволь, – сказал Петр. – Слушайте, я смогу с ним увидеться сегодня вечером?

– Конечно. Ему тоже не терпится с вами поговорить. Я вас опять доставлю тем же путем – чтобы не возбуждать любопытство посторонних. Просто засидитесь в офисе допоздна, никто и не удивится…

Вслед за Косаревым он поднялся на четвертый этаж стандартной серой «хрущевки» – не на окраине города, но довольно далеко от центра, район не из респектабельных. Косарев открыл дверь своим ключом, предупредительно посторонился.

Петр прошел в комнату. Шторы были полузадернуты, царил полумрак. В первый момент он едва не отшатнулся – человек, вставший ему навстречу из продавленного старомодного кресла, чертовски напоминал уэллсовского человека-невидимку в его классической версии: голова и лицо сплошь замотаны чистыми бинтами так, что для обозрения доступны лишь кончик носа и рот. Нос, слава богу, все же не картонный, каковой вынужден был употреблять невидимка…

– Ну, что таращишься, ваше степенство, господин Савельев? – весело спросил забинтованный Пашкиным голосом. – Падай.

Коньячку хочешь?

– Что с тобой? – встревоженно спросил Петр, плюхаясь в другое, столь же продавленное кресло.

– Пустяки, Петруччио. Такое, что и стыдно сказать. Когда в столице переделал все дела, поехал с мужиками расслабиться на бережок уединенного озера, разумеется, с табличкой «Только для белых». И на радостях, что дела у нас обоих идут отлично, нажрался так, как давно не надирался. Классическая «асфальтовая болезнь». Только вместо асфальта были лодочные мостки. Видел бы ты, как я по ним мордой проехался… Давненько так не позорился, – голос брата был бодр и весел, без малейшей удрученности. – Ну и черт с ним… Бывает. Видел бы ты, как я назад летел – сначала даже в самолет не пускали, паспорт-то я предъявил, а вот вместо живого оригинала паспортной фотографии имело место нечто сюрреалистическое… Даже разматываться пришлось. Пропустили.

– Ничего серьезного?

– Пустяки. Просто ободрало физиономию так, что обратный обмен в любом случае делать рановато. Разве что придется еще какую-нибудь аварию изобретать… Ну, ничего. Во-первых, еще рано мне вертаться, а во-вторых, – глаза в щелях повязки лукаво блеснули, – а во-вторых, сдается мне, что ты не прочь побыть мною еще немножечко…

Петр оглянулся на Косарева.

– Фомич, – сказал Павел, – а поболтайся-ка ты по двору, за машиной присмотри, чтобы не угнали. Найдется какой-нибудь извращенец, покусится на твой «запор»… Если есть маньяки-геронтофилы, почему бы не быть автомобильным ворам-извращенцам? Погуляй!

Не прекословя, Косарев покорно направился в тесную прихожую. Щелкнул замок.

– Ну, рассказывай, – сказал Пашка, наполняя рюмки.

– Дела идут…

– Петруччио… Плевать мне на дела! Что происходит в конторе и вокруг, я и так знаю. Фомич успел дать обстоятельный отчет. Здесь – никаких сложностей.

– Черский ни в какую не хотел подключаться…

– Ну и хрен с ним, – сказал Пашка, – без нервных обойдемся.

– Ты бы меня предупредил в свое время, что к его супруге подходить не рекомендуется…

– Петюнчик, извини, не мог же я рассказать тебе всю мою жизнь… Он что, опять танец ревности плясал? И как?

– Пустяки, обошлось, – сказал Петр. – Разошлись, как в море корабли. Меня другое волнует. Фомич тебе не мог не рассказать о двух покушениях…

– Какие это покушения? Смех один…

– Тебе, может, и смех, – сердито сказал Петр, – а в меня, знаешь, палили по-настоящему. И даже два раза.

– Петруччио, ну ты же военный, в конце концов, хоть и штабист. Надеюсь, рыжей ничего лишнего не наболтал?

– Как я ей мог что-то наболтать, если представления не имею, кто все это устроил?

– Резонно, – серьезно сказал Пашка. – Так вот, могу тебя обрадовать: с покушениями покончено навсегда. Можешь не волноваться. Я, едва прилетел и узнал, быстренько принял меры. Митька с Фомичом все обтяпали.

– Они что…

– Петруччио! – расхохотался Пашка. – Ты за кого их держишь?! Никто никого не убивал.

– Объясни хоть…

– Бога ради, – сказал Пашка. – Понимаешь, был у меня тут романчик с одной… А муженек у нее вроде тебя, вояка с двумя просветами. Только тебя проводили с почетом, пряжку дали, а его выперли с позором за дискредитацию или что-то вроде этого, от безденежья понемногу приторговывал казенным имуществом. Не тем, что носят на ногах или на голове, а тем, что бахает и бухает. Уличить не смогли, за руку не схватили – вот и предпочли от греха подальше выгнать якобы за алкоголизм… У вас ведь такое бывает?

– У нас и не то бывает… – сумрачно сказал Петр, – ежели между своими… Так это он и выделывался?

– Я же тебе и объясняю… Он, гаденыш, вместо того, чтобы по-мужски попытаться набить мне морду, решил потребовать за рогатость денежную компенсацию. Аккурат за день до того, как ты в Шантарск приехал. Я его, разумеется, послал – телкам я иногда плачу, но вот платить мужьям-рогоносцам не намерен, это, по-моему, форменная дикость. Прости, что так получилось, но я никак не думал, что этот чудик устроит триллер с пальбой… Пугал, сволочь этакая. Стрелок-то он отменный при всей своей гнилости, этого у него не отнимешь, ты сам, наверное, оценил? В общем, когда Митя к нему приехал, он как раз сочинял эпистоляр типа «Положите сто тысяч долларов под третью урну справа, иначе всех убью, один останусь…» Только недооценил он меня, собака, недооценил… Фомич ему быстренько обеспечил буйное отделение в психушке – и раньше чем через месяц не выйдет да и полгода еще после лечения будет ползать, как черепаха. Ты его не жалей, у него мозги и впрямь набекрень, можешь мне поверить… Вот и вся разгадка. Успокоил я тебя?