– Н-ну… – растерянно пробормотал Черский. – Слушай, Савельев, а это точно ты?

Уже убедившись, что выиграл бой, Петр усмехнулся:

– А у тебя есть сомнения? Нет, не я. Марсианин, принявший облик Савельева. Не догадался?

Он видел, что Черский, растерянный непривычным стилем общения, ищет лишь достойный выход из ситуации. И не стал ему мешать – смотрел, чуть приподняв плечи, с простецкой улыбкой типа: «Ну, чего прицепился?»

Подействовало. Черский бормотнул что-то, неловко отвернулся и спустился с веранды. Не утерпев, хотел оглянуться на Петра, но вовремя справился с собой, преувеличенно деловито зашагал к теплице, откуда слышались громкие голоса бомонда. Петр смотрел ему вслед с усмешечкой. Что ж, первое явление господина Савельева на публике, такое впечатление, прошло успешно. И деловых партнеров Пашкиных привел к одному знаменателю, и ревнивца одернул, не прибегая к мордобою. Ставим себе пятерку за выдержку, хладнокровие и находчивость…

Из-за сопок, заслонявших горизонт с северной стороны, целеустремленно наползала серая облачная хмарь, первый ветерок колыхнул сосновые лапы. Со своего места – узенькой бетонной галерейки над обрывом – Петр видел сквозь просветы в кронах, как посуровела широкая Шантара, медленная, могучая. Вода была серой и словно бы морщинистой, проплыл ствол дерева с одиноким корявым суком. Темнело. От дома доносилась тихая музыка, но он не спешил возвращаться к поредевшей компании – на душе было уютно и покойно от того, что все пока шло нормально.

Сзади коротко простучали каблучки по невысокой лесенке из гладких бетонных плит. Катя остановилась рядом, чуть озабоченно спросила:

– Все в порядке?

– Ага, – сказал он, не меняя позы.

– Нет, серьезно? Мне показалось, ты так смотрел, когда мы плясали с Румянцевым… Это же все понарошку…

– Ну слава богу, – сказал он, – а мне-то показалось, что всерьез. Уже собирался вопросить: молилась ли ты на ночь, Дездемона?

– Паша, ну честное слово.

Петр повернулся и посмотрел на нее внимательно. Кажется, до нее так и не дошло, что он всего лишь шутил, она смотрела с тревогой. Надо ли это понимать так, что Пашка по любому поводу закатывал классические сцены ревности?

– Успокойся, – сказал он насколько мог убедительнее, – я ж шучу, глупая. Как там светское общество?

– Разъезжается помаленьку. Карсавин набрался, как губка, его там транспортируют соединенными усилиями, а Вера почему-то с ним сегодня не поехала… Вы с ним обо всем договорились? Вид у него какой-то странный…

– Да нет, все в порядке, – сказал Петр. – Стороны пришли к полному взаимопониманию… Как настроение?

– Нормально…

– А почему напряг в голосе?

– Ой, да никаких напрягов…

– Врешь, – сказал он убежденно.

– Паша, ну брось ты насчет Румянцева… Ты мне когда-нибудь поверишь, что я – верная жена?

«Точно, – мысленно вздохнул он. – Так себя можно вести, лишь опасаясь сцен ревности из-за каждого пустяка. Ну, у Пашки всегда было чуточку обострено чувство собственника, даже по отношению к мелким домашним безделушкам. Что уж тут говорить о красавице жене? Определенно держался, как мавр венецианский».

– Успокойся, верная жена, верю… – сказал он убедительно, слегка приобняв ее и осторожно притягивая к себе.

Они стояли рядом под разлапистой пихтой, каким-то чудом оказавшейся среди сосен, мягкие иголки задевали лицо, снизу, от откоса, сладкой волной накатывал запах цветущей черемухи – весь крутой обрыв, до самой воды, был залит кудрявой пеной раннего черемухового цвета, в полном соответствии со старинной сибирской народной приметой обещавшего своим буйством новые холода. Катя замерла, прижавшись к нему, а у него сердце было готово выскочить из груди, мячиком запрыгать по обрыву. Никогда такого прежде не было, даже в горячей юности. Это и значит – женщина твоей мечты… И продолжалось это неимоверно долго, словно время остановилось.

Катя слабо пошевелилась, налетевший с Шантары порыв ветра бросил ее русые волосы на лицо Петру, он ослеп, на ощупь повернул ее к себе, прижал, прильнул к губам. Безумие продолжалось, они целовались яростно, исступленно, вцепившись друг в друга так, словно в следующий миг должен был грянуть конец света, разнеся планету в клочья вместе со всеми обитателями, – без сортировки на праведников и грешников. В сладком запахе черемухового цвета все проблемы казались крохотными и неважными, кроме любви.

Он не знал, сколько это исступление продолжалось. Опомнился, когда Катя слабо охнула, легонько пытаясь высвободиться. Прижав ее голову к груди, тихонько спросил:

– Я тебе больно сделал?

– К дереву прижал, – откликнулась она не шевелясь. – Чуть не сломал бедную пих-

ту… И костюм, наверное, перемазался… и черт с ним.

– Вот теперь вижу, что настроение у тебя пришло в норму, – фыркнул Петр ей в ухо. – Коли уж женщина беспокоится о нарядах…

– Да ну его к черту… – счастливо засмеялась Катя.

– Слушай, – прошептал он ей на ухо, почти не владея собой. – Нам в этом коттеджике комнатенку не отведут?

– Конечно, как в прошлые разы, – прошептала Катя, чуть ворохнувшись, чтобы прижаться к нему поудобнее. – Нина так и спрашивала, не останемся ли ночевать…

– Пойдем? – сказал он, чувствуя, как тело становится невесомым настолько, что подошвы оторвались от земли. – Прокрадемся незаметно в ту горенку…

Сумерки еще не превратились в ночной мрак, но им было положительно наплевать, действовала все та же магия речной свежести и черемухового цвета. Они словно стали единым целым, двигались, как один человек. Держась за руки и пересмеиваясь, побежали к дому. Катя уверенно втащила его на веранду, в низкую дверь, на боковую лестницу. Он успел заметить в полумраке, в большой комнате, которую они миновали на цыпочках, огромный, выложенный мрамором камин, какие-то статуэтки на нем, рысью шкуру на стене. Коридорчик, филенчатая темная дверь…

Катя втолкнула его в комнату, захлопнула дверь, прижалась к ней, заложив руки за спину. Ее голос подрагивал от сдерживаемого смеха:

– Пашка, что с тобой? Не узнать… Как школьники на танцах, честное слово…

– Ага, – сказал он, всей пятерней раздергивая узел галстука. – Значит, вы, мадам, именно так и вели себя на танцах? Интересно услышать…

– Ну что ты к словам цепляешься? Я имею в виду, как…

– Иди сюда, – выговорил он, задыхаясь.

– Не-а, – мотнула головой Катя. – Ты меня будешь совращать, а я девушка застенчивая, благовоспитанная и где-то даже невинная…

– А где конкретно? Здесь? Здесь?

Она пискнула, забарахталась, но Петр уже не мог играть – притянул, целовал, пока она не стала задыхаться, не сразу справился с незнакомой застежкой шелковых брюк, но она помогла, выгибаясь и постанывая, сама сбросила остальное, белоснежной тенью скользнула в полумраке, отвернула покрывало на низкой кровати.

На сей раз он не оскандалился, был неутомим и ласков. Делал все, что позволяла Катя, а позволяла она все. Когда схлынула буря, они любили друг друга неспешно, до боли крепко, бледная полоса лунного света косо наползала через комнату, пока не залила их с ног до головы призрачным свечением. Они не оторвались друг от друга. Почему-то было очень важно неотрывно смотреть в ее запрокинутое лицо – словно это не позволяло миражу растаять. Он понимал, что женщина в его объятиях – не мираж и не морок, но все равно боялся проснуться…

Отставной подполковник Савельев, актер в диковинном театре, самозванец и подменыш, был опустошенно счастлив. Не было тревог и печалей, не было неуверенности, в его объятиях, тесно прижавшись, лежала женщина его мечты, столь же усталая и довольная. Даже в мыслях считать ее чужой он уже не мог. Это была его женщина, за которую он собирался драться со всем белым светом – и с черным тоже…

– Интересные дела, – сказала Катя, щекоча ему щеку длинными ресницами, не шевелясь. – На старости лет быть соблазненной собственным мужем по классическим канонам – от поцелуев под елочкой до постели в чужом доме…