– Павел Иванович, вы меня что, бросили? И я теперь – соблазненная и покинутая?

– Да ладно тебе.

– Ну, а все-таки? За десять-то дней любые царапины затянутся. А вы девушкой откровенно пренебрегаете. А девушка, между прочим, истомилась вся, сберегаючи себя для единственного… Па-авел Ива-ныч! Садист вы, честное слово…

Если откровенно, у него приятно взыграло мужское самолюбие – не столь уж часто его откровенно домогались юные красоточки. Пусть даже, строго говоря, не его, пусть тут и просматривалась финансовая подоплека… Если подумать трезво, Пашку многое оправдывает. Все, с кем он забавлялся, в том числе и награни, имели полное право отказаться, заехать по физиономии, гордо хлопнуть дверью… Однако ни одна этого не сделала.

– Жанна, – сказал он, глядя в глуповатые красивые глазенки, – тебе, часом, фотографии не вернуть?

– Которые? – подняла идеально вычерченные бровки Жанна. – А-а… Нет, зачем? Вот кстати, у меня подружка работает в театре, в костюмерной. Помните, я говорила? Можно взять на пару дней ихний гусарский мундирчик… Павел Иваныч? Я же не дура, у меня тоже бывают идеи…

«Ну, эта в помощи доброго самаритянина не нуждается, – про себя констатировал он. – Наоборот».

– Па-авел Иваныч… – тоном обиженного ребенка протянула Жанна. – Лето же, смена гардероба. А я на Лохвицкого в «Чаровнице» такой костюмчик видела… Светленький, без подкладки, конкретная Италия, не бодяжная…

И ухватилась тонкими пальчиками за узел его галстука. Петр, мысленно плюнув, уступил – ежели совсем честно наедине с собой, то не очень-то и тянуло разыгрывать монаха. Расстегивая на ней блузочку, он поймал себя на том, что делает это привычно, со сноровкой окруженного девичьим сговорчивым цветником барина времен Очаковских и покоренья Крыма. Опять-таки привычно – была практика во время визита телезвездочки – пристраивая девушку на обширном мягком кресле, он успел подумать, что рискует не то чтобы переродиться характером, но изрядно врасти в Пашкин образ. Если это продлится еще с месяц, трудновато будет потом отвыкать – от сговорчивых телочек, от роскошной машины, от услужливой горничной, бдительной охраны и всего прочего. Марк Твен, пожалуй, чуточку перемудрил, заставив своего нищего тяготиться королевской роскошью, – роскошь, знаете ли, обладает пакостным свойством засасывать, особенно тех, кто вырос пусть и не в канаве, но и не в холе…

Жанна застонала, притягивая его голову, и он перестал о чем-либо думать, потому что мужик есть мужик и пишется «мужик», аминь, прости ты меня, господи…

… Потом она беззаботно пускала дым, уютно устроившись обнаженной в черном кресле так, как на одной из фотографий в отведенном ей конверте. Петр, приведя себя в порядок, присел на подлокотник и рассеянно погладил ее волосы – чтобы не выглядеть разочарованным в подруге любовником. Вернется Пашка, все пойдет по новой, поэтому не стоит разочаровывать девочку холодным обращением, она-то в чем виновата?

– Павел Иваныч, – сказала она с непонятной интонацией, – а почему вы Митьку Елагина не вышвырнете?

– По поводу?

– Девчонки говорили, он вашу супругу совсем задолбал, Ромео фиговый, так и пялится, так и норовит этак невзначай ручонками обнаглеть. Неприлично же.

– Что бы я без тебя делал, – сказал он, внутренне напрягшись, – одна ты озабочена моим имиджем…

– Нет, серьезно, – сказала Жанна с видом умудренной жизнью солидной женщины. – Ваше дело, как у вас там с ней, но нельзя же позволять все это на публике. Шепотки ползут. Жена Савельева – и какой-то шоферюга… Ущерб для репутации. Я сама сегодня видела…

– Сегодня?

– Ага. Открывал ей дверцу – и так, знаете, будто бы невзначай пальцами провел, прямо по шее, до самого выреза… Ее аж передернуло…

«Ну, ты у меня нарвешься, красавчик, – зло подумал Петр. – Говорили же тебе, предупреждали. По-мужски ты обещал завязать со всем этим…»

Он резко выпрямился, прошел к столу и нажал клавишу с надписью «Гараж»:

– Савельев. Елагин где?

– Павел Иваныч, вы ж сами его в Аннинск отправили, на три дня, – чуточку недоуменно отозвался дежурный. – Косарев при мне передавал ваше распоряжение…

– Ладно, отбой, – растерянно сказал Петр, нажав клавишу отбоя.

«Ну, Гульфик Лундгрен, ты у меня нарвался».

Его мобильник – чей номер, как растолковал Пашка, знали не более полудюжины человек во всем Шантарске – вдруг разразился пронзительной трелью, замигало зеленым прямоугольное окошечко.

– Я слушаю, – произнес Петр насколько мог уверенно, поглядывая искоса на непринужденно развалившуюся в кресле тезку Орлеанской девы.

– Как у тебя дела, Савельев? – послышался абсолютно незнакомый женский голос, усталый, тускловатый.

– Нормально, – ответил Петр, напрягшись.

Жанна, сообразив что-то, привстала и проделала нехитрую пантомиму, спросив языком жестов, не следует ли ей выметаться. Вообще-то молодец девочка, умеет разграничивать служебное и личное… Петр проворно пошевелил кистью свободной руки, и Жанна, сделав понимающую гримаску, в три секунды натянула нехитрую одежонку, простучала каблучками к двери.

– Нормально вроде бы, – сказал Петр, оставшись в одиночестве.

– А то газеты писали всякие ужасы…

– Ну, это смотря какие газеты… Верь больше.

Судя по всему, незнакомка не распознала подмены – что ж, следовало ожидать, масса близких Пашке людей, каждодневно с ним общавшихся, до сих пор в неведении…

– Приятно слышать, – сказала женщина, но никакой особой радости в ее голосе не ощущалось. – Ты очень занят?

– Ну, не то чтобы… Можно сказать, вообще не занят.

– Совсем хорошо. Паша, нам нужно поговорить. Желательно не откладывая.

«Легко тебе говорить, милая, – подумал он, – а мне-то как быть, если я в толк не возьму, кто ты вообще такая?»

– Когда?

– Хорошо бы прямо сейчас, – сказала незнакомка решительно.

«Так, сейчас начнутся подводные камни… Нужно взвешивать каждое слово, ляпнешь ей, чтобы приезжала, а окажется, что Пашке такое идиотство сроду в голову не могло прийти, поскольку выглядит из ряда вон выходящим шокингом».

– Ну, вообще-то… – осторожно начал он.

– У тебя там кто-нибудь есть? Ты вообще где?

– На фирме, – сказал он осторожно, – Никого у меня, одинешенек в кабинете…

– Можешь приехать?

– Попытаюсь… А куда?

– Ко мне на работу.

– Вот как? – спросил он, отчаянно пытаясь что-нибудь придумать.

– Я понимаю, это вопреки правилам, – с явственно чуявшейся иронией сказала незнакомка. – Но лучше нам поговорить сегодня, Паша, не откладывая. Можешь приехать прямо сейчас? Поговорим на седьмом этаже, там никого обычно не бывает…

Петр трезво прикинул: долго играть в эти кошки-мышки невозможно. Нужно либо категорически отказаться и отключить телефон, либо…

– Ты знаешь, кое-какая правдочка во всех этих слухах есть, – решился он. – Понимаешь, у меня с памятью происходят досадные пертурбации…

– Но меня-то ты узнал? – на сей раз ирония проступила еще явственнее.

– Конечно, узнал.

– Приятно слышать, – повторила она, снова без всякой радости в голосе. – Ну, а что же ты, в таком случае, забыл?

– Где ты работаешь.

– Паша, ты серьезно?

– Серьезно, – сказал он, стараясь, чтобы слова звучали сухо, отрывисто. – Провалы в памяти, знаешь ли. Абсолютно серьезно.

Ее голос дрогнул, в нем, наконец-то, появилось нечто похожее на дружелюбие:

– Паша, у тебя все…

– У меня все в порядке, – столь же сухо перебил он, маскируя холодностью полнейшее неведение касаемо звонящей, – просто-напросто кое-что выпало из памяти. Как из магнитофонной ленты вырезали несколько кусочков. Примерно так обстоит в популярном изложении. Так что ты, пожалуйста, поумерь иронию.

– Хорошо, – сказала женщина серьезно. – Ну, меня-то ты, по крайней мере, я понимаю, узнал…

– Узнал. Но совершенно не помню, где ты работаешь. Ты уж, пожалуйста, отнесись ко всему этому серьезно, это не хохмочки, а суровая реальность…