(«Песня», 1830)

Узы родства связывают в лирике природу с человеком: у Лермонтова молодая жена — воля, мать — степь, отец — небо, братья — березы да сосны. У Блока: «О Русь моя! Жена моя!» Русскими мотивами Пушкина и Лермонтова питается ограниченное творчество Кольцова. Не внося ничего нового в концепцию России, он в певучих ритмах рассказывает о «поле чистом» и «разудалом молодце». «Народность» его поэтического стиля нередко преувеличена, и в просторе его есть много нарочитости. Его стихи — удачные перепевы старых песен. Вот мотив «странничества»:

В края дальние

Пойдет молодец…

Степь раздольная

Далеко вокруг

Широко лежит,

Ковылем–травой —

Расстилается.

Ах ты степь моя,

Степь привольная.

Широко ты, степь

Пораскинулась.

Лермонтовская тоска пленника по воле переливается в следующие кольцовские стихи:

Путь широкий давно

Предо мною лежит,

Да нельзя мне по нем

Ни бежать, ни ходить.

(«Путъ»)

От Кольцова через Некрасова лирическая тема «России» переходит к поэтам славянофилам. Они заслуживают особого рассмотрения.

В стихах Некрасова печальный простор родной земли, скорбный лад русской души — буйная воля и песня «подобная стону» насыщены мрачной угнетенностью.

Здесь природа сама заодно,

Бесконечно уныла и жалка.

(«Утро»)

Лес ли качнется — сосна да осина —

Не весела ты, родная картина.

(<Саша>)

Но «просторы необъятные» заливаются волной лиризма. Душа и природа — одно; простор — реализация «воли». Сама воля наша — степная. У России своя «русская печаль»; никаким «чужим далям не поправить наше горе». Для Некрасова близка не мистическая тоска Руси, он прислушивается к ее житейскому страданию, к ее «плачу». «Терпеньем изумляющий народ». Он любит родину со страхом и жалостью. Как опечаленная женщина стоит она перед ним, и стихи о ней — любовные стихи.

О, матушка! о родина!

Не о себе печалимся —

Тебя, родная, жаль,

Ты, как вдова печальная

Стоишь с косой распущенной

С неубранным лицом.

Это — лучшая песня некрасовской «народнической» Музы. Отсюда виден путь к стихам Блока:

О, нищая моя страна,

Что ты для сердца значишь?

О, бедная моя жена,

О чем так горько плачешь?

Некоторые мотивы Блока прямо восходят к Некрасову. Так например, у Блока:

Много нас, свободных, юных, статных,

Умирает не любя…

Приюти ты в далях необъятных…

Сколько б на нивах бесплодных твоих

Даром не сгинуло сил молодых.

Некрасов почувствовал русскую стихию, но граждански — либеральная идеология помешала ему проникнуть к ее религиозным истокам. Его Россия — страна рабства, русскую вольность он обратил в протест против социальной несправедливости. Но в своей страстной любви к родине он положил начало любовной лирике о России, завершение которой — стихи Блока. Некрасовская концепция скоро стала канонической в русской поэзии. «Убогая», угнетенная родина и ее унылая природа превратились в общее место патриотической, народной лирики. Новую жизнь в эту омертвелую схему внесли поэты–славянофилы.

У Хомякова та же картина бедной, горестной России, с ее степями и метелями, с ее унылыми песнями. Но не отчаянье и не жалость возбуждает в нем «скудость»; ведь и Христос проходил по земле «слабый, бледный, рыбаками окруженный», ведь и он был в «ризе бедной». Нет, в бедности России — ее величие: в «многострадальности» — ее великий подвиг. Некрасов преклонился перед терпением русского народа. Хомяков прославляет «смирение», вкладывая в него глубокий религиозно–нравственный смысл. Господь избрал Россию за ее смирение и дал своей возлюбленной высокий удел: хранить истоки духа и свободы для всего мира.

В твоей груди, моя Россия,

Есть тоже тихий, светлый ключ…

Сокрыт, безвестен, но могуч,

И чист и миру чужд, и знаем

Лишь Богу да его святым.

Призвание России — не земная борьба и строительство, а духовное перерождение мира. В России Божья сила «живую душу прооудила»; соборное начало несет она миру и оно победит государственность. Но как не схож мистический лик Руси с искаженным лицом «темной» России! Хомяков не в силах преодолеть эту трагическую двойственность. Грешную Россию он отвергает — этот лик кажется ему случайным, преходящим. Россия должна быть достойна своего призвания, должна «омыть себя водами покаяния» и «раны совести растленной елеем плача исцелить». У Хомякова — попытка овладеть большим идейным и философским материалом: поэтическое оформление еще не совершенно, но русской поэзии поставлено огромное новое задание. Разрешение его суждено Блоку. После Хомякова концепция России может быть только религиозной.

Минуя вариации той же темы у Аксакова, Ап. Григорьева и Майкова мы приходим к Тютчеву. Все прослеженные нами линии развития сходятся в его творчестве, в законченно–незыблемых формах его национальной лирики. Тютчев, провидец хаоса под «блистательным покровом дня», певец «оездны» ночи и тьмы, был призван обосновать философски «двуликость» России. «Темная» Россия, воплощенная в ее мрачной щшроде, внушает ему тоску.

Он люоит блеск и радость юга — и «свинцовый небосклон» севера давит на него, как призрак. На фоне воспоминаний о южном великолепии, картины родного севера особенно зловещи. Настроение наивысшей тоски, какого‑то надвигающегося горя передается в мелком трепете слов, в первых изломах ритма. Краски исчерна–серые, расплывчатые, мутные.

Родной ландшафт под дымчатым навесом

Огромной тучи снеговой;

Синеет даль с ее угрюмым лесом,

Окутанным осенней мглой.

Все голо так, и пусто, необъятно…

Это «сновидение безобразное», эта Россия под своими мертвенными пеленами, оезмолвная, погруженная в мрак изображается Тютчевым, как символ смерти. Природа — образ народа, он такой же «ночной», «страшный». Что же таится под этим саваном? Живое ли родное лицо или ввалившиеся глазницы трупа? Еще Некрасов переживал эти сомнения. А что если народ, спрашивал он, «все что мог уже совершил»:

Создал песню, подобную стону,

И духовно на веки почил.

Но Тютчев от сомнений спасается верой.

Умом Россию не понять…

В Россию можно только верить.

Великолепная эпиграмматическая формула найдена. В ней сжато целое учение. Пусть не верят в Святую Русь — не победит если будет верить «себе сама». «Никто не в силах» «запрудить» «всемирную судьбу» России.

Величайшим художественным достижением Тютчева является одно стихотворение о России, в котором все мотивы предшественников сливаются в едином напеве. В заключиельном образе пластическая сила сочетается с пророческим Розрением — и он загорается невидимым блеском.

Эти бедные селенья

Эта скудная природа

Край родной долготерпенья,

Край ты русского народа…

Не поймет и не оценит

Гордый взор иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь небесный

Исходил, благословляя.

Поэтическая идея развивается здесь в тройном делении. Первая строфа — дает лирическую тему «темной России». Вторая связывает контраст первой и третьей. Последняя в своем торжественном течении заканчивается отождествлением «смиренной наготы» России с «рабом Христом». Во мраке своем родина просветлена Христовым образом. Это мистическое озарение через Майкова переходит к Блоку. У Тютчева:

Как будто кто‑то неземной

Под белой ризой и с венцом

Над этой нивой трудовой

Стоит с серебряным серпом.

Народный Христос Тютчева изображается здесь, как Христос крестьянский. У Блока еще смелее: разрушение и созидание, греховная и святая Русь сливаются в одной стихии. И разбойники, которым «ничего не жаль», темные, охмелевшие от крови, вдруг приравниваются к апостолам и идет